Зоя Воскресенская - Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!
— Как страшно… Мама, они погибли? Да? А кукла осталась?
— Вещи всегда переживают людей, — с грустью сказала Елизавета Карповна. Она взяла на руки ребенка, который, всхлипывая, припал к теплой груди и скоро заснул.
Елизавета Карповна уложила его, укрыла и принялась за вязанье. Сидела, низко опустив голову. Молчала.
Антошка смотрела в иллюминатор. Где-то в безбрежном море покачивается на волнах кукла, раскинув руки, глядя в небо большими круглыми глазами, и где-то в Куйбышеве живет маленькая девочка Лена, а ее папа и Алексей Антонович…
— Нет, нет! — с отчаянием вскрикнула Антошка.
— Ты что, девочка?
— Так…
— Это война, это война, — тихо сказала мать.
МЕЧТА
— Сегодня мы устроим стирку, — сказала утром Антошка, расчесывая реденькие волосы Джонни. — Ты пойдешь со мной в ванную и будешь там спокойно сидеть. Да?
Джонни с Антошкой готов куда угодно, с ней всегда интересно, весело.
— Дог ту? — высказывался Джонни, прижимаясь щекой к руке девочки.
— Да, да, я буду стирать, ты будешь пускать мыльные пузыри, а мистер Пикквик будет нас караулить.
В огромной ванне, заросшей толстым слоем ржавчины, плескалась вода. С подволока свисали крупные капли, и, когда пароход переваливался с одного бока на другой, капли сбегались и шлепались вниз, часто попадая на голову Джонни, на спину Пикквика. Джонни подставлял ладони, громко смеялся. Пикквик, как только ему на спину падала капля, сердито огрызался, стараясь схватить каплю зубами.
Потом Джонни надоело ловить капли, он подошел к Антошке и заглянул в ванну. Пикквик тоже поднялся на задние лапы, оперся передними о край ванны и наблюдал, как быстро мелькают руки девочки.
Антошка отжала последнюю рубашку и вытащила толстую пробку, чтобы спустить воду.
— Ну, а теперь давайте пускать мыльные пузыри. — Антошка настругала мыло в стакан с пресной водой, поболтала и, осторожно обмакнув в стакан соломинку, стала выдувать мыльный пузырь.
Из соломинки сначала показалась белая мутная шляпка, похожая на опенок, шляпка растягивалась, дрожала, становилась круглой, прозрачной, переливаясь цветами радуги. Джонни зачарованно смотрел на красивую игрушку, и Пикквик, присев на задние лапы, тоже зорко следил за диковинным живым существом, дрожавшим на конце соломинки. От удивления у Пикквика оба уха встали, как у взрослой собаки. Он не вытерпел искушения, прыгнул, лязгнул зубами — волшебный мяч исчез, на бакенбардах у щенка повисло несколько мутных капель. Джонни отчаянно закричал, заглядывая в пасть Пикквику; тот брезгливо отряхнулся.
— Ну, не плачь, мы сейчас сделаем еще.
Антошка, не выпуская соломинки изо рта, выдула целую гроздь пузырей. Джонни очень хотелось подержать их в руках, но, едва он касался пальцами, волшебные мячики исчезали.
— А теперь попробуй сам, — предложила Антошка малышу.
Джонни отчаянно дул в соломинку, но из нее вылетали только брызги. Пикквику надоело смотреть на это занятие, он выхватил у мальчишки соломинку и перегрыз ее.
Джонни замахнулся на Пикквика рукой; щенок не понял этого жеста — его еще никогда не шлепали, — принял это за призыв помириться и лизнул малыша прямо в губы.
— Ну, вот молодцы, помирились. Теперь посидите несколько минут смирно, а я выполоскаю белье.
Джонни сидел на трубе, макал соломинку в стакан, надувал щеки и, когда возникал пузырь, проворно вытаскивал трубочку изо рта и радостно смеялся, а шар тем временем втягивался в тоненькую трубочку и исчезал.
Антошка выполоскала бельишко, которое от морской воды стало жестким, уложила в ведро, взяла Джонни за руку, и они поднялись наверх. Пикквик стоял внизу перед трапом и жалобно скулил. Он не привык ходить по лестнице, но ему было так страшно остаться одному, что он поставил передние лапы на ступеньку, подтянул задние и так доскакал до ноги Антошки.
— А теперь малыши будут есть кашу и спать…
Антошка поднялась в камбуз.
Улаф, ругаясь по-норвежски, размахивал полотенцем. По стенам и столам разбегались рыжие тараканы.
— Боже мой! — взвизгнула Антошка. — Тараканы, какой ужас! — Она захлопнула дверь.
Улаф вышел к ней.
— Ну это же обыкновенные тараканы. Чего ты испугалась?
— Боюсь. Больше всего на свете боюсь тараканов и лягушек. И откуда в море эти страшилища? Они ведь бывают только в деревне за печкой, и то если хозяйка нечистоплотная.
Улаф был задет за живое.
