Александр Батров - Утренний Конь
Левка ничего не ответил, думая, что старуха хочет над ним посмеяться.
— Что же ты молчишь?
— Ну, всегда готовый…
— Тогда на остров Дельфиний поедем денька на три…
На этот раз Левка благосклонно кивнул головой.
Гроза началась поздней ночью. Прислушиваясь к ней, Левка думал о Дельфиньем. Там много скумбрии. Он, Левка, наловит сотни две и, присолив, высушит на солнце. Такую скумбрию рыбаки называли пластунцами… Вот будет радость, когда он угостит друзей, возвратившихся с берегов Днепра. А бабка, если только она на самом деле решила умереть, пусть сидит на берегу и прощается с морем, солнцем и облаками…
Плыли на остров Дельфиний на лоцманском катере «Луфарь». Боцман Григорий Волк уважительно отозвался о бабке Веронике:
— Матросюга, как и мы…
Бабка на катере чувствовала себя так, словно долгие годы прослужила на этом суденышке. Она сразу пропахла табаком, ветром и смолой. Но когда катер пристал к берегу, — бабка Вероника с трудом поднялась по трапу на рыбацкий причал.
— Ноги, — сказала она задыхаясь, — не держат…
Начальник причала, рыбак с квадратной седой бородой, нелюбезно встретил путешественников.
— Не курорт здесь и не пионерский лагерь. Зачем пожаловали?..
— А затем, — неожиданно ударив бородатого рыбака по плечу, сказала бабка, — чтобы повидать здесь одного старого босяка Николку…
— Вероника! — вскрикнул рыбак, добрея.
— Ага, я самая, готовь, дружок, юшку! И где бы остановиться?
— Вон там, дальний курень свободный, — предложил рыбак и, взглянув на Левку, спросил: — Внук? Приехал со своим флотом, хлопец? Что ж, действуй. А я похлопочу насчет юшки…
Рыбаков на острове было мало, все ушли в море, навстречу скумбрийным косякам, так что у костра собралось всего лишь человек шесть.
Ели не спеша. Вели разговоры. Разговоры, как казалось Левке, были неинтересные. Он бродил в стороне и глядел на камышовую крышу куреня, на которой сидела островная совушка.
— И Петра Чайки нет… И Гришки Николаева… И Павлушки Косого… — говорил седобородый.
Бабка медленно после каждого имени качала головой, словно вела счет рыбакам, расставшимся с жизнью.
— Кто же остался? — помолчав, спросила она.
— Гаврила Донской, Филипп Лысый, еще вот Белоконь Степка…
Когда костер потемнел, рыбаки разошлись. Левка, бродя у воды, нашел в песке «лунные зерна» — мелкие голубоватые камешки — и обрадовался. Если эти камешки прикрепить к лесине, рыбу можно ловить и ночью. Они светятся как светляки. Не попытать ли сейчас удачи в ночном море? Что же, пожалуй… Вот пусть только бабка уснет…
Но старуха не спала. Сидела возле костра. Шерстяная шаль придавала ей сходство с большой птицей. Глядела вдаль на падающие звезды. Левка подсел к ней, расшевелил палкой костер и спросил:
— Скажи, бабка, что всего выше?
— Душа человека, — ответила бабка.
— Нет, звезды! — возразил Левка и снова спросил: — А что всего глубже?
— Та же человеческая душа.
— Океан глубже, — заявил Левка. — Ну, а что всего сильнее?
— Ленинское слово, — сказала бабка.
На этот раз Левка согласился с ней.
Была тишина. Молчал остров, как бы распластанный этой тишиной.
— Скажи, бабка, умирать страшно? — спросил Левка.
Бабка закурила и, скрыв в дыме улыбку, ответила:
— Кому как… мне-то не страшно. Смерть видала. Два раза… Когда служила на «Альбатросе», парусном барке, пожар там большой случился.
— Какая же она?
— Лохматая, бешеная.
— Ну, а вторая?
— Вторая, когда от голода…
— Какая же она?
— Гадкая, как вошь серая.
Левка отогнал от себя ладонью дым от бабкиной папиросы и снова спросил:
— Так, а третья будет какая?
Бабка задумалась.
— Хочу, чтобы такая, как этот вечер…
— Тихая?
— Да, Левка… Иди в курень, спи…
— Бабка, а ты знаешь, кто сидит на крыше куреня?
— Знаю, — сказала бабка, — совушка… Иди спи!
Левка ушел в курень, а бабка стала засыпать, сидя возле костра. Когда она уснула, Левка весело посвистел в ночь и сказал:
— Теперь за дело!
4Он разделся, плашмя лег на камеру и, действуя руками, как веслами, поплыл в море. Камера задела спящего чируса, и тот спросонья принял мальчика за неуклюжую плавающую птицу. А совушке, все еще сидящей на крыше куреня, он показался издали большой рыбой с двумя хвостами. Ну, а для бабки Вероники, открывшей в эту минуту глаза, он был глупым отчаянным мальчишкой.
