Сергей Иванов - Тринадцатый год жизни
— Чем это здесь пахнет у вас? — тоже про Гору, но в замаскированной форме.
— Был слесарь, попросил покурить, и я нашла ему Горины сигареты.
Ванька, увидев, что правды с бутсами не добьёшься, ушёл, скрежеща зубами и обзываясь: «Стеллая-жирная-белая!», что абсолютно не соответствовало действительности, но зато было складно и дразнительно.
— Курил его папиросы и заодно работал его инструментами, — тихо сказала мать. Гора действительно не имел такой привычки — убирать инструмент. В «мирное время» у него был на это Ванька-оруженосец. А Стелла не обратила внимания на такую важную улику.
— И ты угостила слесаря чаем?
Сначала в её планы не входило, чтоб Нина узнавала о Горином приходе. Но теперь, может быть, даже и к лучшему. А может, к худшему… Дайте, в конце концов, хоть немного подышать спокойным воздухом!
— Ну и чего же ты добиваешься?
«Увидишь!» — она хотела сказать. Но не сказала, просто ушла. Мать почти сейчас же открыла дверь в её комнату:
— Я всё-таки хочу, чтоб ты поняла. Эта твоя игра уже перестаёт быть игрой!
Хотела крикнуть: «Сама ты игра!» Вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. И Нина почувствовала это.
— Ну, хорошо, Стрелка… Приходи потом чай пить, — и вышла.
Смотрите, какая чуткая! Не надо было разводиться, вся чуткость так при тебе и осталась бы!
Залезла на диван, укрылась пледиком. Без стука и без спроса вошёл Ванька. Тоже влез на диван, сунул ноги под плед.
— Вань, только не тараторь ничего, ладно?
Странно было смотреть на Ваню, а думать про отца. Вот уж эти двое никогда не подружатся. Они совсем чужие. И Ваньке лучше вообще не знать о существовании такого Игоря Леонидовича…
Ночью ей снилось беспокойное, несбыточное. Снег сверкал до боли, как бывает только в Якутии в апреле и мае. Всё кругом было голубое и ослепительно-белое. Потом начинало искриться, сливаясь в общий чудесный и непередаваемый цвет — это когда они мчались вдвоём на лыжах с трамплина. Потом трамплин обрывался, и они летели. И не то ветер визжал, не то они сами кричали. И это повторялось снова и снова. И ни одного не было лица, ни одного дерева — ничего, только скорость, полёт, этот свет ослепляющий, на который никак невозможно было наглядеться, и они вдвоём с отцом.
В какой-то из полётов искр стало так много, что, кажется, сейчас душа разорвётся от счастья, и свист сделался нестерпим, захватывал сердце. Стелла неслась, но дольше, чем обычно, и почувствовала, что она одна. Что она просыпается.
Она уже знала, что проснулась. Лежала не шевелясь, надеялась, что ещё уснёт, что ещё уйдёт обратно — туда, где была. Наверное, если б можно было, она бы никогда не возвращалась оттуда, а всё летала бы и летала с ним вдвоём.
Тут она услышала далёкий свист, подобие свиста. И поняла, откуда её сон. Про якутский свет рассказывал отец. А этот полёт среди искр по сплошной пустоте она видела на картине, что висит в той комнате. В той комнате, где жил её отец.
И снова раздался свист. Да нет же — телефонный звонок! Совершенно автоматически Стелла выскочила из кровати. Зачем ей это нужно было? Сон исчезал, разбиваясь в брызги и тут же тая, обесцвечиваясь с каждым шагом её босых ног по холодному утреннему полу.
Она сдёрнула трубку — успела! — хрипло сказала: «Алё!» — и скорей подобрала ноги. Сидела, как Робинзон Крузо в первую ночь на необитаемом острове. Была несуразная рань, солнце ещё и не думало выбираться из-за горизонта. Лишь кое-где громадина ночи была размыта сероватой водицей будущего рассвета.
Всё это ей удалось заметить и сообразить в ту совершенно несуществующую паузу между её: «Алё» и словами: «Стеллочка! Привет!». Отец…
Это было продолжением сна, но худшим, чем сон. Потому что отец наяву был хуже, чем в её сне.
— Стелка, я как с печки свалился, да? Это, видишь ли, поезд такой придумали. Приходится быть сумасшедшим с ним за компанию.
Она успела прийти в себя, собраться с духом. Но говорить, к счастью, ещё ничего не требовалось. И она просто кашлянула в трубку — что присутствует.
— Хочешь повидаться, Стелка?
— Пока нет.
Это был сильный и даже, можно сказать, мужественный ответ.
— Пока нет?.. Ну, тогда через год, значит!
Нет, он был не из тех, которые заглядывают вам в глаза и тихо спрашивают: «Ты меня любишь?» Он точно знал, кто его любит, а кто нет. И про Стеллу знал, что любит, что эти его слова ей тоже не просто будет проглотить… Выждал время, убедился, что она растерянна.