— Когда я пришел на пароход, их было здесь еще больше. Я не могу с ними справиться.
— Теперь я понимаю, почему у ломтей консервированной колбасы такие зазубренные края — ее объедают тараканы? — спросила Антошка.
— Ну да, — простодушно ответил Улаф, — но я стараюсь обравнивать края.
— Давай кашу для Джонни, я покормлю его, уложу спать и тогда научу тебя, как вывести тараканов. А ты тем временем приготовь кипяток, да побольше.
Улаф вынес кашу.
Антошка кормила Джонни и внимательно просматривала кашу, и Джонни тоже смотрел в кастрюльку и не мог понять, что это ищет там его кормилица. Накормив и уложив Джонни, Антошка на цыпочках пошла из каюты, а Пикквик прыгнул на койку, устроился у ног Джонни. Антошка погрозила ему пальцем, но щенок закрыл глаза и притворился, что уже спит.
Улаф вскипятил большую кастрюлю воды.
Антошка опасливо перешагнула порог в камбуз. Тараканы черными полчищами устроились в углах, под столом, возле плиты.
— Вынь все продукты из шкафа, — приказала Антошка.
— Из рундука, — поправил Улаф, послушно выполняя приказ.
— Теперь набери в кружку кипящей воды и ошпарь рундук внутри. Кстати, как называются по-морскому тараканы?
— Такого слова в морском словаре нет.
Антошка зачерпнула кружкой кипяток и с замиранием сердца заглянула внутрь рундука.
Он зарос тараканами, как мехом. Плеснула кипяток. Вода выливалась коричневыми потоками.
— Кошмар! — восклицала Антошка. — Папа всегда говорил, что в доме должно быть чисто, как на корабле, а здесь? Фу!
В камбузе стоял пар, как в бане. Улаф собирал совком тараканов в ведро. Из рундука, где хранился хлеб, извлекли целый совок продолговатых белых яиц, из которых еще не успели вылупиться новые.
— Ты знаешь, под твоим командованием мы, кажется, уничтожили всю эту нечисть, — сказал Улаф.
— Вот бы уничтожить всю нечисть на земле, — отозвалась Антошка.
— Если бы это было так легко, как шпарить тараканов… — сказал Улаф, вынося ведро, полное тараканов.
Вскоре камбуз блестел чистотой. Улаф и Антошка заглянули во все пазы, во все щели.
— А теперь одевайся, пойдем на палубу повесим Джоннино белье. Я не знаю, на какие веревочки там можно вешать.
— Антошка, на корабле нет веревочек, есть концы, тросы, канаты, в общем, такелаж.
— Ну ладно, мне, кстати, надо с тобой посоветоваться.
Улаф надвинул шапку с длинными ушами, надел меховую куртку и взял ведро с бельем.
Был серый день. Тучи низко висели над морем. Ветер гнал с моря ледяную крупу.
Антошка встряхивала белье, от которого шел пар, и развешивала на реях комбинезончики, рубашки, штанишки; они моментально застывали и превращались в твердые полосатые флажки.
На пароходе жизнь словно замерла. Но это только казалось. На мостике грот-мачты сигнальщик не отрывал бинокля от глаз. Мерно работали машины. Море было пустынно и казалось очень мирным и очень скучным, серым, без признаков жизни, только время от времени возникали айсберги, то сияющие на солнце, то черные в ночи, а то похожие на серые каменные пирамиды.
— Ты знаешь, Улаф, завтра мамин день рождения. Я всегда что-нибудь дарила ей или пекла пирог, а сейчас… просто не придумаю, чем ее порадовать. А у нее круглая дата.
— Какая? — спросил Улаф.
— Только, тсс, никому, — приложила палец к губам Антошка. — Мама не любит считать свои годы. Ей завтра будет сорок лет. Это много. Но она все равно красивая и молодая. Правда ведь, Улаф, правда?
— Да, очень красивая, — согласился Улаф. — И ты на нее очень похожа. Но ведь и тебе когда-нибудь будет сорок лет и мне тоже.
— О, — воскликнула Антошка, — это будет очень, очень не скоро, через четверть века! Мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Интересно, какая будет тогда жизнь и какими будем мы?
— А мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Я думаю, жизнь будет тогда красивая.
— Уж тогда-то женщинам будет разрешено и плавать, и служить на военных кораблях, — сказала Антошка.
Улаф свистнул.
— Ого! Какие там военные корабли? Что ты говоришь, Антошка? Тогда все оружие будет сдано в музеи, никаких войн не будет.
— Да, ты прав, — засмеялась Антошка. — Четверть века! Мир будет совсем иным. Если люди будут спорить и воевать, то это будет на ученых кафедрах, и самый главный вопрос будет, как сделать всех людей счастливыми. Тогда о войнах будут говорить так, как мы сейчас говорим о людоедах, нет, даже хуже… Хотя я сама себя буду считать самым несчастным человеком в мире, если мне не доведется убить ни одного фашиста. Всю жизнь буду попрекать себя за то, что во время войны уничтожала только тараканов.
