Елена Серебровская - Начало жизни
Подробности несчастного вечера понемногу стирались в памяти, но забыть их совсем было трудно. В кружок Машу больше не звали. Она даже перестала ходить, в клуб и на ферму, чтобы не увидеть «Петруся» — свидетеля ее позора.
Вспоминалась Люся Светличная: женихи… Это глупости. Жених тот, кто решил жениться, это бывает у взрослых. А если ты о ком-нибудь вздыхаешь, — это не жених. А кто? Не знаю. Разве я виновата?
Глава пятнадцатая
Дорога на станцию шла лесом. Сосны, стоявшие зимой в белых пуховых шапках и варежках, весной засверкали яркими красками: голубоватые облака иголок над красными угольями стволов… Жидкое золото смолы сверкало на солнце, стекая по оранжевой коре. Внизу, в тонколистой траве горели крошечные розовые огни лесной гвоздики.
Какие разные были деревья! Вот это раздвоено, словно лира, на которой играли древние поэты. А это изогнулось, как медный удав — отчего? Что помешало ему в юности расти прямо и стройно? Рядом — пусто. Если и были соседи, виновные в этом, то сейчас их нет. И никто никогда не узнает, почему оно стало кривым.
Дятел стучал по стволу где-то у вершины сосны. Он колотил клювом, как железным молотком, и Маша удивлялась: какая сильная шея у этой маленькой птички! Бьет и бьет без устали пернатый кузнец. Посмотришь издали, даже боязно делается: отвалится голова у дятла! Ан нет, держится, и он даже не утомился, продолжает свою работу.
А если лечь в лесу на траву и смотреть вверх, кажется: это голубое бездонное озеро, а с берегов в него смотрятся пышные кусты зелени. Над самым ухом, присев на султан конского щавеля, поет кузнечик. Пчела пролетела над головой — это с пасеки, где мы собирали подснежники.
А время летит, за весной лето, за летом осень. Легка твоя жизнь, девочка, беззаботна. Только руки набирают силу, только ноги учатся быстро носить тебя по лесу и лугу, только глаза привыкают издали замечать белый гриб под деревом да жука богомола на сухой ветке, только уши чутко ловят издалека, с полей там, внизу, под кузницей, голос Мити Дымко, ушедшего посмотреть семенной клевер: «Посыла-айте лошаде-ей! Пора!».
Маша размышляет, но мысли ее обходят главное, внимание приковано к мелочам. Вот пришла осень, осыпались листья. А Лида играет с другими. Она не сердится на Машу, просто ей ни к чему искать Машиного общества.
И снова земля в снегу, и снова книжки из библиотеки: Диккенс, Фенимор Купер, Майн Рид. Чужие имена, далекие южные страны, неизвестные звери, баобаб и кокосовые орехи… Дома на столе газеты, в которых написано о больших событиях здесь, на родине: введен нэп; Советская держава приглашена на Генуэзскую конференцию и там устояла перед натиском бывших царских кредиторов и иностранных капиталистов; создан Союз Советских Социалистических Республик; заболел Владимир Ильич — эсеровская пуля дает о себе знать… В Москве открывается XI Всероссийский съезд Советов. Родители говорят об этом, а Маша не понимает, не замечает ничего.
С утра подморозило. Маша вышла на белую улицу: всё молчало в строгой зимней красоте. Недавно она узнала из книжки, что в Китае белый цвет — это цвет траура. И понятно: зима — это сон природы, почти смерть. Зима — это неподвижность, тишина.
У серого, вымытого дождями дощатого забора стояла Лида в пальто и вязаной шапчонке. Она стояла лицом к забору и маленькие плечи ее вздрагивали. Она плакала.
Маша подошла и стала сзади, но Лида даже не обернулась. Она закрыла глаза локтем и ничего не замечала вокруг. Одна на огромной белой улице, она казалась совсем маленькой и одинокой. И Маша спросила негромко:
— Чего ты плачешь?
Лида обернулась и, не вытирая мокрого от слёз лица, сказала:
— Ленин умер.
— А почему ты плачешь? Он кто тебе был?
— Ленин, — повторила Лида.
— Я знаю…
— Ничего ты не знаешь! Ничего!
