Гектор Мало - В семье
Словарь этот как раз лежал на столе открытым; девочка закрыла его и передала молодому человеку.
— Разве вы им не пользовались? — спросил Теодор, подходя ближе.
— Да, я заглядывала в него, но могу обойтись и без словаря.
— Каким же это образом?
— Мне он нужен только для того, чтобы иногда справляться об орфографии французских слов; но в этом вопросе его прекрасно может заменить французский словарь.
Перрина чувствовала, что Теодор стоит как раз за ее спиной и пытается прочесть ее перевод.
— Вы переводите письмо из Дакка?
Перрина очень удивилась, что ему известно, откуда пришло письмо, содержание которого должно было оставаться строгой тайной. Ради этого-то письма он, вероятно, и явился, англо-французский словарь, собственно, был только предлогом. В самом деле, зачем нужен ему тот словарь, если он вообще не знает английского?
— Да, сударь, — отвечала она.
— И хорошо идет перевод?
И как близорукий, он нагнулся через плечо девочки к столу; в ту же минуту Перрина перевернула лист таким образом, чтобы он мог видеть буквы только сбоку.
— О, пожалуйста, сударь, не читайте… у меня что-то не ладится… это черновик…
— Ничего.
— Напротив, сударь… мне, право, даже совестно, показывать такой перевод.
Теодор хотел взять листок, но Перрина положила на него руку, готовая даже силой защищать доверенную ей тайну.
Молодой человек говорил шутливым тоном, как взрослый с ребенком.
— Отдайте мне этот черновик.
— Нет, сударь, я не могу отдать вам его.
— Ну, ну!
И он, улыбаясь, стал отнимать у Перрины бумагу; та сопротивлялась.
— Нет, сударь, нет, я не отдам вам его!
— Да ведь это просто смешно!
— Только не для меня. Господин Вульфран запретил мне показывать кому бы то ни было письмо, и я, не могу и не хочу ослушаться его.
— Я сам его распечатывал.
— Письмо на английском языке, а не перевод.
— Дядя сегодня же покажет мне этот знаменитый перевод.
— Это меня не касается; мое дело исполнить его приказание, и я, извините меня, не могу сделать то, что вы требуете.
Перрина говорила таким твердым голосом и вид у нее был такой решительный, что завладеть бумагой без борьбы нечего было и думать.
Заходить так далеко Теодор не хотел и сейчас же собрался уходить, процедив на прощанье:
— Очень рад, что вы столь добросовестно исполняете приказания дядюшки даже в таких мелочах, как эта.
Когда дверь за ним захлопнулась, Перрина снова принялась за работу; но она была так взволнована, что дело совсем не шло на лад. Как отомстят ей за это сопротивление, которым притворно восхищались только что, хотя в душе были прямо взбешены? Как будет она, одинокая и слабая, защищаться против этого всесильного врага? Один удар — и она будет уничтожена, разбита. И тогда ей придется покинуть этот дом, куда она только что проникла.
Снова отворилась дверь, и, бесшумно скользя по паркету, в комнату вошел Талуэль.
— Ну, как идет перевод письма из Дакка?
— Я только начинаю.
— Тебе помешал господин Теодор? Зачем он приходил сюда?
— Взять английский словарь.
— Зачем это? Он не знает английского языка.
— Не знаю, он ничего не говорил.
— А не спрашивал он тебя, о чем речь в этом письме?
— Я не успела перевести и первой фразы, когда он вошел сюда.
— Уж не хочешь ли ты уверить меня, что не прочитала всего письма?
— Я еще не перевела его.
— Ты не успела написать его по-французски, но ты прочла его.
Перрина молчала.
— Что же ты молчишь?
— Я не могу отвечать.
— Почему?
— Потому что господин Вульфран запретил мне говорить про это письмо.
— От меня он не скрывает ничего. Все его распоряжения передаются через меня; все награды, все его милости делаются тоже через меня, и, значит, я должен знать все, что его касается.
— Даже его личные дела?
— А, значит, в этом письме говорится об его личных делах?
Перрина увидела, что проговорилась.
— Я этого не говорила: но я спрашиваю вас: если бы здесь сообщалось о его личных делах, я тоже должна была бы передать вам содержание письма?
— Тогда-то я тем более должен все знать, это в интересах самого же господина Вульфрана. Разве ты не слышала, что он заболел в результате огорчений, которые его чуть не убили? Если он неожиданно получит какое-нибудь известие, которое причинит ему новое горе или слишком сильную радость, это может стоить ему жизни. Поэтому-то я заранее должен знать все, что его касается, чтобы иметь время его подготовить, на что, конечно, у меня не будет времени, если ты сразу же пойдешь и прочтешь ему свой перевод.
Талуэль произнес это мягким, подкупающим голосом, который вовсе не походил на его обычный грубый и суровый тон.
