Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь
— Эх, ребята, — сокрушенно покачал головой Покровский, — как вас запугал этот экс-физрук и барахольщик…
— Арсений Васильевич, — это была Ирина, молчавшая до сих пор, — нас не запугали, но… Вы завтра уедете…
— Понятно, Ирочка, а вам жить. Хорошо, предлагаю еще один вариант. Ничего писать не будем. Притихнем, как мыши, которые кота почувствовали, и будем ждать.
— Чего ждать?
— Ну, как же, Галина Аркадьевна. Грозный Абакумов в случае, если автор письма будет не найден, публично пообещал уволить Князева. Разве не вы недавно говорили, что этот тип представляет из себя, и как редактор, и как человек?
— Как-то некрасиво получается…
— Почему?
— Жалко его. Видели бы вы Владимира Николаевича на той летучке…
— Галина Аркадьевна, — Покровский встал из-за стола. — Вы совсем запутали меня. Хорошо, пусть тогда Владимир Орлов пойдет к Абакумову и во всем признается.
— Он же его после этого…
— Господи! Галина Аркадьевна, дорогая, вам всех жалко. Что же делать?
— Ничего.
Это сказала Наташа. Сказала тихо и в то же время очень весомо. Все посмотрели на нее.
— Ничего, — повторила она. — Это не ваше дело.
— Не мое? — переспросил девушку Покровский.
— Не ваше, и не Галины.
— А чье?
— Владимира Олеговича. Орлова.
— Послушай, Наташа, но если человек попал в беду…
— А с чего вы взяли, что он в беде? Тем более, это его поле.
— Поле?
— Да, поле. На котором он разбрасывал камни. Теперь пришло время их собирать.
— Вот оно как… А если я хочу ему помочь? Собирать камни.
— Это не ваше поле. Да и не просил же он вас об этом.
— А нужно, чтобы попросил?
— Обязательно. Сами не вмешивайтесь. На вашем собственном поле камней хватает.
— Послушайте, друзья, а ведь посмотрите, что на самом деле получается, — теперь пришел черед вставить Михаилу.
— Миш, что замолчал? — спросила его жена, — что на самом деле получается?
— Если Наташа права… Одним словом, друзья, вы все здесь недавно…
— Господи, опять замолчал!
— Ириша, ты же знаешь, не мастер я речи толкать. А тут как Наташа сказала… Ведь это же Орлов Абакумова породил. Что вы на меня так смотрите? Владимир Олегович у нас в авторитетах ходил…
— Что ты такое говоришь, Михаил?
— Да не в этом смысле, Галина Аркадьевна, не в уголовном. Тогда у нас жизнь общественная забурлили, а Орлов в фарватере шел. Создал клуб, как же он назывался… Короче, что-то с демократией связано. А когда первые выборы в совет прошли, оказалось, что у нас весь совет сплошь из демократов.
— Я пока не понимаю, причем здесь Володя? — спросила Галина Аркадьевна.
— Как причем? Абакумов сначала в клуб пришел, потом депутатом стал. Отец рассказывал, все Орлову говорили, кого ты в совет тащишь.
— То есть нынешний энский царь и бог во власти оказался благодаря Владимиру Олеговичу?
— Исключительно благодаря, Арсений Васильевич. В том клубе, а потом и в совете одна говорильня сплошная была, а районом надо было управлять. В стране сами знаете, что творилось. Орлов предложил дать дорогу молодым. Его слушались. Со скрипом, но проголосовали за Абакумова. Сам Владимир Олегович, видимо, решил, что будет при ученике кем-то вроде серого кардинала. Только недооценил он своего сподвижника. Тот своей командой обзавелся, новый устав ему Тяпкин написал, по нему власть от совета к главе района переходила. Еще не поздно было, но Орлов опять пробил этот устав. Правда перевес был всего в один голос, но уломал депутатов. Говорил, что пришло время приемников и нельзя с них спрашивать, не давая полномочий. Вот, собственно, и все. А однажды утром Орлов проснулся и понял, что он, собственно, никто.
— А говорил, речи толкать не мастер.
— Ну, разве не так, Арсений Васильевич? Когда убирали директора школы Владимир Олегович, как порядочный человек, пошел требовать отмены решения, а ему сказали, мол, не лезьте не в свои дела, и указали на дверь. И вот сейчас…
Михаил не договорил. Елена наклонилась над дочерью:
— Наташенька, тебе плохо?
— Нет, только голова что-то сильно заболела. Устала, наверное.
— Ничего себе, — поднялся Покровский, — уже за полночь. Еще бы не устать.
— Кстати, а где Тихон? — всполошилась Ирина.
— Мать называется, про сына забыла.
