Елизавета Кондрашова - Дети Солнцевых
— Заставлю, — с уверенностью ответила девочка, — только если вы захотите, конечно. Одна я не могу, нельзя этого, а то бы я да-а-авно… Постой, пусти меня сесть к тебе. Бр-р-р, как холодно!..
Варя открыла одеяло и подвинулась.
— Ложись лучше, и я лягу.
Таня послушно исполнила желание подруги.
— Ты знаешь платок, который Бунина готовит в подарок своей какой-то очень важной благодетельнице?… — начала девочка.
Варя молча смотрела в лицо девочки, не понимая, что может быть общего между местью, о которой теперь шла речь, и подарком, который Бунина кому-то готовит.
— Так знаешь?
— Ну, знаю.
— Говорят, что она все жалованье, которое до сих пор получала из казны, все до копеечки употребила на покупку этого крепа, разных шелков и всякой там всячины.
— Ну?
— И знаешь, что этот платок считается чудом? Его всем-всем показывают, и все ахают на него: «Чудо! Прелесть! Цветы совсем живые!» И она гордится им у-у-у как! Зейбуш, рукодельная [95], говорят, возила его куда-то, хвасталась, вот как у нас работают!
— Знаю. Ну и что же? — повторила свой вопрос Варя.
Девочка приложила свои губы к уху Вари и, чуть шевеля ими, стала шепотом объяснять, в чем дело.
— Мы этот платок у нее утащим. Она его совсем кончила и третьего дня вынула из пялец. Теперь она на руках делает бахрому, какую-то особенную. Как только Бунина зазевается, я его стащу и спрячу. Мы его разрежем и спустим!
— Этого нельзя сделать! — сказала Варя, ожидавшая более легкого осуществления мести.
— Отчего же нельзя? Что за вздор! Можно! Я беру это на себя. Я его стащу, это мое дело, а ты только потом помоги. Ты и Горошанинова. Она уже согласна.
— Не получится, я уверена. Ну как ты утащишь такую вещь?… — Варя растянула руки, сколько могла, чтобы показать, сколь велика вещь, о которой идет речь. — Да и что из этого?
— Ты увидишь, что из этого выйдет, только согласись помогать. Надо будет завтра же достать у кого-нибудь хорошие острые ножницы. Мы его разрежем вот на такие кусочки, — девочка показала свой мизинец, — и потом спустим.
— Как же мы это сделаем? Когда? Ведь нас поймают.
— Не поймают! А уж реветь она будет! — закончила девочка, сложив губы трубочкой.
— Если это вправду будет ей наказанием… Если она будет плакать, я буду рада, — сказала горячо Варя.
— И помогать будешь? — спросила девочка.
— Буду, конечно! Только это пустяки! — покачала головой Варя. — Станет она из-за платка плакать!
— Ну, сама увидишь. Только дай слово, что не раздумаешь, когда я все устрою, будешь помогать и резать, и спускать.
— Буду, — сказала Варя решительно.
— Перекрестись. И не скажешь никому, никогда? Хоть бы тебя убили?
— Никому, никогда!
— Ну, прощай, помни, и ножниц не доставай лучше, поймаешься еще, пожалуй. Я уж сама. Будет же ей праздник! — сказала девочка, кивнув в сторону, где лежала пепиньерка. — И сестре своей не говори! — прибавила она, соскочив на пол.
И не дожидаясь ответа, девочка так же неслышно, на цыпочках, перебежала к своей постели, легла и долго еще продолжала шептаться со своей соседкой, Зоей Горошаниновой.
Когда после полуночи дежурная дама во второй раз обходила спальни, все было спокойно, все воспитанницы были на месте и спали спокойным сном.
Глава XI
Месть Вари
После грозы, которая так неожиданно пронеслась над воспитанницами в описанную ночь и, разразившись над четвертым классом, задела больнее всех Варю Солнцеву, погода не прояснилась и на следующий день. Воспитанницы проснулись и встали с тем болезненным ощущением, которое испытывается почти всеми людьми, во все возрасты, после какой-нибудь катастрофы, дурного поступка или при ожидании несчастья. Классные дамы, пепиньерки и более всех Бунина, которая в душе не могла не сознавать, что поступила не совсем так, как следовало бы, хотя, конечно, она никому не созналась бы в этом, тоже не были свободны от этого чувства.
Маленькие одевались в небывалой тишине. Они не упрекали Варю, виновницу случившегося, хотя перспектива оставаться в воскресенье без родных заставляла не одно маленькое сердце болезненно сжиматься. Напротив, они как будто из чувства деликатности не делали намека на вчерашнее происшествие. Бунина в это утро проснулась не в духе и тоже была особенно молчалива. Она не покрикивала, как обычно, то на одну, то на другую из воспитанниц, а с нахмуренным, недовольным лицом особенно тщательно занималась своим туалетом.
