Эдуард Пашнев - Белая ворона
— Виктор Григорьевич, я из тридцать восьмой школы, — сказала Алена. — Вы были у нас, помните? Девчонки просят вернуть альбомы.
— Альбомы? Хорошо, — сказал он, вроде бы даже не удивившись. — Заходи! Заходи!
Алена не собиралась заходить, но он так быстро согласился, что она зашла. И получилось так, что она не захлопнула за собой дверь, а прикрыла. И он потянувшись, чтобы захлопнуть, приблизился к Алене голой шеей — прямо к лицу. Но тут же отстранился, показал рукой в комнату.
— Проходи, давай твое пальто.
Алена посмотрела, куда он показывал, думая, что идти ей туда не надо, что ей только бы взять альбомы. Но критик так ловко помог ей снять пальто, что она не успела опомниться.
Комната была красивая, с камином. В другом углу, у окна, стоял рояль, видимо старинный. Из этой комнаты вела дверь в соседнюю. В небольшую щель были видны книжные полки и какая-то картина: церковь и лес. Алена все время оглядывалась назад, прислушивалась к тому, что делается в коридоре. А он вдруг появился из соседней комнаты уже одетый в обычный костюм.
— Я кофе сварил. Ты кофе пьешь?
— Ой, нет, — сказала Алена, — вы нас извините. Мы не подумали, когда отдавали, что это нельзя, чтобы кто-нибудь читал. Девчонки очень переживают, понимаете?
— Да, — сказал В. Г. Дресвянников, взял девчонку за плечи и, не слушая возражений, подвел к креслу. — Франсуа де Ларош Фуко говорил: «Мы редко знаем, чего мы действительно хотим».
Алена не хотела садиться в кресло, но критик ее все-таки усадил. Прямо перед собой на столике Алена увидела книги о художниках и на них небольшую бочку из бамбуковых планок, из которых торчали голова и голые плечи негра.
— Эту игрушку я купил на Филиппинах во время круиза… в прошлом году, — сказал В. Г. Дресвянников и, уже уходя, объяснил: — Бочка снимается.
Но едва он вышел, Алена тотчас же поднялась и вышла за ним в коридор, сняла свое пальто с вешалки. Из прихожей через маленький коридорчик видна была кухня: стол, полочка на стене. В. Г. Дресвянников, стоя вполоборота к Алене, наливал из кофеварки в маленькие чашечки кофе. Увидев, что Алена оделась, он поставил кофеварку, вытер полотенцем руки.
— Виктор Григорьевич, меня девчонки на улице ждут.
Он медленно вышел из кухни, спросил:
— Девчонки?
— Да. Они просят вернуть альбомы. Извините нас, пожалуйста.
— Я, конечно, верну альбомы. Когда ты сможешь зайти ко мне?
— А сейчас вы не можете отдать альбомы?
— Могу и сейчас, — не сразу ответил В. Г. Дресвянников, постоял, глядя ей в лицо, и медленно пошел в комнату.
Ему жалко было расставаться с «альбомами нежных дев». Помимо литературоведческого интереса, В. Г. Дресвянников испытывал живое любопытство, листая страницы тайных дневников или, как он говорил «самоучителей нежности».
— Жалко отдавать, — сказал он, вернувшись, держа тетради близко к себе, потом протянул их девчонке.
— До свидания, — быстро попрощалась Алена. — Извините… У нашей учительницы сестра умерла.
— Да? — спросил он.
— Да, от воспаления легких.
Два лестничных пролета Алена пробежала вниз пешком, потом вызвала лифт. Зайдя в кабину и нажав кнопку, прислонилась к стене лифта, закрыла глаза. С закрытыми глазами на мгновение увидела большое зеркало над камином, себя в этом зеркале без пальто, растерянную. «Зачем, дурочка, сказала про учительницу?» И еще подумала: «Как глупо все получилось. Отдали альбомы, а потом заявились, чтобы забрать назад. Только время отняли у серьезного занятого человека и себя выставили дурами».
Дернулся остановившийся лифт. Алена открыла глаза, вздохнула.
Девчонки ждали ее во дворе около беседки. Выбежав из подъезда, она подняла над головой тетради. В ответ раздалось дружное «ура».
В сквере девчонки обменялись тетрадями и сидели на лавочке, хмыкая, зачитывая друг другу смешное.
В. Г. Дресвянников расклеил страницы в тетради Маржалеты.
— Тетки! — сказала Нинка Лагутина. — Что пишет Маржалета… Внимание! «Меня пошел провожать Леонард, но мне нравится Коля…»
— Дай сюда, — попросила Маржалета.
— «Но Колю я начала ревновать, как и Юру, к Эмке…»
— Дай сюда! — потребовала Маржалета.
— «Поэтому я переметнулась и заставила себя влюбиться в Леонарда. — Нинка вскочила с лавочки. — И конечно, глупо ошиблась. Со стороны Коли и Юры у меня девяносто девять процентов взаимности».
