Избранное в двух томах. Том 2. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

Они вошли в вестибюль, получили старенькие, залатанные халаты. Отец неуклюже просовывал руки в рукава халата, и тот натягивался и трещал. Отец стал смешным: на спине халат не сходился, обшлага кителя с золотыми нашивками торчали из коротких рукавов. Няня надела и на Маринку халат и, чтобы он не волочился по полу, подоткнула и закрепила английскими булавками.

Вторая тетя в белом сказала им, в какую палату перевели маму, и они неслышно зашагали по ковровой дорожке длинным коридором с белыми дверями и фикусами у огромных окон.

Отец шел и читал таблички с номерами на дверях.

У одной двери они остановились.

— Кажется, здесь. — Отец оглянулся и переступил с ноги на ногу.

— Ну открывай, — проговорила Маринка.

— Подожди, — ответил отец. — Сейчас…

Он пригладил на макушке волосы, взялся за медную ручку двери, и Маринка вдруг увидела, что лоб у него мокрый.

Маринке надоело ждать, и она нажала на ручку. Скрипнула дверь, они вошли в маленькую палату и остановились. Койка, стул, тумбочка. Из-под одеяла на них смотрели чьи-то глаза. Синие, они были так заметны на фоне белой подушки, простыни и стен, что внутри у Маринки что-то стиснулось, и она схватила отца за руку.

Зашевелилось одеяло, из-под него медленно вылезли две руки и потянулись к ней.

— Маринка… — раздался знакомый тихий голос, и Маринка только теперь окончательно поверила, что они не ошиблись дверью.

— Мама! — закричала Маринка. — Мама! — бросилась к ней, уткнулась лицом в ее руку и всхлипнула.

Отец повесил на спинку стула сетку с апельсинами и, легонько отстранив Маринку, склонился над мамой. За его спиной с болтающимися тесемками халата Маринка не видела маму. Она видела только одну руку ее на краю койки — тонкую, точно высохшую, с вспухшими жилами.

Потом отец чуть приподнялся, тронул светлые, короткие, разбросанные по подушке волосы и произнес:

— Крепись. Крепись, мальчишка…

Это было непонятно Маринке, но он часто называл маму мальчишкой, и она всегда улыбалась ему, точно была довольна этим. Ни за какие деньги не хотела бы Маринка стать мальчишкой — ни за какие! — а мама была довольна. Улыбнулась она и на этот раз, а может, и не улыбнулась, а только хотела: губы ее шевельнулись в уголках, и все лицо вдруг, совсем как недавно у отца, стало влажным, и отец вытер его краем полотенца, висевшего на спинке койки.

— Вот я и вернулся, — сказал он.

«Какой он чудной, — подумала Маринка, — говорит о таких пустяках! Как будто и без того не видно, что он вернулся с моря».

Мама кивнула ему. Губы у нее шелушились от жара.

— Хорошо, — тихо сказала она, но Маринка все слышала. — Я так рада… А то, знаешь, дурочка, все боялась, что ты не успеешь прийти с моря…

Отец вдруг почему-то рассердился.

— Лида, — глухо сказал он, — чтоб больше об этом ни слова! Все будет хорошо.

— Если хочешь, буду думать так. — Голос ее звучал все слабее. — Я бы хотела, чтобы все случилось так, как ты говоришь. Ну, расскажи, расскажи, как прошли торпедные стрельбы… Как твои ребята? Ваньку Озолина не укачало на этот раз? А как справляли под водой день рождения Мухина, вашего электрика?

Мама знала весь экипаж отцовской подводной лодки: офицеров, старшин, матросов, потому что одни приходили к ним в гости домой, с другими встречались на вечерах в Доме офицеров.

— Удачно отстрелялись, — сказал отец, поглаживая подбородок, — торпеды прошли под целью.

Мама смотрела на него.

— Побрился, — сказал она, — час тому назад побрился: ведь у тебя через два часа уже чернеют щеки… Ты молодец… — И дальше она заговорила совсем тихо, почти беззвучно, одним дыханием, но Маринка и на этот раз все услышала: — Ой, как у меня голову ломит, если б ты только знал…

Отец сидел рядом, сидел на кончике стула, и большие руки его тяжело свисали вниз.

— Дал бы свою тебе, — медленно сказал он. — Если б можно было…

— Знаю, дал бы… — с трудом проговорила мама. — Ты такой, что дал бы… У нас с тобой все хорошо было.

Папа опять стал сердиться:

— Не надо об этом. Ты слышишь?

Мама поправила на подушке голову, закрыла на миг глаза, и Маринка вдруг увидела, что лицо ее тронуто легкими пятнышками теней. Маринке захотелось заплакать.

Но она не заплакала. Да и как можно распускать себя при больной маме? К тому же мама сказала ей, кивнув головой на окно:

— Смотри, какие горы сегодня… Будто лиловые… И птицы летают. Посмотри…

Ну что ж, раз мама просит…

Маринка слезла с краешка койки и подошла к окну. Ничего особенного. Бурые голые сопки, холодные и неопрятные, закрывали почти пол неба, и на их фоне промелькнули две чайки — единственный светлый проблеск. Промелькнули и скрылись.

И пока она стояла у окна, упираясь подбородком в твердый подоконник, за спиной ее слышались голоса.

— Это непостижимо, — говорила мама. — Ерунда какая, простудилась. Думала, как с гуся вода все, что я закаленная.

— Замолчи! — отец резко отодвинулся от койки. — Это неправда. При теперешней науке… Пенициллин и…

В палату неслышно вошла сестра.

— На сегодня хватит, — сказала она. — Больная утомилась.

Отец сразу встал, халат под мышками треснул, и сзади смешно заболтались тесемки. Маринка поймала нижнюю тесемку рукой, дернула, и все трое — мама, отец и Маринка — негромко засмеялись. Не смеялась только сестра.

Маринка подбежала к койке:

— Мам, ты скоро поправишься?

— Теперь уже скоро. Ну, иди иди.

Они шли с отцом по тихому коридору, потом по лестнице спускались вниз. Внизу отец снял и отдал гардеробщице оба халата, помог Маринке надеть пальто. Потом натянул свою шинель, молча застегнул на все медные пуговицы, взял дочку за руку и, рослый, негнущийся, вышел из больницы и повел Марину по улице.

Если раньше, когда они шли сюда, отец смотрел под ноги, то сейчас он смотрел прямо перед собой. Вдруг Маринка увидела контр-адмирала. Он вышел из-за угла, высокий и быстрый, с золотыми коваными погонами и огромной звездой на них. Отец шел прямо на него и смотрел вперед. Маринка дернула его за руку. Контр-адмирал быстро посмотрел на них, козырнул и пошел дальше.

— Чего тебе? — спросил отец. — Иди спокойно.

— Да ты посмотри, кто пошел, посмотри… Он тебе честь