— Ну что ты решила?
Нет, он-то уж не будет второй раз просить. Захочешь — сама скажешь.
Стелла поняла эту «математику». И сразу отсекла все прошлые отношения, всю их «любовь», сказала:
— Я с мамой буду.
— Правильно! — произнёс он излишне одобрительно. — При кораблекрушении всегда хватайся за самый большой обломок.
Странный какой-то ответ. Нелепый. А куда же ей было деваться? В Якутию он не берёт — даже специально объяснил! Так куда? К Горе? Или, может, в детский дом? Дурацкий ответ! И она не стала ему ни возражать, ни отвечать.
— Ну тогда есть, Стеллочка, целую тебя! — И как будто эта идея только что пришла ему в голову: — Слушай, давай переписываться! Адрес мой простой…
— Да у меня тут записывать нечем… такую рань… Напишешь — я отвечу.
— Ладно… — Он помолчал. — Договорились. Жди письма! — и повесил трубку.
Опять надеялся, что Стелла начнёт заламывать руки и так далее. Извините! Она кое-что поняла в нём. Он вот как действует… Игорь Леонидович! Он в себя влюбляет человека, а потом совсем его не держит: не ревнует, ни о чём не просит, не устраивает сцен. Отпускает руки — падай, лети, куда хочешь! И это, как ни странно, держит около него людей куда крепче, чем самая сильнейшая верность.
Он это делает нечаянно — он такой родился. «Но я буду так с тобой нарочно делать, — подумала Стелла. — Ты не ври мне, что ты меня не любишь. Любишь. Я тоже не дурочка, умею кое-что понимать. Я тебя разлюблять не собираюсь. Как же я тебя разлюблю — своего отца. Только я тебя близко не буду подпускать. Тогда и посмотрим!»
Но тут она спросила себя: что же это будет за любовь такая? По расчёту? К счастью, она быстро нашлась и ответила сама себе: «Да. Вот такая любовь… Как, например, человек болен печенью, а он до смерти обожает аджику. Он готов её банками есть, но точно знает, что в тот же день и помрёт. Поэтому он ест одну маленькую ложечку раз в месяц». Уже мелькавший здесь дядя Илюша Сорока точно так и поступает.
Она не замечала, что мать давно смотрит на неё:
— Стрелка? Ты чего?.. Ты о чём здесь думаешь?
Она вздрогнула, почувствовала, как неудобно сидит на стуле в своей робинзоновской позе.
— Про печень я думаю и про аджику.
Нина печально покачала головой:
— Странный юмор для шести утра… Кто это звонил, кстати? Если, конечно, не секрет.
— Игорь Леонидович.
Тогда Нина по-своему перевернула и слова про аджику, и позу нескладную, и тон: «Игорь Леонидович…»
— Он тебя обидел?
«А это уж не твоё дело! Отец только мой. Он, по-настоящему-то сказать, никому не нужен, кроме меня!»
Стелла поднялась со стула. Мать быстро удержала её за руку. Так они стояли — два привидения в ночных рубашках.
— А если я скажу, что люблю его, ты всё равно будешь заставлять меня жить с Георгием?
Дочь посмотрела на неё и неожиданно улыбнулась — уличила во лжи: так не любят, мамочка!
Замечательный старик
Она кормила Ваню и сама ела. Вегетарианский борщ с гренками, натёртыми чесноком, — это, конечно, не с пампушками, а всё же очень и очень терпимо.
Мирную обстановку расколол телефонный звонок — Лёня, который уже второй раз врывался удивительно не вовремя, а Стелла подумала: «Который всегда врывается удивительно не вовремя».
— Привет. Надо поговорить. Только без свидетелей… Давай в каком-нибудь музее встретимся.
«Без свидетелей», скажи уж, без Машки».
— Ты, видать, детективов насмотрелся… В музее… а что случилось-то?
— Не бойся, зря не проездишь.
Наглый типчик — слова по-человечески не скажет. Всё с насмешкой да с холодностью.
— Ладно, — она сказала, — в метро на «Библиотеке Ленина» у первого вагона, который идёт из Лужников.
Для немосквича это звучит почти шифром. Но Стелла ведь знала, почему он её просит встретиться без Маши. И сразу начала пользоваться правом девчонки, в которую влюбились. Пусть подёргается, а то очень остроумный.
— Так во сколько встречаемся, Стел?
— Ну жди, я приеду.
Ясно, что она чувствовала себя неудобно перед бедной Машкой. Но что же поделаешь — закон жизни суров: если даже Стелла и не пойдёт сейчас, Лёня же в Машку всё равно не влюбится, верно? А тогда чего ж!
Горячее нетерпение помешало ей как следует помариновать Лёню. Ведь это до ужаса интересно — идти на свидание и знать, что он там стоит и грызёт ногти.
