Валентина Осеева - Динка
«Вот тебе! Вот тебе за Еву!»
Арсеньевы жили тогда в городе, и на дворе было много детей. Дочка дворника, Машутка, в ужасе бросилась в дом:
«Тетенька! Динка книжку бьет! Ужасти, как она ее треплет!»
Матери дома не было. Катя и Лина выбежали во двор. Книга с растерзанными страницами валялась на земле, а Динка, низко опустив голову, сидела с ней рядом. Вокруг, молчаливые и испуганные, стояли ребятишки со двора. Катя молча собрала разбросанные страницы и крепко взяла Динку за руку:
«Пойдем!»
Но Динка не шевельнулась. Тогда Лина, онемевшая от удивления, вдруг пришла в себя и разразилась громкими упреками:
«Да что же это ты содеяла здесь, страмница эдакая, а? Ведь книга-то не своя, а на время даденная! Это какие же деньги матери теперь платить за такую книжищу, а? Ох, ты ж бессовестное дитё! Нет, чтобы какую махонькую книжонку взять, дак она эдакую библию, прости господи, стащила!»
«Пойдем!» — сердито повторила тетка и дернула Динку за руку.
Маленькая детская рука беззащитно натянулась, но Динка не встала. Жалкая фигурка ее не выражала никаких желаний, не было в ней и сопротивления.
«Ах ты Мазепа, Мазепа…» — укоряла Лина.
Из кучки ребят выдвинулся слюнявый Егорка и, вынув изо рта пальцы, важно пояснил:
«Она тую книгу ногами топтала».
Машутка, подскочив сзади, дала ему крепкий подзатыльник:
«А ты молчи, черт!»
«Пойдем домой, Дина!» — уже мягче сказала Катя. Девочка подняла голову и посмотрела на нее пустыми, словно выцветшими глазами, потом повернула голову к Лине. Липа не вынесла ее взгляда:
«Крохотка ты моя! Ведь сама не своя стала! Иди ко мне, дитятко ты мое выхоженное!»
Лина схватила девочку на руки и, вытирая своим передником грязные щеки Динки, быстрыми шагами пошла с ней к дому.
«Да провались она пропадом, книга эта самая! Своими деньгами не поскуплюсь, а мытарить ребенка не дам! Бумага — она и есть бумага, а дитё напугать недолго, — бормотала она на ходу, чувствуя себя единственной защитницей Динки. Теплые руки девочки, доверчиво обнимавшие ее шею, усиливали это материнское чувство. — Таскают в дом всякую баламутку, а ребенок отвечай! — ворчала Лина и, прижимая к себе девочку, переходила на тихое воркованье. Глазочек ты мой синенький, былиночка моя! Да мы их всех с энтой книгой!.
Не бойся, не бойся! А Лина сейчас кисельку сладенького дасть! Хошь кисельку-то?»
«Не-ет», — капризно тянула Динка.
«А чего хошь? Изюмцу коль дам?»
«Я спать хочу. У меня голова болит…» — заплакала Динка.
Тетка шла сзади, вглядываясь в лежащую на плече Лины знакомую вихрастую голову Динки, и на душе у нее было тревожно. Она понимала, что поступок с книгой — это не обычный каприз и не баловство.
«Это такой характер, упрямый, настойчивый… Вот разозлилась на книгу и порвала ее! Ну что я могу сделать? Наказать? Но она и так наказана — ревет, и голова у нее болит», — думала Катя, испуганная и озадаченная поступком Динки.
«Уложи ее спать», — сказала она Лине, так и не решив, как надо поступить с провинившейся девочкой.
Динка охотно легла в постель и заснула крепким сном здорового ребенка. Но, по мере того как она спала, в Кате росло раздражение:
«Безобразие! Устроила такую пакость и спит как ни в чем не бывало!»
Сестру она встретила выговором:
«Не знаю, о чем ты думаешь, Марина, таская из библиотеки эти книги! Можно потерять голову с твоими ангелочками!
Вот, полюбуйся!» — Она бросила на стол разбухшую и растрепанную книгу.
Вечером, когда дети заснули, сестры допоздна обсуждали этот случай.
«Да, я, кажется, сделала большую глупость… Она еще слишком мала для такой грустной книги», — каялась мать.
«Но зачем же вообще читать такие книги, даже и старшим детям? Зачем это нужно, чтоб они сидели перед тобой и плакали? Почему не читать им сказки, какие-нибудь веселые стихи, наконец…» — волновалась младшая сестра.
«Подожди… Я читаю и сказки и стихи, — нетерпеливо прервала ее Марина. Но этого мало. Они должны знать, что в жизни бывает много горя и несправедливостей. И если они плачут, так что хорошие слезы. Значит, они понимают, жалеют, они будут бороться против этих несправедливостей Я же воспитываю их, Катя, на этих книгах!»
«Воспитываешь? — Катя насмешливо улыбнулась и подвинула к сестре растрепанную книгу. — Вот, пожалуйста, наглядный результат твоего воспитания!»