Заметив, что Перрина слушает молча, не произнося ни слова, он продолжал:
— Надеюсь, ты меня понимаешь, и понимаешь, как важно для всех нас, для всего этого края, наконец, для тебя самой, чтобы здоровье господина Вульфрана не было подорвано какими-нибудь неожиданностями, которых он, скорее всего, не перенесет. На вид он еще бодр, но семейные неприятности расшатали его организм, а потеря зрения приводит его в отчаяние. Поэтому-то все мы должны заботиться о его душевном равновесии, и я, конечно, больше всех, потому что пользуюсь особенным его доверием.
Если бы Перрина не знала ничего о Талуэле, быть может, слова его и тронули бы ее, но рассказы работниц там, на чердаке, достаточно просветили ее на этот счет. Он просто хотел заставить ее говорить и только ради этого разыгрывал перед нею преданного слугу господина Вульфрана. Для нее было совершенно ясно, что и директор, и Теодор желали только одного: узнать, что сообщается в письме из Дакка. Недаром господин Вульфран запретил ей передавать кому-нибудь содержание письма. Значит, он предвидел, что могут быть попытки узнать это, и, вероятно, даже догадывался, с чьей именно стороны. Что ж, тем хуже для этих господ: она ни за что не нарушит слова, данного слепому старику, что бы там дальше ни было.
Талуэль стоял, облокотившись на стол и пристально глядя в глаза девочки, точно гипнотизируя ее, как змея. Перрина собрала всю свою храбрость и твердым голосом сказала:
— Господин Вульфран запретил мне говорить кому бы то ни было об этом письме.
Талуэль выпрямился, взбешенный таким сопротивлением, но затем, овладев собой, опять склонился к ней и проговорил:
— Вот именно мне-то и можно сказать, потому что я не кто-нибудь, а второй господин Вульфран.
Перрина не отвечала.
— Да ты просто глупа! — воскликнул он сдавленным голосом.
— Конечно, я глупа.
— Ну, так постарайся понять, что для того, чтобы удержать место, которое дал тебе господин Вульфран, тебе нужно прежде всего быть умной; а так как ума у тебя нет, то и места этого ты не сохранишь, и я настою на том, чтобы тебя прогнали. Это ты понимаешь?
— Да, сударь.
— Ну, так подумай об этом! Подумай о том, какое ты занимаешь положение сегодня и каким оно будет завтра, когда ты очутишься на улице. Подумай и ответ сообщи мне сегодня вечером.
И не говоря больше ни слова, он так же, по-змеиному скользя по паркету, вышел из комнаты.
Глава XXX
— «Подумай!»
Перрине некогда было размышлять, так как господин Вульфран с нетерпением ожидал перевода и каждую минуту мог вызвать ее к себе.
И она снова принялась за письмо, рассчитывая, что за работой волнение ее несколько уляжется и у нее еще будет время более хладнокровно обдумать свое положение; ведь говорить с Талуэлем придется вечером, а перевод нужно нести сейчас, — значит, сначала письмо, а потом уже свои личные дела.
«Самым главным затруднением в моих розысках, как я уже имел честь объяснить вам, было получить нужные сведения о событии, случившемся так давно, — я говорю о женитьбе господина Эдмонда Пендавуана, вашего дорогого сына. Преподобный отец Леклерк, благословивший этот союз, умер, не успев сообщить мне никаких подробностей, и только после долгих розысков и расспросов мне удалось собрать необходимый материал, который и спешу теперь сообщить вам. Из всего, что я узнал, можно заключить, что особа, сделавшаяся женой вашего сына, была щедро одарена не только внешней красотою, но и всеми прекрасными качествами ума и сердца»…
Четыре раза принималась Перрина переводить этот отрывок, чуть ли не самый трудный из всего письма, и, наконец, решилась передать его дословно, хотя и сознавала, что перевод ее далеко не идеален.
«Давно уже миновало то время, — переводила дальше девочка, — когда все познания индусских женщин ограничивались уменьем держать себя в обществе, а образование, в европейском смысле слова, считалось не только не нужным, но даже вредным; в настоящее время большинство представителей даже высших каст дает своим детям образование без различия пола, памятуя, что в древности покровительницей науки считалась индийская богиня Сарасвати. Невестка ваша принадлежала именно к той категории; отец и мать ее, происходившие из касты браминов, то есть дважды рожденных, по выражению индусов, имели счастье быть обращенными в нашу религию преподобным отцом Леклерком в первые же годы его миссионерской деятельности. Но главным препятствием в успехах нашей деятельности в Индии является могущественное влияние каст, и вследствие этого, если кто-нибудь меняет свою веру, он в то же время исключается и из своей касты, лишается своего общественного положения, теряет все свои связи и как бы изгоняется из общества, к которому принадлежал. Так случилось и с этой семьей, которая только потому, что перешла в христианство, утратила свои права по происхождению и обратилась вдруг в париев.
