Зоя Воскресенская - Консул
— Подумать только! — вскочил с кресла Константин и зашагал по комнате. — Еще с прошлого века идет связь финнов с семьей Ульяновых, с Лениным, с нашей революцией. В 1888 году финский студент обучает Ольгу Ульянову шведскому языку. Проходит десять лет, и ссыльный революционер Владимир Ульянов в селе Шушенском обучает финна, рабочего Оскара Энгберга, науке всех наук — марксизму. Еще пять лет. Революция в России пятого года нашла живой отклик и поддержку рабочего класса Финляндии. На восстание русских рабочих он ответил всеобщей забастовкой.
— А Свеаборгское восстание? — напомнила Ирина.
— Да. Тогда восставших русских моряков поддержали финские красногвардейцы. Вместе сражались.
— Помнишь, Вальтер Шеберг рассказывал, как он укрыл в своей квартире десятка два русских моряков. И пока он отсутствовал, они устроили в его ванной парную баню и прачечную и развесили сушить свои тельняшки в гостиной на коллекции картин. Вальтер рассказывал об этом с юмором, незлобиво, хотя несколько картин безвозвратно погибло.
— Зато буржуазия! С каким цинизмом она решила выдать царизму русских революционеров, в том числе Ленина, после поражения революции. А рабочие и те, кто шел вместе с ними, его укрывали, охраняли. Поразительное чувство бескорыстного товарищества, интернационализма заложено в рабочем классе. И поэтому враги прежде всего стараются расколоть эту дружбу, вытравить это чувство солидарности.
— Я не дождусь декабря, когда мы поедем с тобой по Абосским шхерам, по которым Владимир Ильич уходил во вторую эмиграцию. Может быть, посчастливится найти тех людей, которые его провожали. Пройти весь путь след в след за Лениным. И может быть, на ходу поезда ночью спрыгнуть в сугроб. Испытать на себе то, что испытал Владимир Ильич.
— С тебя это станет, — заметил Константин. — И провалиться в ледяную купель?
Константин Сергеевич принялся ходить из угла в угол, что он делал, когда был чем-то взволнован.
— Удивительная страна Финляндия, — раздумчиво сказал он. — Куда бы ни ступил, обязательно найдешь след Ленина. И возьми его сочинения. Нет почти ни одного тома, где бы он не писал о Финляндии, не думал о ее судьбе, не разоблачил гнусность царской политики, не отстаивал бы необходимость предоставления самостоятельности Финляндии. Помнишь его пророческие слова: "Придет время — за свободу Финляндии, за демократическую республику в России поднимется русский пролетариат"? И когда Октябрь победил, именно из рук Ленина получила Финляндия свою независимость и свободу.
— А как распорядилась этим щедрым даром буржуазия? — спросила Ирина и сама ответила: — Она обратила оружие против своего рабочего класса.
— О, я хорошо помню эти дни! Рабочий класс восстал против насилия. И только силой германских штыков и пушек под командованием генерала фон дер Гольца буржуазии удалось подавить революцию. Тысячи финских красногвардейцев нашли убежище в нашей стране.
— Да! — вскочила Ирина. — Я совсем забыла тебе сказать. Сегодня на приеме один финский журналист сказал мне, что сюда прибыл начальник немецкого генерального штаба Гальдер со свитой для инспектирования финских вооруженных сил.
— Добра это не сулит, — помрачнел Константин Сергеевич. — Очевидно, неспроста развязывается чудовищная антисоветская кампания. Какое же черное сердце надо иметь, как ненавидеть собственный народ, чтобы, прикрывая переговоры с гитлеровцами, вопить о "красной опасности", устраивать провокации… Добра это не сулит, — повторил Константин.
— Этот же журналист сказал, что генерал Гальдер сегодня выехал на Карельский перешеек.
— Н-да! — потер виски ладонями Константин и, прикурив новую папиросу от окурка, продолжал шагать, повторяя: — Да, это плохие новости. Недобрые. Недобрые… — А потом, резко повернувшись на каблуках, вдруг как-то посветлел, на лице разгладились морщины.
— Но на этом темном небосклоне есть и светлый луч. Завтра тебе надо приготовить обед дома, в столовую не пойдем.
— Ты кого-то принимаешь? — спросила Ирина. — Но с обедом великолепно справится и Нюра, а у меня уйма дел.
— Постарайся свои дела сделать сегодня вечером, ночью, а завтра обед должен быть приготовлен твоими руками, очень домашний и очень праздничный. У нас будет дорогой гость, который проживет несколько дней. Передохнет. Купи цветы. Много цветов, которых она не видела почти пять лет.
— "Она"? "Пять лет"? — ахнула Ирина. — Ты говоришь о Херте Куусинен?
— Да, да, да!
— Тебе удалось-таки добиться ее освобождения? Поздравляю!
