Чезар Петреску - Фрам — полярный медведь
Тогда небо окутывается снежной пеленой. Плавучие льды возникают из тумана и снова исчезают, как призраки, как тени из мира теней.
Именно такой непроглядный туман скрыл солнце, когда Фрам уплывал на своей льдине. Он опустился внезапно, окружил льдину, заволок небо, спрятал дали. Белый, непроницаемый, ватный полог, который заглушил даже плеск воды. Фрам свернулся клубком на своем ледяном ложе и закрыл глаза, безразличный ко всему на свете.
В туман ли, в ясную ли погоду, плавучая льдина одинаково понесет его к другим пустынным просторам. Ему хотелось надолго заснуть и проснуться у зеленого берега, с лужайками и цветами, с людьми и музыкой, с аллеями в парках, где играют на желтом песке, гоняясь за серсо, дети в белых, синих, красных костюмчиках.
Но это было возможно разве что во сне.
Во сне Фрам видел себя снова посреди арены в цирке Струцкого. Ему кричат: «Браво!», аплодируют. Он снова со своим закадычным другом, глупым Августином. Они соревнуются в сальто-мортале. Парик клоуна кирпичного цвета, а нос похож на спелый помидор. И снова ласковая, дружеская рука гладит его белую шкуру, и он понимает все, что ему говорят. Видит, как нежные детские пальчики робко протягивают ему корзиночку с леденцами. Он знаками подзывает другого малыша и делится с ним гостинцем. Да, там его любили и понимали. А здесь неизвестно куда занесет его влекомая течением льдина.
Позади остался маленький, смешной, верный и шустрый друг. Фрам бросил его, чтобы не нарушать распорядка той жизни, для которой был рожден медвежонок: простой, дикой и суровой, управляемой законами Заполярья. Теперь он опять один как перст. Пристанет ли к острову его льдина через час или через неделю, он знал, что жизнь в этих пустынях будет для него повсюду одна и та же. Везде он будет глупым Августином в медвежьем обличье. Клоуном, которого ждет одинокая старость. Несчастным шутом, которому нельзя иметь друга, потому что те, с кем ему захочется подружиться, переймут его цирковые номера. Они не станут учеными медведями, но перестанут быть дикими, будут ни то, ни се.
Фрам дремал на плавучей льдине, среди обступившего его со всех сторон тумана — не то грезил, не то видел сны.
Иногда из гущи тумана возникала и оставалась позади громадная тень. Может быть, суша, а может, другая льдина, еще тяжелее, еще больше той, на которой он плыл. Лежа с полузакрытыми глазами, Фрам не ощущал необходимости встать и дойти до края своего ледяного корабля, чтобы лучше рассмотреть, что он оставил позади.
Он дремал, мечтая о далеком мире, о людях, о городах с ярко освещенными улицами.
Когда туман рассеялся и снова показалось солнце, Фрам обвел безрадостным взором горизонт. Он был по-прежнему пустынным. Ни одной окутанной дымкой полоски — далекого острова, ни одного утеса над зеленой водой, ничего! Ну и пускай! Даже если бы вдали и показались очертания неведомого острова, что доброе ждало бы его там?
Плавучие льды редели. Часть их рассеялась в океанских просторах, часть отстала, иные уплыли вперед. Океан стал еще пустыннее. Фрам почувствовал себя еще более одиноким. Повернувшись на другой бок, он заснул.
Прошло немало времени, пока его не разбудил сильный толчок, оборвавший чудесный сон. Ему хотелось, чтобы этот сон никогда не кончился, настолько он был прекрасен.
Первым делом Фрам лениво зевнул. Потянулся. Потом открыл глаза — посмотреть, что случилось. Глаза изумленно расширились. Он поднялся. Льдина его вошла в глубокий, узкий фиорд с высокими берегами. Такого он еще никогда не видывал за все свои скитания по северным пустыням.
Справа и слева высились, похожие на хрустальные стены, отвесные ледяные берега. Они отражались в лежавшей между ними узкой полоске тихой воды, и поэтому казалось, что в ней затонули другие такие же хрустальные стены.
Сквозь прозрачный лед этих стен струился мягкий иссиня-зеленый сказочный свет. И никак нельзя было понять, откуда он. Сверху, из небесной лазури? Снизу, отраженный зеркалом фиорде? Или же это — сверкание льдов? Возможно, все вместе… Разные источники света, слитые воедино, как нежное, успокоительное освещение осеннего дня в теплых странах, когда в воздухе разлита беспричинная, сладостно-щемящая грусть, грусть близкого конца…
Льдина занесла Фрама в один из самых живописных уголков мира, тех чудес природы, ради которых люди едут за тридевять земель с фотографическими аппаратами или натянутым на подрамник холстом; чудес, о которых пишут книги, сказки и поэмы.