Маржалета догнала Нинку, отняла тетрадь.
— Но я люблю Сашу. У него есть складной велосипед, — сказала Нинка Лагутина, делая вид, что цитирует по памяти.
— Где тут велосипед? Ну где? — обиделась Маржалета.
Она попыталась разорвать свой дневник пополам, но тетрадка была толстая.
— Подожди, не рви, — сказала Алена. — Все равно кто-нибудь подберет кусочки, прочтет. Надо сжечь.
На трамвае доехали до остановки «Городской парк». Маташкова и Петрушина забежали домой, взяли свои тетради. Им тоже захотелось сжечь, очиститься немедленно, повзрослеть. Звонко перекликаясь, легко ориентируясь в шуме и грохоте городских улиц, перешли трамвайную линию, по которой приехали, перебежали со смехом вторую трамвайную линию, по которой мчался, быстро приближаясь, посверкивая синими стеклами, чешский трамвай, и, преследуемые звонком вагоновожатой, кинулись, повизгивая, на шоссе. Риск, которому они подвергались, перебегая дорогу, вызывал восторг в душе. Ветер ударял в лицо, за этим ветром открывался простор, синее небо с плывущими по нему белыми облаками.
Алена перебежала и, отстав от девчонок, остановилась на автобусной остановке напротив стеклянного двухэтажного гимнастического зала общества «Динамо». Вспомнила В. Г. Дресвянникова, его руки, протянутые к ней с тетрадями, и свои нелепые ненужные слова. Зачем ему знать, что у Марь Яны умерла сестра? Зачем, дурочка конопатая, сказала постороннему человеку?
Сквозь наружную стеклянную стену гимнастического зала просматривались оба этажа. На втором — ребята в масках (двое в одном углу, двое в другом) отрабатывали один и тот же фехтовальный прием. На первом этаже две девушки в тренировочных костюмах медленно расхаживали, разминаясь. Время от времени они останавливались у снарядов, что-то поправляли, подкручивали.
Девчонки ушли далеко вперед. Раиса Русакова отделилась от них, вернулась, издалека крикнула:
— Ален, чего ты? Художественной гимнастики не видела?
— Сердце болит.
— Как болит?
— Ну, бежала, запыхалась — вот и болит. Или еще почему, не знаю. Я не знаю, поняла? У тебя от чего болит?
— У меня не болит.
— Тогда я ничего не могу тебе объяснить.
Алена двинулась вдоль стеклянной стены гимнастического зала. Кончилась стеклянная стена, кончилась бетонная ограда стадиона, и потянулась чугунная решетка, за которой убегали вверх по склону деревья. Над деревьями возвышалось гигантское «чертово колесо». Сейчас был еще не сезон, кабины высоко вверху висели неподвижно, были пустые.
Промчалась, прогрохотав, электричка, проехал, позванивая, трамвай, шуршали беспрерывно на шоссе автомобили.
На центральной аллее рабочие красили фонарные столбы и лавочки в один голубой цвет. Девчонки прошли через всю культурную часть парка, мимо озера, мимо узенького ручья, через который были переброшены горбатые мостики, мимо павильонов и теремов сельскохозяйственной выставки. Терема и павильоны тоже подновляли, готовили к открытию.
За павильонами выставки потянулись холмы, дикая природа: непрореженные кустарники, неподстриженные деревья. Отсюда было недалеко до того места, где Алена гуляла одна. По холмам вниз и вверх носились с ревом мотоциклы с мотоциклистами в белых, заляпанных грязью шлемах. Здесь тренировались гонщики спортобщества «Динамо».
На холме, названном Лысой горой, девчонки побросали сумки, пальто, шапочки.
— День костра! — сказала Алена, доставая из сумки свой «Бом-бом-альбом». — Надо веток собрать.
— Всем собирать дрова! — крикнула Раиса Русакова. — Всем комсомольское поручение — собирать дрова. День костра!
Девчонки побросали на землю альбомы и отправились собирать дрова. Оленька Петрушина, прежде чем бросить свои три песенника «Том I», «Том II» и «Том III», подержала их, прижимая к себе, а потом просто разжала руки, и альбомы упали к ногам. И побежала к девчонкам, которые уже собирали сушняк для костра. Ветер налетал порывами, яростно листал тетради, шелестя страницами. Девчонки уходили в разные стороны все дальше, дальше, а на вершине холма, над песчаной лысиной, где ничего не росло, кружился ветер. Ветер, только ветер!..
Бумага и толстые обложки тлели, не хотели гореть. Вспыхнули сначала травинки, затрещали, и потом уже занялась бумага. Девчонки стояли вокруг костра, следили за тем, как огонь распространяется, охватывает черный коленкор обложек, скручивает его, открывая на мгновение картинки, строки песен, как чернеют слова и рисунки и затем вспыхивают, рвутся на черные клочки пепла…