— Почему мне? — пожал плечами Константин. — Я только выполнял поручение нашего правительства. Вел переговоры. Конечно, было нелегко. Но освободила-то ее наша страна. Советская страна. Завтра утром еду в тюрьму и привезу ее к нам домой.
— Я сейчас поставлю пироги, а ты приготовь дровишки для плиты и колонки. Она, наверно, захочет выкупаться. Какого она роста? Подойдет ли ей мое белье и платья? — засуетилась Ирина. — С чем она любит пироги? Сделаю всякие: с мясом, с капустой, с рыбой, с яблоками.
Константин, прищурившись, смотрел на Ирину. Подошел к ней, положил ей руки на плечи.
— Ты знаешь, вчера я тебя любил больше, чем позавчера, а сегодня больше, чем вчера.
— Это за то, что я умею печь пироги?
— Вот за что — не знаю, не ведаю. Но у меня всегда потребность думать с тобой вслух. Нам не хватит жизни, чтобы наговориться. Когда-то, обжегшись на корыстной посредственности, дал клятву никогда больше не жениться.
Ирина крепко обняла мужа.
— А мне кажется, что я растворилась в твоем "я", что моего "я" уже больше нет. Есть только ты, — пылко сказала она. — Так с чем же печь пироги? Ты только подумай: провести пять лет за тюремной решеткой!
— Да, я читал ее дело. Дочь крупного политического и общественного деятеля Советского Союза Отто Куусинена. Оставила мужа, маленького сына, уютную квартиру, обеспеченную жизнь и пошла пешком через леса, болота в родную Финляндию. Мыкалась по конспиративным квартирам, восстанавливала связи и… нарвалась на провокатора.
— Оставить мужа и ребенка… — задумчиво сказала Ирина.
— Скажи, а вот если бы нам пришлось расстаться… Расстаться, может быть, навсегда?
— Я не мыслю жизни без тебя, — откровенно призналась Ирина. — Когда в тебя стреляли, я потом подумала: ты ведь был на волосок от смерти. Я бы не осталась вдовой.
— Вышла бы немедленно замуж?
— Нет, что ты! Я просто не стала бы жить.
— Глупышка! А если бы интересы Родины требовали поступить так, как поступила Херта? Ты смогла бы?
— Да, конечно, — взглянула она на мужа потемневшими от боли глазами. — Я взяла бы с собой твою любовь. Она дала бы мне силы, светила бы в ночи. — Ирина замолчала, думая о чем-то, не решаясь сказать, а потом вскинула на Константина глаза и спросила: — А ты бы мог жить без меня?
Константин закурил. Стал шагать из угла в угол. Ответил не сразу. Ирина смотрела на него отчаянными глазами.
— Если бы ради спасения твоей жизни потребовалось пожертвовать своей, я бы пошел на это без колебаний. Но если бы ты умерла, я бы не покончил с собой. Недаром Владимир Ильич полушутя, полусерьезно говорил про своих соратников и сотрудников, что это "казенное имущество", которое надо всячески беречь. Вот и наши с тобой жизни — тоже "казенное имущество", которое принадлежит Родине, и сами мы им распоряжаться не можем. Не имеем права.
Глава 24
ЛЕГЕНДА
Длинную, прямую, суховатую фигуру профессора Ляскиля хорошо знали в округе. Ежедневно, в любую погоду, в шесть часов утра он выходил на прогулку. На два часа. Нередко прогулка прерывалась. То какая-то женщина, видно поджидавшая его на дороге, просила зайти посмотреть больного ребенка, то кто-то из встречных сообщал, что заболел муж молочницы, и профессор немедленно шел к больному. Возвращался домой ровно в восемь, где его ждала с завтраком сестра Айни, с которой он коротал жизнь. Оба состарились, так и не успев обзавестись семьями. Айни для профессора была и сестрой, и близким другом, и единомышленником. Она тоже была врачом, но успевала вести их немудреное хозяйство на загородной вилле.
И сегодня, как всегда, к восьми часам утра он вернулся домой и еще в передней ощутил запах кофе. Айни ждала его. Только она одна могла варить такой кофе, который исправлял самое дурное настроение.
Профессор сел за стол, заправил салфетку за борт пиджака и отхлебнул глоток обжигающего кофе. Затем стал разворачивать газеты. Одну, другую, третью. Брезгливо смахнул их все со стола на пол.
— Дурно пахнут, — объяснил он сестре, — портят аппетит. День ото дня накаляют атмосферу, заражают трупным ядом. Каждый день одно и то же: "Нам угрожает Советский Союз", "Опасность коммунистической революции", "Гитлер признает финскую расу за арийскую". "Великая Финляндия до Урала"… Тьфу! — плюнул профессор на газеты и наступил на них ногой. — Мы с тобой лечим людей, а больна страна. Фашистские организации растут, как поганки в лесу. Гнилостные бактерии поражают организм, и это называется демократией.