Во всех прочих дортуарах, напротив, воспитанницы громко обсуждали вчерашнее происшествие, и со всех сторон слышались порицания поведения Буниной, которая слишком резко ответила на вопрос начальницы о поведении девочки, если и проказившей, то лишь в отношении к ней, Буниной, и вовсе смолчала, когда начальница спросила Варю, как она могла не сказать о своей шалости при виде общего переполоха, хотя и знала, что было бы достаточно нескольких ее слов, чтобы избавить девочку от позорного наказания, и отлично понимала, что Варя молчит не по капризу, а просто не может выговорить ни слова от волнения.
Когда к ней начали приставать, то есть упрекать ее, она с досадой ответила: «Я сказала только то, что есть на самом деле, а не объяснила того, о чем меня не спрашивали, потому что не хотела. Кто может меня заставить? У нее есть свой язык. Да не чем и толковать! Велика важность: Солнцеву выпороли! Ее уже давным-давно следовало выпороть. По-моему, можно пожалеть только об одном, что ей мало попало».
Елена Антоновна, которая при наказании не присутствовала, а выслушала подробный рассказ обо всем случившемся от Буниной и в то время, когда была еще встревожена ушибом Леночки, только покачала головой и произнесла:
— Поделом, поделом. Что за чертенок эта девочка! Сколько бед наделала!
В классы в этот день все воспитанницы шли особенно тихо, в особенном порядке и особенно чинно и спокойно рассаживались по местам. Елена Антоновна шла перед своим классом серьезная, грустная и ни с кем из детей не говорила ни после молитвы, ни перед началом урока.
Воспитанница, научившая Варю легкому способу отделаться от наказания, тоже была не в духе. По приходе в класс она села на свое место и, не заговорив ни с кем, стала внимательно перелистывать какую-то тетрадь. Так она сидела несколько минут, потом вдруг подняла голову и, не обращаясь ни к кому особенно, сказала:
— Как обидно, что самые лучшие намерения сделать добро и принести пользу иногда приносят только вред.
Несколько воспитанниц, занятых так же, как и она, своим делом, вопросительно посмотрели на нее.
— Да… ведь беда-то с этой маленькой случилась только по моей вине.
— Вот еще!.. Пустяки… — сказала одна из ее соседок.
— Не совсем пустяки. Если б я не научила ее встать так рано, ничего бы не было. Утром она не сыграла бы комедию с Глашенькой, и вечером не было бы трагедии.
На это она не получила никакого ответа и, опершись локтями о крышку пюпитра и положив в руку голову, опять принялась за перелистывание.
В этот же день за обедом она, глядя одним глазом в сторону классной дамы, урывками что-то шептала горничной, которая обычно занималась исполнением секретных поручений воспитанниц, покупала и очень искусно передавала им шоколад, пряничные обрезки — любимое лакомство воспитанниц, — маковники, даже мороженые яблоки, и за последним блюдом незаметно сунула ей что-то в руки.
Во время утренних уроков в классе у маленьких пепиньерки не было. Они уже сидели за обеденным столом, когда вошла Бунина и заняла свое место. Дети переглянулись. Лицо пепиньерки показалось им очень странным: веки гораздо краснее обычного и нос как-то толще. А после обеда разнесся слух, что Бунину требовала к себе начальница и задала ей такую головомойку, которой та никогда не забудет. Говорили, что ее переведут в другой класс, так как она не умеет обращаться с маленькими. Нашлись и такие догадливые, которые полагали, что ее и вовсе удалят из заведения.
На вечерней рекреации Варя, поменявшись своей парой, шла рядом с Таней Гроневой. Она опустила глаза и, перебирая пальцами крученую бахрому своего платка, говорила с ней о чем-то очень серьезно и тихо.
— Ты на меня сердишься, девочка? — вдруг услышала она звучный голос взрослой девушки, которая положила ей в руку палочку шоколада и объемистый пакет из серой бумаги, свернутый конусом.
— За что? Что это? — спросила Варя, удивленно взглянув на сверток и потом на говорившую.
— За то, что моя наука в прок тебе не пошла. Бедная девочка! — сказала девушка ласково и, нагнувшись, поцеловала Варю в лоб.
Варе вдруг стало ужасно жаль себя, она опустила глаза, и слезы часто-часто закапали на серую бумагу пакета, который она держала в руках.
— Не плачь, деточка! Кто же знал, что ты такая шалунья! А это, дай, я тебе в карман высыплю, — прибавила девушка.
