Эдуард Шим - Ребята с нашего двора

— Так придете? — спросил Жека.

— Приду. Спецовку возьму, старый чемодан. И мы с тобой покажем, на что способны.

— Что мы — плохого хотим? — сказал Жека.

— Вот именно!

— Может, сегодня не пойти на английский? — Жека поддал ногой незастегнутый портфель. — Надоело. Зря ходить надоело.

— Отстаешь по английскому?

— Если бы! Нормально занимаюсь. А они придумали в английскую школу записать на будущий год. Догоняю одаренных детей.

— А зачем?

— «Ты, — говорят, — можешь догнать. Напрягись». А я же знаю, что бесполезно.

— Да, брат, задачка.

— Еще в фигурное катание записали бы! «Теперь у нас есть возможности тебя развивать!» не пойду никуда. Не пойду, и все тут.

Мужчина засмеялся:

— Ладно. Сегодня сходи. А новую жизнь начнем завтра.

— Лучше сразу, сегодня.

— Я спецовку возьму, инструмент настоящий. Это ведь не инструмент, а так, игрушки.

Мужчина взял свой чемоданчик, Жека — портфель, и они вместе вышли из квартиры.

2

Вечером на лестничной площадке слышалось громыханье, будто груженую телегу вкатывали наверх.

— Надо же: взял и открылся! — приговаривала мать, распахивая дверь. — Он живет самостоятельной жизнью, этот замок! Хочет — откроется, хочет — закапризничает… Заносите в комнату, в комнату! Вот сюда!

— А упаковку где снимем?

— Упаковку, разумеется, на лестнице! Чтоб не мусорить!

В прихожую, пятясь друг за дружкой, протиснулись двое грузчиков, тащивших какие-то разобранные полки, щиты, дверцы.

— Показывай место, хозяйка!

А мать уже торопливо опустошала буфет, снимая с его полок посуду и сваливая на стол.

— Сюда!.. Она здесь встанет, здесь!

— А это? — Грузчик показал на буфет.

— Это теперь на свалку. Я сейчас освобожу… Вам придется его разобрать.

— Зачем?

— Да он не пролезает в двери! Когда втаскивали, все косяки ободрали, такая бандура нескладная! И в лифт не помещается!

Грузчики подошли к буфету. Обозрели с неудовольствием.

— Он, хозяйка, не разбирается.

— Разломайте тогда!

— С ним до ночи прокантуешься. Это блиндаж в три наката, его бомбой не взять…

— Я отдельно заплачу, — сказала мать. — Вы уж помогите. Без вас мы погибнем с этим сооружением.

Грузчики выжидательно молчали, отворачивая лица.

— Я хорошо заплачу, обижаться не будете!

— Ну, Семен? — спросил первый.

— Дак чего, раз обещают по-человечески… Надо выручить.

— Тащи снизу ломик, топор захвати тоже. Ну, хозяйка, только ради любезности, по-свойски…

За спиной у матери, складывавшей посуду, раздался первый тяжкий удар — и затрещало, застонало раздираемое дерево.

3

И вот на том месте, где стоял нескладный буфет, возникла стройная, матово поблескивающая финская «стенка». Ее верхние полки мать заполнила книгами, а на средних и нижних расставила посуду и разные безделушки.

— Ну, каково?

— Замечательно, — сказал Аркадий Антонович.

— Нравится? Только искренне, искренне!

— Конечно, нравится. Еще бы не нравилось. А буфет где?

— Знаешь, сначала я думала — сдам в комиссионку. Но там полно рухляди, и стоит она такие копейки, что нет смысла возить! Я плюнула и решила выбросить. А эти штуки удивительно удобные! Места не занимают, но все помещается!

— Там у Женьки доска была. Для работы.

— Господи, для какой работы? Для баловства!

— Пилил он что-то. Сверлил.

— А что? Ты видел, что именно? Деревянное ружье. Я его тоже выкинула.

— Может, ему надо?

— И пчел надо было разводить, — сказала мать. — Помнишь, на балконе-то?

— Да уж, этого я не забуду.

— До сих пор небось почесываешься? — Мать оглянулась на него, смеясь. — Ему, Аркаша, пора от всего прежнего отвыкать… А тебе пора быть с ним решительнее. Ты к нему относишься, как к грудному. Знаешь — несет папа из родильного дома такой сверток — и уронить боится, и покрепче взять боится…

— Не знаю, — сказал Аркадий Антонович. — Я ведь не носил.

Мать снова оглянулась.

— Прости, я неудачно выразилась. Но все равно — тебе надо привыкнуть, что он взрослый, нормальный парень. Попроще с ним, посмелее. Он поймет.

— У нас с ним не получается, — сказал Аркадий Антонович. — Вроде все благополучно, но я чувствую: не получается. Ты не смейся, но год назад мне было легче.

