Виктор Шурлыгин - Космонавт Сергеев
Вечером ребята возвращались в свою палату, не раздеваясь, падали на койки, и казалось, они уже никогда не смогут подняться. Нераспечатанные конверты с посланиями от близких в беспорядке валялись на столе; недочитанные книги лежали на подоконниках; неоконченные письма, полные бравого оптимизма, обрывались на полуфразе.
Они оглохли, ослепли, разучились смеяться и шутить.
Они забыли, что среди глубокой осени бывает весна!
— Ребята! — хрипло говорил Саня. — Надо подняться!
Но они не могли подняться.
— Взгляните за окно, ветераны!
За окном зажигались звезды, почему-то похожие на разноцветные лампочки на тренажерных пультах.
— Это звезды, — объяснял Саня. — Вон, видите, желтоватый Процион, альфа Малого Пса. Процион — навигационная звезда, ее надо знать. А дальше, взгляните, целые галактики! И где-то на их планетных системах есть жизнь. И может, кто-то непохожий на нас сейчас готовится к старту. Помните?
ЭтоПочти неподвижности мука —МчатьсяКуда-то со скоростью звука,Зная прекрасно,Что есть уже где-тоНекто,Летящий со скоростью света.
Ветераны молчали. Превозмогая тяжесть, шум в голове, Саня вставал и шел заваривать чай — черный и крепкий, как чефир. Он засыпал в стаканы щепотку чаю, наливал из графина воды, вставлял в стаканы по очереди кипятильник и ждал, когда закипит вода.
— Я часто думаю, какие они, летящие со скоростью света? Как мы с ними встретимся? Ведь мы не можем не встретиться!
— Они в белых халатах, — скрипел койкой, оживая, Леша.
— Мне кажется, — задумчиво размышлял Саня, ожидая, пока заварится чай, — они наши предки. Они пришли на Землю, когда начала угасать их звезда, и оставили здесь жизнь. И мы понесем ее дальше, когда погаснет наше Солнце. Жизнь будет переходить с планеты на планету и никогда не кончится. Только, наверное, будет изменяться в зависимости от космических условий — второй Земли ведь нет.
— Перенос просто одной жизни — без технологии — приведет к каменному веку, — подал голос Дима. — А для переноса и жизни, и технологии потребуются армады кораблей. Это невозможно.
— Может быть, это будут вовсе не корабли. Это будет другой уровень знания! Если честно, — Саня оживился, — я только здесь, в госпитале, понял: мне никогда не хотелось вернуться в прошлые века. Не хотелось мчаться на прекрасном коне, участвовать в рыцарских турнирах, драться на шпагах против десяти головорезов, доставлять чью-то секретную почту. Мне смертельно хотелось заглянуть в будущее и узнать, кто мы такие. Откуда пришли, куда вершим путь? Что такое время и пространство? Действительно ли наш мир трехмерен, или только кажется таким из-за несовершенства нашего организма? Что там дальше, на других планетах? Почему все небесные тела имеют форму шара? Откуда у Земли такое мощное магнитное поле, зачем оно? Что лежит за скоростью света? Интересно! Интересно жить, ребята! Столько удивительного ждет впереди! Наша эпоха, хоть и атомная, и космическая, а все равно переходная к другим уровням, формам знания. И может, нам с вами выпадет перейти рубикон. Пусть даже не нам — нашему поколению. Но когда человечество его перейдет, перед ним откроются необъятные горизонты. Как во времена великих географических открытий. Только тогда люди узнавали мир нашей планеты, а нам досталось открытие мира за ее пределами. Интересно! Я ужасно люблю об этом думать и все представлять. Что вы улыбаетесь, инвалидная команда?! Идите пить чай!
И они пили крепкий, горячий чай, и смотрели на звезды, и мечтали о будущем, и спорили до хрипоты, и молчали. Дни проходили за днями. Однажды, когда Саня в очередной раз поднял уставшую команду с коек, что-то неясное, волнующее захлестнуло его — как тогда, на берегу озера, когда он ощутил свою неотделенность, неразрывность со всем живым и сущим. Ясно, отчетливо он вдруг осознал себя крохотной частичкой вечного Человечества. Далекие предки, нынешние поколения, будущие потомки ожили в нем, и Саня почувствовал себя непобедимым. Мы непобедимы, говорил он себе, непобедимы. Ни болезни, ни смерти, ни суровые испытания — ничто на свете не может убить нас. Мы были, есть и будем. Мы продолжатели, носители жизни, мы несем ее в самих себе, как несет факел к далекой вершине бегущий юноша. Словно вечно молодые пахари, мы засеваем семенами жизни поля нашей планеты.
Но на чертежных досках КБ, где работает Дима, уже вырисовываются контуры марсианских кораблей. В лаборатории Марса ученые ставят эксперименты с новыми видами материи.
Кто-то ищет новые виды энергии и исследует свойства пространства.