Но красота эта, как и все, что Фрам видел за последнее время в полярных пустынях, не вызвала у него никакого восторга. От былого нетерпения, с которым он так жадно разглядывал с палубы парохода первый представший его взору остров, не осталось и следа. Красотой не заменишь ни обеда, ни тепла.
Еще один пустынный остров — только и всего!.. Высоко, между хрустальных стен, виднелось небо. И то же небо повторялось опрокинутым в неподвижной глади фиорда.
Очень красиво, а какая польза?
Но раз уже льдина занесла его сюда, Фрам решил обследовать и эту пустыню с ее бесполезной красотой. Его глаза стали искать подходящее место, где можно было бы высадиться и вскарабкаться наверх.
Тщетная попытка!
Прозрачные стены фиорда отвесно уходили вглубь. Ни выступа, ни трещины: два гладких ледяных зеркала от неба до зеленой пучины.
Мерно, едва уловимо покачивался ледяной плот. Фрам оттолкнулся лапой, чтобы он вышел из фиорда и течение вынесло его к другому, более удобному для высадки острову. Льдина накренилась, сделала полоборота и стала, приткнувшись к прозрачной отвесной стене. Фрам уперся передними лапами и оттолкнулся сильнее. Но вместо того чтобы направиться к выходу, льдина в нерешительности остановилась посреди фиорда, закачалась, повернулась и не спеша тронулась в глубь залива, в его скрытый от глаз конец.
Фрам вытянул лапы и положил на них морду. В конце концов ему было все равно. Пусть плывет куда хочет!
Полоска воды еще более сузилась. Свет стал слабее и мягче. Потом ледяные стены вдруг раздвинулись, как полотнища занавеса.
Перед глазами Фрама открылась полого спускающаяся к воде полукруглая котловина, окаймленная высокими ледяными берегами; она заканчивалась настоящим пляжем.
Идеальное убежище, словно крепостной стеной защищенное от ветров и океанских бурь, согреваемое полярным полуденным солнцем. Небольшой оазис среди льдов, с пробивающейся сквозь снег травкой, с алыми и желтыми пятнами полярных маков на зеленом бархате мха.
У самой воды стоял мальчик с удочкой.
Мальчик был одет в кожу и меха; на ногах у него были пимы — меховые сапоги выше колен. За поясом, в ножнах, нож по мерке хозяина; на голове — непомерно большая меховая шапка. Лицо чугунно-бронзовое; глаза маленькие и раскосые.
Мальчик так напряженно следил за своей удочкой, что не заметил приближения льдины и поднял глаза лишь тогда, когда дрогнула вода.
Увидев белого медведя на льдине, он вскрикнул. Фрам хорошо знал не только свое клоунское ремесло, но и детей. Знал, что у него есть только один способ рассеять страх рыболова.
Поэтому, не покидая своего ледяного плота, он принялся козырять, кувыркаться, проделывать сальто-мортале и даже завертелся в вальсе.
Мальчик протер глаза, моргнул и вытаращил их. Попятился, однако не убежал.
Фрам продолжал представление, пока льдина не пристала к берегу. Проделав великолепное сальто-мортале, он оказался рядом с маленьким эскимосом. Тот уже раскаивался, что не бросился бежать, не позвал на помощь, не поднял тревоги.
Но было слишком поздно.
Его ноги прилипли к земле. Голос замер в горле. С легким вздохом он стал покорно ждать своей участи, ждать, когда медведь, по своему медвежьему обычаю, навалится ему на грудь.
Удочка задрожала в руке. Мальчик выронил ее. Он не смел даже нагнуться, чтобы ее поднять, так же, как не решался бежать или крикнуть.
Фрам смотрел на него с нежностью.
Почему его так боится этот детеныш эскимоса? Ему неизвестно, что он, Фрам, друг и радость детей? Вспомнив о своих далеких маленьких друзьях, Фрам протянул лапу, собираясь погладить его по головке.
Рыболов закрыл глаза и задрожал, как осиновый лист, решив, что настал его последний час…
Но лапа легонько погладила сперва шапку, потом лицо мальчугана. Это была ласка. Да, ласка! Никто и никогда еще не ласкал его так нежно в хижине, приютившейся за обледенелой прибрежной скалой!
Мальчик с опаской открыл раскосые глаза. Нет, они не обманули его, и это не сон: перед ним действительно медведь, самый настоящий белый медведь из костей, мяса и шкуры. И медведь гладит его по голове!
Все было точь-в-точь, как в тех сказках, которые рассказываются в хижинах зимой, когда начинается долгая полярная ночь. Тогда все собираются вокруг светильника с тюленьим жиром, и старики начинают сказку про заколдованных медведей.