— Когда он тебя выгонял?

— Да, как ни странно… Он меня выгонял, а мне надо было добиться, чтоб он стал меня уважать, чтоб согласился на нашу с тобой свадьбу… Я знал, чего добиваться! А сейчас я теряюсь, не понимаю его… Он на все согласен. Как-то странно на все соглашается!

— И слава богу, Аркаша. Неужели тебе хочется, чтоб вы ругались?

Аркадий Антонович, сгорбясь, присел на диван, сцепил худые руки на коленях.

— Иногда люди ругаются, — сказал он, — но ощущают близость друг друга.

— Скандалов, Аркаша, было достаточно.

— Конечно. Я помню. Но в те дни Женька не выглядел побежденным. А сейчас он все делает, как побежденный. Ты замечала?

— Господи, тебе это мерещится!

— Вчера ты прогнала его с кресла, а он — ни слова. Ушел как побитый!

— А что он мог сказать, Аркаша?! Я и тебя прогоню, если будешь пачкать обивку. В доме наконец появился порядок, давайте его беречь!

— А тебе не кажется… — Аркадий Антонович еще больше сгорбился, взглянул на нее снизу. — Тебе не кажется, что мы неправильно начали совместную жизнь?

— А как надо было?

— Я не знаю. Может, правильнее начать с другого. А не с этой мебели, например.

Мать обернулась недоуменно:

— Почему? Она же тебе нравится? Или ты боишься сказать правду?

— Нравится, — подтвердил Аркадий Антонович. — Но мы это устраиваем для себя. Для нас двоих. А Женька?

— Думаешь, ему будет хуже в прилично обставленной квартире? Аркаша, не усложняй ситуацию. Если говорить откровенно, Женька привык жить, как на вокзале. Настоящего дома у него никогда не было. И слава богу, что он теперь появился! Научится жить, как люди.

— Разве этим определяется людское житье? — сказал Аркадий Антонович, не меняя своей неудобной, неустойчивой позы.

— А чем?

Он опять глянул снизу, но не ответил.

— Что же ты молчишь? — Мать перестала возиться с посудой и стояла выпрямившись. — Говори!

Аркадий Антонович все молчал.

— Если я зря старалась, почему ты не сказал этого раньше?! Я бы не носилась как сумасшедшая, не бегала после работы по магазинам! Ты считаешь, все это легко достается?

— Нет. — Он качнул головой, поморщился. — Нет. Я представляю, каково тебе. Но, может, ты… чересчур увлеклась?

Мать подвинула к себе стул, оперлась на его спинку. Отвернулась. Аркадий Антонович вдруг сообразил, что она беззвучно плачет.

— Ты что, Зоя?.. — Он вскочил, подбежал. — Ну что ты! Извини, я совершенно не хотел обидеть! Зоя, что ты!..

— Надеюсь, ты не думаешь, — сказала мать, — что я, как голодная на хлеб, накинулась на эти покупки…

— Зоя!

— Я надеюсь, — повторила она упрямо, — ты не считаешь меня стяжательницей!

— Перестань, Зоя!!

Она подняла к нему мокрые глаза:

— Ведь обидно, Аркаша. Я так старалась. Я так хотела, чтоб вам понравилось…

— Милая, ну извини, я сказал глупость.

— Нет, Аркаша. Дело не в словах. Я тоже чувствую, что у нас не ладится… Только мебель здесь ни при чем.

— Ты устала.

— Мы все устали, пока это тянулось — и дурацкий развод, и ссоры с Женькой, и переезд сюда… И ты устал, и Женька устал. А меня одна надежда грела: вот все это кончится, забудется — и пойдет нормальная жизнь.

— Я тоже так думал.

— И вот мы дождались. У нас все есть. У нас все есть для хорошей, нормальной, счастливой жизни… Так почему же?..

— Она не начинается?

— Да. Почему нет и нет этой счастливой жизни? Мы же старались! Мы же все сделали!

В прихожей щелкнул ключ в дверях.

Оба они повернули головы: мать втерла щеки, чтобы Жека не заметил ее слез.

— Сейчас соберу вам поужинать…

Жека — со слежавшимися от шапки волосами, бледный и сумрачный — вошел в комнату, сощурился от яркого света. Хотел кинуть на диван свой портфель, но опомнился, поставил на пол.

А когда он распрямился, то увидел финскую «стенку». Матово лоснились ее протертые полки и дверцы, сияла расставленная посуда. Красиво все было. Как на витрине.

— Занимался английским? — спросил Аркадий Антонович.

— Ага.

— Хоть немножко-то догоняешь?

— Не знаю.

— А у нас перемены. Смотри, что мать раздобыла. Одобряешь? По-моему, очень хорошо — и современно, и удобно.