Лидия Чарская - Том 13. Большая Душа
Но Досе было сейчас не до катанья с гор вовсе. С сосредоточенным лицом и нахмуренными бровями прошла девочка мимо катка и очутилась на крыльце "розовой дачи".
Дрогнувшей рукой дернула за ручку звонка Дося, в то время как невольное смущение наполнило ее душу.
Ну а вдруг Анна Вадимовна сочтет ее непрошеный визит дерзостью и не захочет хлопотать для чужих и не знакомых ей людей? Но тут же Дося отогнала от себя эту мысль, вспоминая ангельски-доброе к ней отношение хозяйки "розовой дачи", два месяца назад великодушно предложившей свою помощь ей, совсем чужой для нее, Досе.
Но рассуждать на эту тему уже не было времени. Лакей Бартемьевых, в камзоле с гербами, раскрыл перед девочкой дверь.
— Вы к барыне? Как прикажете доложить? — осведомился старик, снисходительно поглядывая на смущенную девочку.
— Скажите просто, что Дося пришла. Может быть, Анна Вадимовна примет.
— Вас-то примет, потому детей наша барыня больно жалует, а только вообще нынче они никого не принимают, потому расстроившись очень.
— Она расстроена? Так лучше, может быть, уйти мне? Я в другой раз приду.
— Нет, что ж, я доложу во всяком разе.
Старик исчез и вернулся скоро, чуть улыбаясь своим бритым лицом Досе.
— Пожалуйте, барыня просят вас.
И вот она снова в роскошной гостиной Бартемьевых, во дворце прекрасной доброй феи, как она давно мысленно окрестила салон "розовой дачи".
И опять ее ноги тонут в пушистых коврах, а со стен на нее глядят старинные гравюры и драгоценные гобелены.
Она идет, лавируя между дорогими козетками, креслами, диванчиками и пуфами, к хозяйке дома.
Анна Вадимовна здесь, в салоне. Она расположилась у камина в своем кресле-самокате и не отрывает с догорающего пламени печальных глаз. На коленях ее лежит какое-то письмо. И опять, глядя в тонкое, бледное лицо Бартемьевой, Досе кажется, что перед нею добрая, прекрасная волшебница, от которой зависит счастье ее маленького друга Вени, ее миленького горбунка.
И она, уже не робея больше, громко кашлянула, чтобы обратить внимание Анны Вадимовны на себя.
— Это ты, Дося? Подойди ко мне, дитя мое. Я рада, что ты вспомнила обо мне, наконец, и не постеснялась прийти, особенно сегодня, когда мне так грустно, девочка.
— У вас, кажется, горе? — подбегая и опускаясь на ковер у ног молодой женщины, прошептала Дося.
— Да, для меня это большая утрата, дитя мое. Ты видишь это письмо? Оно от вдовы нашего херсонского управляющего, в котором бедняжка сообщает нам о смерти своего мужа. Старик служил еще у моих родителей, и когда я выходила замуж, наша херсонская дача пошла за мною в приданое, а вместе с нею перешел к нам на службу и управляющий Степаныч. Ты можешь понять теперь, как мне жаль старика, знавшего меня еще совсем маленькой девочкой. Он был чудеснейший и честнейший в мире человек, свято соблюдавший интересы нашей семьи. В последние годы мы редко заглядывали в наш южный уголок, и так как мне приходится постоянно быть под наблюдением столичных докторов, то нашу херсонскую дачу мы сдавали дачникам, поручая это дело тому же Степанычу, наблюдавшему и за большим садом с оранжереей, и за виноградником, и огородом. Всем этим Степаныч заведовал много лет подряд, приглядывая за садовниками и работниками. И все это делал с тою редкою аккуратностью, которая отличала всегда этого достойного старика. Правда, служба его была не особенно трудною, но и по этой службе можно было судить о его честности и редкой исполнительности. Да, его смерть тяжелая утрата для нашей семьи, и я даже не представляю себе, кем можно заменить нашего доброго старичка, потому что брать чужих, незнакомых людей будет рискованно, а другого такого, как Степаныч, не найдется, кажется, во всем мире, — с печальной полуулыбкой заключила Бартемьева.
* * *Дося ловила каждое слово молодой женщины, в то время как целый рой мыслей кружился в голове девочки.
При последних словах Анны Вадимовны она решительно тряхнула головой и заговорила:
— Нет, нет, вы ошибаетесь. Такой человек найдется. Он уже есть. Я говорю, есть уже такой второй честный и бескорыстный человек, и я его знаю. Я ведь и пришла к вам сюда, чтобы именно переговорить о нем, попросить вас устроить его где-нибудь на юге, потому что он болен, и ему нужен теплый сухой климат. Только он не настолько болен все-таки, чтобы лежать в постели и не быть в состоянии нести легкую службу. А вы говорили, что у вас на даче служить не трудно. И раз старичок Степаныч справлялся, и этот справится. Ведь на его обязанности будет только присматривать за рабочими? Да? И получать деньги с дачников и от продажи продуктов? А это ведь легче легкого, мне кажется, и Венин папа со всем этим справится, наверное.
Анна Вадимовна не могла не улыбнуться при последних словах Доси.
— Так вот кого ты нам рекомендуешь, маленький делец в юбке, — отца твоего приятеля-горбунка, о котором мне говорили Жорж и Саша? А ты уверена, девочка, что можно будет вполне положиться на честность этого человека?
— А как же иначе? Ведь он же Венин папа! А Веня это такой чудесный человек, что я вам и сказать не могу! — заключила Дося.
Бартемьева погладила белокурую головку сидевшей у ее ног девочки.
