Удалить эту запись? - Лариса Романовская
Мы про это говорили на кухне у ИБ. Лилька говорила, что боится органов опеки. Что, если она скажет, что отец ее бьет, их всех заберут у родителей и отправят в детдом. Ей отец так говорил. Что если она на него пожалуется, то она этим Динарку и Алсушку подставит.
По-моему, это самое большое его гадство. Даже не то, что он ее бил, а что вот так запугивал. Потому что Лилька ведь не знает, правда это или нет — то, что он говорил про опеку. Вообще, он врал, конечно. Но, может, он был чуточку прав?
Я про все это думала и стояла с намыленными руками у открытого крана. В ванную вошла мам. Оказывается, они с Марсиком уже вернулись с прогулки. Я вообще не знала, сколько времени прошло. Мам сказала, что я сплю на ходу. Я не успела ей ничего ответить — у мам зазвонил мобильный. Лилькины родители.
Мне надо было врать, что я ничего не знаю. Очень талантливо врать. Не только словами, а еще руками, жестами, походкой. Изо всех сил. Я подумала, что, когда это все закончится, я буду говорить правду и только правду, как в американском суде. В фильмах про суд, в смысле.
А пока я сказала, что Лильку уже неделю не видела. И что она к нам не приходила. Села за стол, открыла учебник истории. И стала читать. Не притворялась, а читала. Врать, что я читаю, я бы уже не могла.
Мам закончила говорить с Лилькиными родителями. Спросила, точно ли я ничего не знаю. Я сказала, что точно. И что мы неделю назад вообще поссорились. На дне Святого Валентина. Из-за Кирилла и медляков!
Когда мам вышла из моей комнаты, я полезла гуглить яндексом про ювенальную юстицию. И еще сайты организаций, куда можно обратиться, если нужна помощь. Телефоны доверия, там, благотворительные фонды, социальные центры. Я подумала, что мне надо самой позвонить и узнать, как и что. Объяснить, что надо для подруги. И, если они мне будут врать, я это просеку, мне кажется. Я хорошо разбираюсь во вранье.
Тут нам в дверь позвонили. Кто-то чужой, потому что Марсик сразу залаял.
Это была Лилькина мама. Она была, как всегда, маленькая и говорливая. Я смотрела на нее и пыталась найти следы от синяков. Но их не было. А волосы у нее были длинные, сплетенные во французскую косу, как всегда. Я разглядывала ее волосы и ее обручальное кольцо. И так задумалась, что перестала волноваться. Когда меня опять спросили, точно ли я не знаю, где Лилька, я даже возмутилась, будто у меня роль была такая — возмущаться после каждого вопроса. Я закричала:
— Чего вы вообще к нам пристали? Может, вы хотите наш дом обыскать?
И рассказала, как Лилька тогда шмонала наши сумки, когда у нее потерялся айфон. Мама Л стала извиняться. И потом все равно прошла по комнатам — проверила, нет ли Лильки под кроватью или за занавеской.
Когда мы были маленькие и ходили друг к другу в гости, то прятались вот так — в шкафу. Или под кроватью. Чтобы пугать родителей, когда они приходили нас забирать. Когда я была в гостях у Л, я всегда пряталась на втором этаже кровати. А она любила забираться в наш шкаф-купе. Нам было лет семь или восемь. Тогда отец Л ее уже бил?
Лилькина мама опять извинилась, а потом пошла проверять наш балкон и ванную. Обыскивать нас.
Наверное, это у них семейное. Если им надо чего-то найти, они ни перед чем не остановятся. А может, когда людей унижают все время, они перестают уже понимать, что можно, а что нельзя, что обидно, а что нет? Не знаю.
Я видела, что моя мам разозлилась. Но она спокойно разрешила все посмотреть. Сказала, пожав плечами:
— Нам бояться нечего. У нас все в порядке.
Я подумала, что надо научиться так пожимать плечами. Чтобы мне верили.
А Лилькина мама расплакалась. И начала говорить, что «Лиля с папой поссорилась». Так и сказала: «Поссорилась». Ни про нож, ни про сотряс, ни про синяки не говорила. Я даже почти поверила Лилькиной маме. Спросила:
— А она на катке упала, да?
И Лилькина мама сказала:
— На катке, на катке.
И мне было видно, что она врет. Я это точно знала. Ну, допустим, как если бы шел дождь, а человек говорил, что светит солнце, а я этот дождь бы тоже видела.
Короче, мы попрощались и обещали позвонить, если Лилька найдется.
Мам закрыла дверь, пошла ко мне в комнату и спросила:
— Ты ее внизу прячешь?
Я сказала, что нет. Но это все равно звучало как «да».
И на экране у меня сплошняком — адреса социальных центров и телефонов доверия. И я еще ляпнула, что Лилька упала на катке. А если мы с ней не встречались и не разговаривали, как бы я об этом узнала?
Короче, мам меня расколола за одну минуту. За одну фразу.
Вообще, когда родители говорят: «Я все равно уже все знаю», — это психологически очень бьет по нервам. Даже если они не знают, а только притворяются и пробуют тебя развести на информацию, будто вы в «мафию» играете.
Но тут все серьезно.
И мне очень хотелось посоветоваться. И вообще как-то сказать спасибо маме — за то, что ей можно доверять. Что она не ударит.
Мне раньше в голову не приходило, что можно быть благодарным человеку за то, что он не собирается тебя бить.
Ужас.
Мама сразу мне пообещала, что не выдаст Лильку. И что что-нибудь придумает. Я ей верила. Но все равно сказала:
— Ты поклянись.
Мам спросила, чем именно надо поклясться. А у меня в голове не было ни одной мысли. Потому что мам не верит в бога, она мне говорила. Мне в голову лез только мультик про Сейлор Мун, как она несет возмездие во имя Луны. И мама поклялась Луной, как в малышовом аниме.
Мы немножко улыбнулись. Стало легче.
Мы закрывали нашу дверь, а Марсик ворчал. Он не любит, когда мы уходим без него не вовремя. Мам ему сказала, как всегда по утрам говорит:
— Я на работу, остаешься за главного.