Мучительная гримаса искривила Лидино лицо. Она вдруг посмотрела на Машу, как смотрят большие на маленьких, грамотные — на неграмотных, зрячие — на слепых:
— Разве только о родственниках плачут! Он был самый главный, самый умный. Он был великий человек.
И она посмотрела куда-то вперед, сосредоточенно сощурив глаза, будто стараясь понять, как же это возможно, что Ленина больше нет.
Маша стояла, полуоткрыв рот, покраснев от неловкости и стыда. Не у Лиды, у всех горе. И только она дуреха, одна она ничего не поняла толком. Она же слышала прежде это имя от матери, отца. К Ленину шел Замалтын с письмом. Ленин первый научил людей сделать так, чтоб была советская власть.
Теперь понятно, почему Лида не хотела быть с Машей…
Она ходила по улицам поселка и смотрела, как женщины молча пришивали к праздничным красным флагам черную кайму. На «Невском» был вывешен траурный плакат с известием о смерти Ленина, сверху — его портрет в черной рамке. Здесь не было заводских труб, не слышно было гудков, но горе чувствовали все. Двоих из коллектива зоотехникума, кузнеца и студента, комиссар отправил в Москву, чтобы они за всех попрощались с вождем.
Маша не посещала школы, но и она узнала от Клавы, что в школе организован отряд юных ленинцев-спартаковцев, им всем выданы красные галстуки. Машу туда не записали. С нескрываемой завистью рассматривала она галстук, выданный Клаве; организатор отряда — учительница школы — еще не знала, что галстук должен быть треугольным, и повязала на шею школьникам-пионерам широкие красные ленты.
В клубе состоялся вечер памяти Ленина. Вход был свободный для всех, а так как поместиться в маленьком зале всем сразу было невозможно, в афише говорилось, что для детей вечер состоится на другой день.
Маша пришла одна из первых. В зале было полно людей, но необычно тихо. Переговаривались вполголоса. Делились новостью: «будут живые картины из жизни Ленина».
Вначале было выступление пионеров. Они выстроились на сцене, пятнадцать ребят и девчат в красных галстуках, и хором прочитали стихотворение «Коммунары не будут рабами». Они с такой силой убеждения повторяли рефрен стихотворения, что Маше показалось: она только сейчас поняла силу слитности людей, их единения. Это как в сказке о венике: отдельно каждый прутик переломишь, а веник — попробуй, переломи!
Никогда, никогда, никогда, никогдаКоммунары не будут рабами, —
звенели детские голоса, и Маша тихонько стала повторять за ними эти твердые слова.
Потом объявили: пионерка Лида Медведева прочтет свое собственное стихотворение «Спартакам». Этого Маша не ждала. Как, Лида сама сочиняет стихи? А ни разу не говорила об этом! Что же она написала?
Лида вышла на сцену, смело посмотрела вперед и начала:
Мы солнце, свет науки,Мы теплый луч зари!Мы дети коммунаров,Сюда, вперед, иди!
В зале стало совершенно тихо. Внимательно слушали и дети, и мамаши, пришедшие с малышами.
Так подымай всё вышеТы ленинский наш флаг,Иди на баррикады,Борись за наш Спартак!Не празднуем мы пасхиИ ёлки с рождеством,Мы ленинцы младые,Мы все вперед идем…
Маше очень понравилось Лидино стихотворение. Она заметила: все пионеры, которым только что вчера впервые повязали красные галстуки, все чувствуют себя действительно ленинскими внуками, ленинцами. Не только на сцене, но и в зале они держатся собранно, с достоинством. Не задирают носа, но и не позволяют себе сегодня шалостей. Даже Колька, у которого папа завканц.
«Живые картины из жизни Ленина» еще больше взволновали Машу: студент, изображавший Ленина, был очень похож на портреты, и к тому же — высокого роста, как и подобает великому человеку. Он сидел с группой детей (их изображали все знакомые ребята, в том числе Лида и Клава), он принимал ходоков — крестьян в тулупах, он стоял у карты фронтов гражданской войны в окружении военных, он обсуждал план электрификации. О росте Владимира Ильича не все знали достоверно, а на портреты студент-артист был очень похож.