— Эй, Левка, возвращайся!
Но Левка даже не обернулся.
Бабка внимательно вгляделась в звездное ночное небо и успокоилась.
Выбравшись на глубину, Левка остановился, сел на круг и закинул свой самолов в море.
Клева не было. «Лунные зерна», прикрепленные к крючкам, не помогали.
«Все враки… — подумал Левка о „лунных зернах“. — Их слабый свет не может привлечь даже самой мелкой ставридки. Рыбы спят: одни, забившись в свои рыбьи ямы, а другие сонно проходят вдоль берегов. Все спят — и море и остров…»
Вдруг леска вздрогнула в руках мальчика. Он потянул леску кверху и вытащил небольшую рыбу, похожую на бычка-песчаника. Привычным движением пальцев он сдернул его с крючка, и в тот же миг на него обрушилась волна жгучей боли.
«Морской скорпион», — пронеслось в голове Левки.
Он слетел с круга и очутился под водой. Когда он выплыл наверх, ему показалось, что у него нет правой руки… Надо плыть одной… Правая рука сведена судорогой.
В Левкинах глазах все завертелось, взметнулись огни, похожие на огромных летучих мышей… Но Левка, стиснув зубы и действуя одной рукой, поплыл к берегу среди пляшущих огней…
Его потянуло под воду, и тут второй приступ боли оказался спасительным для него: он забарахтался, рванулся наверх и снова поплыл, действуя одной рукой… Но куда он плывет?
— Сюда, сюда! — вдруг послышался возле него бабкин голос, и бабкины руки схватили его за волосы.
— Не хочу… — в беспамятстве прохрипел Левка, — не хочу умирать… не хочу…
Он пришел в себя на берегу, возле костра, который снова горел и светло искрился. Возле костра сидела бабка Вероника. Ее темное лицо было неподвижно.
— Спасибо, бабка, за то, что спасла… — сказал Левка.
Бабка не ответила.
— Видно, трудно было меня тащить? — продолжал он настойчиво спрашивать. — Ну, говори, бабка, нелегко?
Но бабка по-прежнему молчала.
— Слышишь, я позову людей!
— Никого! — вдруг властно выговорила бабка Вероника.
Левка оделся и задумался. Его рука ожила. Он набрал ею горсть песка и стал пропускать сквозь пальцы. А вот бабка, побывавшая на всех морях и океанах, расстается с жизнью без слез, без крика… Спасая Левку, она отдала ему свои последние силы…
— Бабка, ты человек стоящий! — чувствуя, как к горлу подкатывает ком, сказал Левка.
Что-то похожее на улыбку промелькнуло на лице старухи. Левка подсел к ней, волнуясь. Казалось, что над ним прошумел ветер большой бабкиной жизни. Он даже ощутил на своем лице соль этого ветра.
— Слышишь, я буду таким, как ты! — громко заявил Левка.
— Ладно, спи, — сказала бабка.
Голос у нее на этот раз был тихий и подобревший, и Левка решил: нет, бабка не умрет, просто нездоровится старой этой береговой ночью. Смерть еще далеко. Здесь ничего не говорило о ней. Все жило. Море шумело. Пели в береговых травах кузнечики. И звезды над морем были яркие и живые. Но бабка Вероника уже не видела их сияния…
— Ладно… Спи… — лишь тихо повторила она.
И Левка мгновенно уснул. Он лежал на песке, свернувшись калачиком, и видел мальчишеские сны. Сначала ему приснился нырок, схвативший предательский крючок с креветкой, и он виновато закрыл лицо ладонью… Потом он увидел Матросскую Королеву — свою бабку Веронику. Она стояла на океанском корабле за штурвалом, молодая и сильная. Вокруг ее корабля шумели волны, белые, словно лебединые крылья, и сама бабка была как лебедь…
Островная ночь пронеслась быстро, по-чаячьи, и звезды погасли. Серое небо и серое море слились вдалеке друг с другом. Оттуда потянуло горько-соленой свежестью и донесся гудок океанского судна. Когда поднялось солнце и добрый рыбацкий ветер левант подул на берег, Левка еще увидал во сне дворовых девчонок и во сне подумал: «А вдруг они станут такими, как бабка Вероника?»
Что же, с ними придется подружиться!
Степик Железный
1Ему кажется, что он не Степик, а маленькое грушевое деревце. Оно одиноко стоит над морем. Холодный ветер прижимает деревце к самой земле… И вдруг он уже не деревце, а чайка… Чайка падает с высоты… Нет, не в море, а на хирургический стол, залитый ослепительно белым светом. Степик вскрикивает от страха и просыпается.
