Любовь Воронкова - Старшая сестра
– Врубовые! Угольный комбайн! – разнеслось по залу.
Лицо Ирины Леонидовны потускнело. Она начинала понимать, что произошло.
– Вы что же, девочки, значит, просто так собирали картинки? – спросила Марья Васильевна, обращаясь к пионеркам из шестого класса, стоявшим рядом. – Лишь бы красиво было?
Сима Агатова с пылающими щеками выступила вперёд.
– Мы не собирали ничего, Марья Васильевна, – сказала она, и в голосе её звенела обида. – С нами Тамара даже и не советовалась. Она хотела одна…
– А когда мы спрашивали, то говорила, что не наше дело, – вмешалась и Маша Репкина, староста класса. – Она хотела одна выполнить поручение… Говорила, что ей доверили, а не нам!
– Да, я хотела, чтобы она выполнила это поручение, – сказала Ирина Леонидовна. – Я думала; что она справится одна… Но вот что получилось…
При этих словах Тамара положила палочку и быстро, почти бегом, расталкивая по пути девочек, вышла из зала.
– Девочке не помогли вовремя, – сказала Марья Васильевна. – Мудрено ли, что дети верят громким словам, если даже взрослые придают им значение!.. Громкие слова – болезнь этой девочки. А мы иногда этой болезнью любуемся…
Марья Васильевна говорила вполголоса. Но слова её прозвучали отчётливо в притихшем зале.
– А я нахожу, что выставка шестого класса ничуть не хуже других, – холодно и независимо произнесла вдруг Вера Ивановна.
– Значит, вы не поняли, для чего эта выставка устраивалась, – ответила ей Марья Васильевна и добавила негромко: – как и многого не понимаете в нашей жизни.
– Я плохо веду свой предмет? – осведомилась Вера Ивановна.
И Марья Васильевна впервые увидела румянец у неё на щеках.
– Преподавательница вы хорошая, – возразила Марья Васильевна, – но… прошу вас, зайдите после уроков ко мне – поговорим ещё на эту тему.
Тем временем Зина, увидев, как убежала Тамара Белокурова, поспешила за ней. Следом выскочила в коридор и Фатьма:
– Зина, куда ты?
– За Тамаркой… Куда она умчалась: наверх или в раздевалку?
– Ага, утешать! – Фатьма с возмущением отвернулась. – Как она на тебя наплевала! А ты беги скорей, утешай!..
Но Зина, не слушая Фатьму, уже бежала вниз по лестнице. Как теперь стыдно Тамаре! Как ей теперь тяжело! И как же не побыть с нею в такую минуту!
Но Тамары уже не было в раздевалке. Тётя Саша сказала, что она схватила своё пальто и ушла.
Фатьма догнала Зину:
– Знаешь, у тебя самолюбия нет!
Зина поморщилась:
– Ну, Фатьма, ведь она провалилась! Легко, думаешь?
– Если бы не так высоко себя ставила, то и падать было бы не так низко, – возразила Фатьма. – И никакого горя тут нет, а только наука. Лучше пойдём к нам, я тебе покажу, что моя луковица вытворяет.
– Уже росток? Но ведь февраль только наступил… Неужели росток?
– Увидишь.
«А может, и правда Тамаре лучше побыть одной, – решила Зина. – Ей, может быть, теперь никого и видеть-то не хочется…»
И Зина пошла к Фатьме посмотреть, что вытворяет её луковица.
А Тамара и в самом деле хотела побыть одна. Она сидела в своей комнате, забившись в угол дивана, не зажигая света. Она никого не хотела и не могла видеть сейчас. Матери не было – она уехала в гости к Лидии Константиновне, и Тамара была рада этому. Хотелось всё продумать и понять, где и как она ошиблась.
Почему она оттеснила всех подруг от этой выставки? Потому что это было особое пионерское поручение, которое дала именно ей старшая вожатая.
Но почему же тогда она и с вожатой не посоветовалась? А потому, что тогда сказали бы, что вожатая ей помогала и что она не сама выполнила это поручение.
В комнату, напевая, вошла Ирина и зажгла свет. Она слегка вскрикнула, увидев Тамару:
– Фу, испугала! Что ж ты сидишь в темноте – двойку получила?
– Хотя бы и кол! – ответила Тамара, не глядя.
Ирина подошла ближе:
– Да ты не заболела ли?
– А хотя бы и умерла! Тебе-то что?
Ирина внимательно поглядела на неё, взяла со столика стеклянный кувшин, чтобы налить свежей воды, и вышла.
«И свет не погасила!» – с досадой подумала Тамара, но сама не встала: не хотелось двигаться, не хотелось шевелиться. Пусть горит.
А ведь и девочки, её подруги, не очень-то настаивали, чтобы выставку делать вместе. Не очень-то приставали к Тамаре. А почему? Хотели посмотреть, как она выдвинется или как провалится? Это всё Сима Агатова. Она не любит Тамару, завидует ей…
«Завидует? – тут же прервала себя Тамара. – А почему она будет мне завидовать? Чему? Что я всегда сижу одна и не знаю, что мне делать?»