«Ну, это Динка… — улыбнулась Марина. — Она еще мала». «Мала? Ну, знаешь… Будь это мой ребенок, так я бы как взяла ремень да вздула ее один раз…»
Щеки Марины вспыхивают ярким румянцем. «Конечно, тебе, видно, кажется идеалом воспитания плетка нашей мачехи, — горько напоминает сестра, — а я вот даже кричать на ребенка не могу, я не могу и не хочу видеть испуганные лица, я не хочу, чтобы меня боялись! Они должны бояться не меня, а своих поступков, которые могут оттолкнуть меня от них… И зачем ты врешь. Катя, что ты будешь бить своего ребенка? Ты и пальцем не тронешь его, потому что тебе всю жизнь помнятся мачехины побои. Нет! Ты не будешь бить, но ты вырастишь его таким эгоистом, Катя…»
«Ну конечно, я выращу эгоистов, а ты замечательных людей! Ну, не будем спорить! Давай лучше подумаем о Дине… Что это за поступок, по-твоему? Озорство, шалость, просто желание побезобразничать?»
Катя выжидающе смотрит на сестру. Марина задумчиво качает головой:
«Нет, Катя, это не шалость. Это отчаяние! Динка еще не умеет владеть своими чувствами. Она не хочет примириться со смертью Евы! Она протестует, кричит, топает ногами, но Ева все-таки умирает! И Динка набрасывается на книгу. Она считает ее виновной в этом плохом конце…» — медленно, словно думая вслух, разбирает поступок Динки мать.
Но Катя не верит. Она считает сестру безнадежной фантазеркой.
«Ну предположим, — говорит она. — Но в этом «отчаянии» Динка порвала книгу. Так, может, все-таки надо наказать ее?»
«Да она сама себя накажет. Я объясню ей, что она не умеет слушать, кричит, рвет книги — значит, ее нельзя пускать на чтения. Вот и все! Она прекрасно поймет…»
«Значит, она на твоих чтениях больше не будет?» — настойчиво переспросила Катя.
«Пока не будет». «Как это «пока»?»
«Ну, пока не научится владеть собой», — спокойно пояснила старшая сестра.
«Ну, посмотрим! В общем, я думаю, это ненадолго, она найдет какой-нибудь выход…» — насмешливо улыбнулась Катя.
На другой день Марина объяснила Динке, почему она не должна больше приходить на чтения. Беседа была тихая, спокойная; растрепанная книга лежала тут же, и Динка помогала матери собирать и подклеивать страницы.
«А теперь иди, — сказала ей мать, когда страницы были подобраны. — Мы будем читать».
Динка ушла, но потом вернулась и стала около двери. Она не рвалась в комнату, не просила, не плакала. Но с тех пор как только Алина и Мышка усаживались около матери, Динка усаживалась за дверью и, приоткрыв щелочку, жадно ловила мамин голос.
Когда в комнате раздавался смех, она тоже тихонько смеялась, а когда Мышка начинала шмыгать носом, девочка отходила подальше. Потом снова возвращалась и, приоткрыв щелку, испытующе смотрела на лица. Иногда, забывшись, она просовывала в дверь свою лохматую голову и, стоя в таком неудобном положении, слушала.
«Мама, она мешает!» — недовольно говорила Алина. «Пустим ее», — просила Мышка. «Рано еще», — вздыхала мать.
Один раз мать читала очень грустную повесть о мальчике, которого отдали из приюта в деревню к очень злой женщине. Динка сидела на порожке и слушала. Она сидела тихо, размазывая на щеках слезы, и только в самых грустных местах повести молча ударяла себя кулачком в грудь.
«Пустим ее…» — как всегда, попросила Мышка.
«Попробуем… Диночка, ты уже научилась хорошо слушать?» — опросила мама.
«Научилась, — серьезно ответила Динка. — Но только мне лучше сидеть на порожке, потому что я иногда ухожу за дверь и что-нибудь меняю». «Как это?» удивилась мать.
«Ну, просто я сама все меняю… Плохие у меня сразу умирают, а хорошие ходят гулять и все самое вкусное едят, и я там с ними… мед-пиво пью, по усам течет», — задумчиво сказала Динка.
«Но ведь ты плакала сейчас, — напомнила мать. Она была совершенно озадачена тем «выходом», который нашла для себя Динка. — Почему же ты плакала?»
Динка вздохнула:
«Я не успела переменить, он уже умер».
Видимо, придуманные ею самой «хорошие концы» все же не удовлетворяли ее, она предпочитала, чтобы это сделал сам автор книги, и, если бывало, что все кончалось хорошо, она хватала у матери книжку и, прыгая с ней по комнате, кричала:
«Мед-пиво пьем! Мед-пиво пьем!»
С тех пор как только Динка во время чтения, поднималась и уходила за дверь, Мышка тихо говорила:
«Пошла уже… варить мед-пиво…»
* * *Солнце золотило склоненную голову Динки. Вокруг нее на полу в беспорядке валялись книги.