— Да ты и заговорил всех.
— Все мы хороши, — заступился Арсений за Михаила. — Тихон в порядке, посмотрите в тот угол.
И действительно, в самом углу, на стареньком кресле, свернувшись калачиком, спал мальчуган. Все сразу стали говорить шепотом.
— Спасибо за вечер. Только… — Арсений запнулся.
— Что-то не так?
— Все так, просто я себя халявщиком почувствовал. Пришел на все готовенькое. Может, мне посуду помыть?
Елена засмеялась.
— Мы с Галиной и Иришкой быстро управимся. Не переживайте.
— Послушайте, Арсений Васильевич, а зачем вам на ночь глядя куда-то идти? — спросил Михаил, уже уносивший сына и остановившийся на пороге.
— Не куда-то, друг мой, в монастырь.
— У нас места хватит. Оставайтесь.
— И то правда, — поддержала мужа Ирина, — завтра выходной, спокойно встанем, попьем чаю.
— Слаб еси. Уговорили. Если и впрямь не обременю…
— Не обремените.
И Покровский пошел за Смирновыми.
* * * Места, действительно, хватило. Покровскому постелили в маленькой комнатке, где у супругов стоял книжный шкаф. Сон не шел, и Арсений решил почитать. Взял первую попавшуюся книгу — и ахнул. Это был роман Булгакова. «Мастер и Маргарита». Вспомнился разговор с Еленой по дороге сюда. Покровский оделся и тихо, стараясь не потревожить хозяев, вышел на улицу.
— Не спится? — услышал он. Это была Елена. Она стояла возле куста бузины и курила.
— Вам, я вижу, тоже.
— Что делать? Типичная сова.
— Тогда я филин… Вы курите?
— А разве не видно?
И вдруг она опять рассмеялась.
— Не обижайтесь.
— Да я и не собирался…
— А мне казалось, что все творческие натуры народ ранимый и обидчивый.
Покровский пожал плечами.
— А я думаю, любого человека обидь, оскорби, унизь — ему будет больно. Не верю в буратин. Хотя, вы правы, среди нашего брата… Ладно, не будем об этом. Как Наташа?
— Уснула. На самом деле я уже почти бросила курить. В доме курить нельзя, на улице днем неудобно. Да и отец Георгий ругает меня за это. Поэтому позволяю себе самую малость, да и то, когда все уснут. Только вы меня не выдавайте Наташе. Обещаете?
— Будет ругать?
— Еще как! Тебе, говорит, батюшка запретил курить. А что делать, отвечаю, если иной раз ну страсть как хочется закурить.
— А что она отвечает?
— Перебори себя — вот что отвечает.
— Н-да, человек она…
— Что замолчали?
— Мне показалось, что Наташа как-то уж очень категорична.
— Но вот сегодня, по поводу Орлова, вы с ней согласны?
— Знаете, чем больше думаю о том разговоре, тем все более соглашаюсь. По крайней мере, что-то в этом есть. Елена Евгеньевна…
— Да? И давайте без Евгеньевны.
— Хорошо. Елена, когда мы шли сюда…
— Я поняла.
— Вы связываете… дар Наташи с ее болезнью?
Молодая женщина долго молчала. Молчал и Покровский. Затем она достала еще одну сигарету. Хотела прикурить, но Арсений взял у нее зажигалку.
— Спасибо. — И опять молчание.
Когда Покровский решил, что ему надо попрощаться и идти спать, Елена заговорила.
— У нас, — она так и сказала: «у нас», — очень редкая болезнь. Называется пневмоторакс. Слышали о такой?
— Нет.
— Если совсем просто: в легкие попадает воздух и тогда… Тогда беда.
— Простите Елена. А разве легкие не для этого и созданы, чтобы в них попадал воздух?
Его собеседница грустно улыбнулась.
— Что ж, придется мне прочитать для вас небольшую лекцию. Я теперь в этом вопросе боо-о-льшой специалист. Найдите мне какой-нибудь прутик. Вон там чуть светлее, отойдем туда.
Покровский нашел прутик и Елена стала рисовать на земле.
— Вот грудная клетка, вот сердце.
— А почему вы нарисовали его в середине? Оно же слева.
— На самом деле сердце находится ближе к центру. Здесь одно легкое, здесь другое… Между грудной клеткой и легкими есть замкнутая полость, называют ее плевральной. В ней воздуха нет, зато есть немного жидкости, чтобы обеспечить трение легких и грудной клетки.
— Своего рода смазка?
— Да. И вот если в эту полость попадает воздух, то легкое коллабируется…
— Что делает?
— Простите, говорю же — мне пора кандидатскую защищать. Коллабируется — это означает сжимается.
