Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
— Конечно, родственник. Не видишь разве? Брат мой, близнец. А ты только родственничков и привечаешь? Ох, Саввич!..
Но Саввич уже не слушал его, смотрел на «картину» и крутил быстро головой — то ли от удовольствия, то ли от нервов.
— Это куда ж такую нарисовал? На сцену?
— Зачем на сцену? — удивился Николай. — На улицу! Афиша!
— Афиша? Отродясь не было такой, — надул Саввич губы и насупил брови — это он так задумывался.
— Отродясь!.. Отродясь и фильма такого не было.
— На улицу? — все еще не верил Саввич услышанному. — Там же ее дождем попортит. Вот тут и прибей, — указал он на стену. — Все будут любоваться. Краски одной сколько извел…
Разговаривая, Николай продолжал работать. Он взял плоскую кисть и, прежде чем макнуть в краску, написал ею что-то в воздухе — прикинул размер букв. Потом подумал, подумал и еще раз в воздухе написал какое-то слово. И только после этого решительно макнул кисть в ведерко с красной краской и начал писать по диагонали: «Чапаев». Затем малой кистью подправил кое-где закругления в буквах и быстро набросал внизу: «Начало сеансов: в 7 ч. и 9 ч. веч.».
— Все! — объявил торжественно и бросил кисть в банку с водой.
— А когда? — спросил Васька.
— Че когда? — не понял Николай.
— Число… — И Васька показал на левый верхний угол, где обычно в афишах ставилась дата.
— A-а! Забыл! Вот голова… Это все Саввич виноват, — сказал Николай. — Придет, забьет голову… — И подмигнул незаметно Ваське.
— Опять Саввич виноват! — вспыхнул сторож и взмахнул руками. — Вали все на серого! У самих порядка нет, вот и валят все на Саввича! — И он, рассерженный, пошел прочь по длинному фойе, вихляя задом и широко расставив руки.
— Все, завелся! — Николай взял кисть и написал в углу: «Скоро!»
«Скоро», — прочел Васька и проговорил разочарованно:
— Значит, не скоро…
— Как не скоро? Скоро! Не пройдет и недели… — Николай вытер руки тряпкой. — Тебя как зовут?
— Васька…
— Помоги мне, Васек, вынести…
Васька с готовностью бросил на стул книжки, перехваченные ремешком, подбежал к афише, взялся за подрамник.
— Не тяжело?
— Не… — сказал Васька, переступая мелкими шажками и сгибаясь под тяжестью довольно-таки массивной афиши.
Они вынесли афишу и повесили ее за петли на заранее приготовленные крюки. Николай отбежал метров на сто и долго любовался своей работой.
— Здорово!
— Как в городе, — сказал Васька.
— А что? Не хуже. Помоги уж заодно убрать мне и краски.
— А куда их?
— В кинобудку. — Николай взял самое большое ведро и полез по деревянной лестнице наверх, Васька — за ним.
В кинобудке Васька не был ни разу, и поэтому, когда он вошел туда, глаза его разбежались. В маленькой комнатушке, у дальней степы, стоял на черной станине аппарат, слегка наклоненный вперед, будто заглядывал через квадратное окошечко в зал. В той же стене было пробито и другое окошко — пошире и повыше первого. Васька сразу догадался: в маленькое пускается кино, а в большое смотрит механик.
Поразил Ваську и массивный стол, обитый жестью, к которому был привинчен диск с ручкой. Справа, ближе к углу, стоял зеленый железный шкаф, за который Николай спрятал краски и кисти.
Васька прошел к дальней стене и, приподнявшись на цыпочки, заглянул через окошко в зал. Пустой, он казался большим и далеким.
— А почему у нас все время немые картины идут, а на станции звуковые? — спросил Васька, разглядывая аппарат.
— Скоро и у нас будет звук. Уже деньги перечислили. Тогда мы станцию заткнем за пояс! — Николай открыл шкаф и достал оттуда белую из оцинкованной жести круглую коробку.
— Что это? — подбежал Васька.
— Кино. — И Николай открыл коробку.
Васька увидел черный ролик пленки и потянулся к нему, потрогал осторожно пальцем.
— Это оно в таких коробочках?.. А пахнет как!
— Нравится?
— Ага! — И Васька нагнулся над коробкой, втянул в себя сладкий ацетоновый запах. — Это так кино пахнет?
— Да.
— Как интересно!
Николай вытащил ролик и положил его на стол, затем снял с аппарата разъемную бобину, вложил в нее пленку и насадил бобину на штырь перемотки. Конец пленки протянул к диску и, придерживая рукой, принялся перематывать ролик.
— Зачем это? — спросил Васька.
— Она не перемотана… Да и проверить надо, может, обрыв где…
Не успел Николай договорить, как пленка хлестнула оборванным концом по столу и, шурша, потекла на пол. Николай локтем остановил раскрутившуюся бобину, взглянул на Ваську:
— Понял? Так и есть! Мерзавцы! Я ведь никогда не сдам в кинопрокат порванную пленку. Будь она перемотана, я и не проверял бы ее. А во время сеанса в зале уже свистели б и орали: «Сапожник!» А я при чем?..
Николай достал из тумбочки ножницы и пузырек с клеем. Подняв концы пленки на свет, он отрезал от одного конца, от другого, обрезки полетели на пол.
— Ой! — только и успел сказать Васька и стал собирать обрезки.
— Ты че ойкаешь?
Николай лизнул языком один конец пленки и принялся счищать с него эмульсию. Очистил, намазал оба кончика клеем, соединил их и, прижав пальцами, принялся дуть, словно они были горячими. Запах ацетона разлился по аппаратной, и Васька невольно проглотил слюну, словно пососал мятную конфету.
Склеив пленку, Николай продолжал перематывать ролик, а Васька стал рассматривать на свет подобранные с пола обрезки пленки. На всех трех квадратиках было одно и то же: жуликоватый дядька с перевязанной щекой на костылях стоял у закрытых дверей большого собора. Это был кадр из фильма «Праздник святого Йоргена». Васька его еще не видел и поэтому спросил:
— Интересное кино?
— О-о! Мировое! Умрешь от смеха! Ильинский играет, Кторов!..
Ильинского Васька знал по другим картинам: «Закройщик из Торжка», «Процесс о трех миллионах». Смешной артист этот Ильинский, почти что как Чарли Чаплин.
— А звуковым нельзя сделать это кино?
Васька слышал о звуковом и цветном кино, но самому видеть еще не приходилось.
— Ну как же ты сделаешь? Это специально делается: нужна пленка со звуковой дорожкой, аппаратура — преобразователи, усилители, динамики.
Задумался Васька: не скоро, видать, в этом клубе будут звуковые картины.
Николай посмотрел на Ваську.
— А ты думаешь, это просто — озвучить кино?
Васька пожал плечами.
— Ну, как ты себе это представляешь?
Оглянувшись на аппарат, Васька несмело сказал:
— Ну… Ну, пустил бы картину и тут же пластинку завел… Чтобы сразу, вместе… А на пластинке все записано — разговор там, кашель, музыка… — сказал и покраснел.
А Николай, перестав крутить диск, внимательно смотрел на мальчишку и слушал.