Тамара чувствовала себя глубоко несчастной и, насупясь, глядела куда-то в одну точку. Хоть бы умереть, раз она не нужна никому на свете!
Хлопнула дверь. Пришёл отец. Вот он раздевается. Вот он заглянул в столовую…
– Антонины Андроновны нет?
– Нету! – ответила из кухни Ирина. – Велела обедать без неё. Накрывать?
– Накрывай, – ответил отец и прошёл в свой кабинет.
«А про меня и не спросил даже», – не то усмехнулась, не то всхлипнула Тамара.
Но что с отцом? Он открыл дверь и громко позвал Ирину:
– Кто трогал мои журналы?
Ирина не знала, кто трогал журналы. Она их не трогала. Отец вошёл к Тамаре. Тамара выпрямилась. В руках у отца трепетали истерзанные ножницами страницы журналов.
– Это ты сделала?
Тамара со страхом поглядела в его чёрные гневные, окружённые тенью глаза. Сознаться? Отказаться?
– Ты зачем трогаешь мои вещи? Зачем ты трогаешь без спросу, а?
– Я спросила… – ответила, запинаясь, Тамара. – Мама сказала – можно.
– Ах, мама сказала «можно»! – Отец принялся ходить взад и вперёд. – Но вещи-то не мамины? Может, следовало бы у меня спросить – можно ли? И зачем, для чего нужно было так всё уродовать, для какой прихоти, если бы я мог понять! Такие нужные мне журналы!
Тамара вдруг успокоилась.
– У тебя спросить… – сказала она. – А где я тебя вижу? То на заводе, то в кабинете на запоре… У тебя спросить, да?
Видно, отец уловил в голосе Тамары какую-то особую, горькую интонацию, потому что он остановился и внимательно поглядел на неё.
– А я не для прихоти изуродовала… – продолжала Тамара, – мне нужно было. Для пионерского поручения, для выставки… По сельскому хозяйству.
– Ну, и ты сделала выставку?
Голос отца звучал уже гораздо мягче, и гневный огонь в глазах погас.
– Сделала, – ответила Тамара, – только… не так. Не сумела. Провалилась – вот и всё.
– С кем же ты советовалась?
– Ни с кем.
– Но почему же ты не посоветовалась со мной? – опять загорячился отец. – Я ведь кое-что понимаю в сельскохозяйственных машинах… и вообще в сельском хозяйстве, ты же знаешь. Иначе мне бы незачем ехать в эмтээс.
– Как – в эмтээс?
– Да вот так. Ты же знаешь, что в сельском хозяйстве нужны специалисты – агрономы, зоотехники, инженеры… Слышишь? Инженеры. А я ведь инженер.
– А почему же именно тебя посылают? – Тамара по привычке пожала плечом, сама не заметив этого.
Но Николая Сергеевича передёрнуло от этого жеста.
– Пожалуйста, не пожимай так плечами, – резко сказал он, – это вульгарно!
– А мама…
– Чем меньше ты будешь подражать маме, тем будет лучше.
Тамара внимательно посмотрела на него, нахмурилась, но ничего не сказала. Отец с минуту молча ходил по комнате.
– Да, эта задача трудно решается… – пробормотал он в замешательстве.
Как объяснить дочери, что её мать – несчастье его жизни? И хорошо ли, допустимо ли говорить плохое ребёнку о его матери? И, не сумев решить этой задачи, Николай Сергеевич продолжил прерванный разговор:
– Меня никто не посылает. Я сам поеду. Здесь инженеров и без меня хватает, а там… там специалисты до зарезу нужны!
– И тебе хочется туда ехать? – Тамара поглядела на него недоверчиво. – В деревню… в деревянную избу…
– Хочется ли? А я об этом даже и не думаю. – Взгляд отца стал далёким и каким-то чужим, как тогда, на заводе. – Мне надо ехать. Я коммунист. Если бы, скажем, началась война – разве я думал бы, хочется мне воевать или не хочется? Я должен. Ты же знаешь, как это бывает.
Тамара покачала головой:
– Я не знаю ничего… Как будто бы когда-нибудь ты со мной разговариваешь! Вот с Зиной Стрешневой отец всегда разговаривает. А ты… только ругаешься… да кричишь… да уходишь и запираешься…
Голос Тамары прервался. Она замолчала – гордость не позволяла заплакать при отце. Пусть не думает, что это для неё так уж важно.
Но отец видел, как это важно для неё и как ей больно. Он потупил глаза, брови его сошлись. Он сел к письменному столу и задумался. Тамара, также насупясь, молчала. Ирина заглянула в комнату и незаметно скрылась.
«Сидят, как два воробья, – нахохлились, – подумала она. – А как похожи-то друг на друга!»