Кто-то мучительно пытается открыть неизвестные еще способы преодоления звездных расстояний…
Мы готовимся к выходу в бесконечный мир большого космоса, чтобы засеять его семенами жизни. Но одному пахарю не вспахать бескрайнее поле. Факел подхватит ци-ви-ли-за-ция! И мы повторимся, как желанное, за тысячи световых лет от нашей голубой планеты, под другим Солнцем и другими звездами. И мы будем другими. Но мы останемся непобедимыми, как свет, как вечность. Ради этого стоит, черт возьми, сражаться с эскулапами, стоит идти через тернии!
Мы непобедимы, говорил он себе, непобедимы! Это было, как открытие, как глоток воды в безводной пустыне, как дуновение ветерка в нестерпимый зной, как тепло огня в стужу. Торопясь и волнуясь, Саня рассказал товарищам о своих мыслях и ощущениях, и все трое долго молчали, думая о невероятных, фантастических заботах завтрашнего дня. То, что заботы будут, никто не сомневался — Санина «философия» лишь дала пищу для размышлений. Конечно, с новоявленным философом можно было спорить, но опровергнуть его по сути было нельзя — сама эпоха, зовущая в манящие дали открытий и знаний, привела ребят в госпиталь, где еще тридцать лет назад никто не имел понятия о космосе и космонавтах, ибо ни одно живое существо, закабаленное тяготением, не поднималось в космос. А сегодня армады кораблей уносят на орбитальные станции сменяемые экипажи, доставляют почту и грузы. И эпоха ставит перед своими избранниками новые, сложные задачи. Какие вопросы придется решать завтра? Что откроется человечеству, привыкшему к чудесам, в ближайшие годы? Великое грядущее подступило, приблизилось — неясно, но реально, — и к уставшим, измотанным кандидатам словно пришло второе дыхание: так страстно, яростно хотелось стать участниками предстоящих событий. Участниками — не свидетелями! Молча, не сговариваясь, они навели порядок в палате, достали заброшенные книжки, вскрыли нераспечатанные конверты. И, словно сбросив тяжелый груз напряжения, стали такими, какими переступали порог госпиталя.
— Эврика! — закричал старлей доблестных ВВС. — Мы зализывали раны, а у нас под рукой был целебный бальзам от любых ран — письма!
И, волнуясь, начал торопливо вскрывать конверты — семь писем пришло от Наташки, одно — от мамы.
«Милый, милый Саня! — ликуя от радости, проглатывал он слова. — Знаю: начнешь читать мое письмо с опозданием. Не обижаюсь: представляю, сколько на тебя, бедненького, сейчас свалилось. Но ты, Саня, у меня молодец! Ты самый сильный, самый умный, самый добрый. Ты — самый-самый, как львенок из сказки, и, конечно, все выдержишь. Что улыбаешься? — Саня и вправду улыбался. — Конечно, выдержишь! Только идущий осилит дорогу, только действие, как сказал Экзюпери, возвышает человека, инертность — форма безнадежности. Ты действуешь, Саня? Не хнычешь, не киснешь? Вот видишь, правильно я сказала: ты у меня молодец! Очень горжусь тобой и очень по тебе скучаю. Но ты нос, пожалуйста, не задирай, ладно?
Домашние новости такие: мы с твоей мамой живем вместе! Никуда не ходим, даже в кино. Не потому, что некогда, а просто как-то неудобно веселиться и расхаживать по театрам, когда тебе, Саня, так нелегко. Вот и решили на время твоих испытаний стать затворницами. Готовим в женском монастыре разные подарки, рукодельничаем, меняем интерьер в твоей комнате. Ты ведь приедешь хоть на денек, правда? Но самый главный подарок, Саня, — живой, маленький и теплый. У него черный холодный носик, симпатичные глаза, гладкая, пушистая шерстка, маленькие торчащие уши, а зовут подарок… Лекс! Да, Саня, это щенок восточноевропейской овчарки. Очень умный и аккуратный. Уже умеет ходить рядом, садится по команде, ложится, приносит брошенную палку, берет барьеры, сторожит. Каждый вечер мы с мамой показываем Лексу твои фотографии и даем нюхать старые вещи. Леке знает, как тебя зовут, и с нетерпением поглядывает на дверь — когда же приедет хозяин? Он все понимает…»
Наташка писала о снегопаде, который, не прекращаясь, целых два дня устилал крыши домов и улиц белым покрывалом, о хвостатой комете — ученые наблюдали ее недавно, о разных мелочах, дорогих и близких сердцу, и Сане казалось, будто Наташка рядом. Он прочитал три ее письма, потом распечатал мамино. Когда Саня его распечатал, из конверта выпал треугольник, похожий на фронтовые солдатские письма. На треугольнике чьей-то слабой незнакомой рукой было дрожаще выведено: «Александру Андреевичу Сергееву». «От кого бы это?» — подумал Саня, но решил не торопиться и читать по-порядку.