— Сама-то ты хорошая, славная, Дося, — произнесла она ласково. — Так ты и пришла ко мне за тем только, чтобы просить у меня место для отца твоего приятеля? Ну, рассказывай мне все, что знаешь про него, я слушаю тебя, моя девочка.
И вот полился бесхитростный рассказ о невеселой судьбе бывшего кочегара. Не забыла упомянуть девочка и о его труженице-жене, Дарье Васильевне, с утра до вечера стучавшей своей швейной машинкой за шитьем чужих нарядов, и о скромных требованиях этой честной, трудолюбивой семьи. И когда девочка поведала все, что знала, в голове Анны Вадимовны уже созрело готовое решение.
— Ты была права, обратившись ко мне за помощью, Дося. Сама судьба, по-видимому, направила сюда твои стопы, девочка. И ведь как будто нарочно прислала она тебя именно сегодня, в тот момент, когда я узнала об освободившемся у нас месте. Ну, да, разумеется, я приглашу на него твоего protege. Там, на даче у нас, есть преуютная маленькая квартирка, в которой прекрасно разместятся они все: и его жена, и он сам, и маленький Веня. Ты говоришь, что и госпожа Дубинина тоже переутомилась работой и нажила болезнь сердца? Ну, стало быть, и для нее жизнь на юге должна принести пользу, а о твоем горбунке и говорить уже нечего. Он просто расцветет под теплыми южными небесами. Ну а теперь ступай писать твоим друзьям. Пусть сам Дубякин зайдет ко мне завтра же для переговоров. Да, кстати, на днях мы с мужем даем наш очередной музыкальный концертный вечер, на котором выступит также и твой молодой учитель и друг Юрий Львович Зарин. Муж уже заручился его любезным согласием участвовать у нас. И вы все, пансионерки старшего отделения, должны присутствовать с вашей бабусей на этом концерте. Анастасия Арсеньевна обещала мне привести вас всех. Но что это, девочка? Ты чем-то недовольна как будто? Что за печальное и вытянувшееся личико стало вдруг у тебя? Да что же с тобой, дитя мое?
Досино выразительное лицо отражало сейчас несомненную тревогу и страдание. Девочка не могла произнести ни слова в ответ на участливые вопросы молодой женщины. Неожиданная судорога подступила ей к горлу и сдавила его.
Только теперь поняла Дося, что в недалеком будущем она лишится своего маленького друга. Ведь Веня, благодаря ангельской доброте Бартемьевой, согласившейся принять его отца на службу, уедет вместе с ним тоже на юг.
Конечно, она, Дося, должна только радоваться за своего маленького друга, проводившего безвыездно долгие годы в тесной маленькой квартире большого дома. Разумеется, он расцветет и окрепнет там, на юге, ее маленький милый горбунок, а все-таки тоска предстоящей разлуки с ним задавила самую радость сознания улыбнувшегося другим счастья в душе девочки. И напрасно Дося в душе бранила себя эгоисткой — эта тоска все разрасталась теперь в ее сердце.
— Да что же с тобой, расскажи же мне, наконец, девочка? — видя, как омрачилась и потускнела ее юная гостья, допытывалась Анна Вадимовна.
Но вместо ответа Дося только стремительно наклонилась к рукам Бартемьевой, порывисто поцеловала одну за другой эти бледные худенькие руки и, шепнув сдавленным голосом: "О, благодарю вас! За Веню, за всех, за всех!" — вскочила на ноги и стремительно вылетела из нарядного салона.
"Крестненькая, моя золотая, моя безценная крестненькая! Вернувшись нынче с прогулки, я нашла у себя на парте ваше ласковое письмецо. Благодарю вас за него, крестненькая, за все ваши заботы обо мне и за деньги, которые вы прислали для меня бабусе. Вы спрашиваете, крестненькая, как идут мои дела? Кажется, недурно в общем. Учусь я ничего себе; по крайней мере, меня здесь хвалят. А вот насчет шалостей… Не браните меня, дорогая моя крестненькая. И как я ни стараюсь вести себя вроде Аси или Мили с Ритой, ровно из этого ничего не выходит. Просто обидно и досадно даже становится, что судьба не создала меня мальчиком. К этой роли я бы еще подходила. Но вы не беспокойтесь, крестненькая: дела далеко не так плохо все же, и за время с первого сентября до двадцать третьего декабря я только пять раз всего была наказана без отпуска; да и то больше из-за "благих намерений", то есть, попросту говоря, за то, что удирала с Соней-Наоборот на соседнюю дачу, где живут в общем питомнике у соседей наши Радость и Утешение — так зовут двух чудесных Сониных кроликов. Надо же было убедиться в том, что они сыты, довольны и пользуются хорошим уходом. А теперь, крестненькая, я поделюсь с вами моим большим-большим горем. Мой друг горбунок — Веня Дубякин уезжает на юг, и навсегда уже, со своими папой и мамой. А вы знаете, как я люблю Веню, и что значит для меня разлука с моим горбунком? Ведь мы были неразлучными друзьями с ним все эти годы. Но иначе нельзя. В следующем письме я подробно напишу вам, куда и почему он уезжает, а сейчас нельзя: придет батюшка отец Яков давать урок закона Божия. Пока прощайте, моя золотенькая крестненькая, пишите о себе побольше. Как живете, как работаете в вашем театре? И не сердитесь, пожалуйста, на вашу Доську за то, что она сделала четыре кляксы на одной странице. В следующий раз напишу почище, а пока целую вас миллион раз в ваши милые глазки, щечки и губки и остаюсь ваша несчастная Дося".
