Юрий Третьяков - Толстый мальчишка Глеб
И Мишаня поделился с Аккуратистом своим горем, рассказав о безвинно загубленных Психеей мельничках, — и не по чьей, а по Глебовой вине!
— Вдобавок чужие шнурки режет! — вспомнил Гусь. — Я ему эти шнурки не забуду!.. Поймаю да сниму с него, а что?..
— Он в сандалиях!
— Ничего! Я подожду, когда в ботинках выйдет. У меня терпежу хватит. Вот раз потеха была: отец за мной разогнался. Среди зимы дело было… Я выскочил на улицу босиком. Он стоит на пороге в валенках: «Иди домой!» Я не иду. А мороз — могучий! Ну, он стоял, стоял, замерз — уше-ел.
— А ты, Мишань, это дело так не оставляй, — посоветовал Аккуратист. — Я бы на твоем месте ему не спустил! Какое он имеет право не своих кошек отнимать?
— Это ты верно заметил! — согласился Гусь. — Вызывай его, Мишаня, один на один. Узнает, какие бойцы на Гусиновке. Не Сибирь ему тут!
— У Мишани кулак будь здоров! — поддержал его Аккуратист. — Как даст — держись за землю!
Хоть Мишане не хотелось драться с Глебом, но после такой похвалы стало приятно, что друзья такого о нем мнения: сумеет постоять за честь Гусиновки!.. Да и Глеба нужно проучить, чтоб знал свое место. А Глеб, скорей всего, испугается выйти на бой, струсит толстяк, не выйдет — и бояться нечего…
Поэтому Мишаня приосанился и заявил:
— А что? Я ему дам! Вызываю на одну руку!
— Так, значит, когда? — спросил Аккуратист. — Чего откладывать… Давайте завтра. На сколько часов назначаем?
— Часов на шесть, чтоб все с делами управились, — сказал Гусь. — Главное: я освобожусь! И попрохладней будет, не жарко, то есть, драться…
На возвратном пути, проходя мимо дома Братца Кролика, заслали туда Огурца как лазутчика и для передачи вызова, предполагая, что Глеб находится там.
Огурец долго не возвращался. Уже Гусь с Мишаней заподозрили, что и его совратили в измену, но все-таки он вернулся и коротко доложил:
— Так и есть — там!
— Ну, как он? — поинтересовался Мишаня. — Сильно испугался?
— Да не очень чтоб испугался… — пожал плечами Огурец. — Может, конечно, испугался, даже наверняка! Только снаружи незаметно… Он только опросил: «А где у вас тут дерутся?» У них, оказывается, дерутся на кладбище, возле стены, там есть и травка. А вы где будете: у нас ведь такое место пока не устроено?
— Где угодно! — сказал Мишаня, упав духом оттого, что противник не проявил никакого страха. — Мне все равно.
— Около нас можно! — сказал Гусь. — Место ровное, и травка мягкая — падать… И есть где отдохнуть. У нас всегда запасены бинты, йод…
— Зачем они? — обеспокоился Мишаня.
— Да мало ли… Когда в прежнее время тут драки проводились: Гусиновка на Новые места… У нашего дядь Паши до сих пор во дырища в голове.
Гусь показал пальцами круг величиной с тарелку, и Мишанино настроение еще больше ухудшилось.
— А у другого нашего дяди — дядь Кости, сейчас в Москве живет, — все до одного зуба выбиты. Он золотые вставил: еще и лучше, красивше.
— Значит, так и скажу, — кивнул Огурец, опять сходил на переговоры и, возвратившись, объявил: — Порядок! Говорит: приду… Братец Кролик дает ему ремешки — на руки надевать, вроде как от часов. От этого, говорит, кулак затекает, делается тверже, тяжелей. А у тебя нет таких ремешков? — обратился он к Мишане.
Мишаня слабо покачал головой.
— Ничего, обойдемся! — бодро сказал за Мишаню Гусь. — Веревочкой завяжем… какая важность!..
Мало-помалу боевой дух вновь возвратился к Мишане. Особенно после встречи с Розой и ее сестрой Лариской, которые везли куда-то пустую тележку.
Увидев их, Гусь радостно сообщил Мишане:
— Наши!
И еще издали загорланил:
— Эй, девки! Лариска! Роза, вянет от мороза! Слышь! Обождите нас!..
Лариска, похоже, не хотела дожидаться, но Роза ей что-то приказала, и они остановились.
— Огурец, когда ты нас нарисуешь? — спросила Роза, едва ребята подошли.
— Он вас так нарисует — окосоротеете! — загоготал Гусь. — Он меня в гусином виде изобразил. Я не обижаюсь… что за важность!..
— Они с Николашкой в пьеске будут выступать, — хихикнула Роза. — Нашел с кем связываться — с Николашкой-задавашкой. Будто и лучше нет…
— Ничего. Завтра он свое получит, — зловещим голосом сообщил Мишаня.
Девочки сразу пристали к нему, чтобы он им все рассказал, но Мишаня держался таинственно.
— Да-а… Получит по заслугам! — повторил он.
— Нет, правда? Ну, скажи, ну, Мишань…
— Завтра в шесть часов, — сообщил наконец Мишаня, — Один человек будет его бить.
— Кто? Ну кто? — теребили его Роза и Лариска.
— Это пока не известно… Вернее, известно, но секрет…
— Кто? Мишань, ты? Правда мы догадались?
— Может, я, а может, не я…
— Ты, конечно! Какой ты, Мишаня, храбрый! А ты с ним справишься? Он вон какой здоровый!
— А то нет! — совсем расхрабрился Мишаня. — Он еще меня не знает! Я поднимаю одной ручкой бревно, что у нас возле сарая лежит, Роза видела… Как начну! Меня лучше не затрагивай!.. А он слабый как муха!
Девочки помирали от любопытства.
— Мишаня, а можно мы придем посмотреть? Где это состоится?
— Около нашего дома, — сказал Гусь. — Валяйте, приходите, я вам скамейку вынесу.
— О-ой! Мы придем!
— Вы куда тележку везете? — поинтересовался Гусь.
— За мукой нас в город послали, — ответила Роза. — Был бы ты хороший мальчик, взял да и помог! Все равно тебе делать нечего.
— Делать-то есть что. Отец меня дожидается… — Гусь почесал затылок и махнул рукой: — Чего там! Подождет еще, что за важность. Дольше ждал! Залезайте обе в тележку, я вас покуда прокатну. Держись крепче, быстро поедем.
Девочки, хохоча, забрались в тележку, Гусь впрягся в оглобли, подмигнув дружкам, и понесся по дороге, топая ножищами, как конь.
КАК ГЛЕБ ПОМИРИЛСЯ С МИШАНЕЙ
Проснувшаяся Гусиновка занималась своими мирными делами и ни о чем не догадывалась.
В листве свежих зеленых деревьев верещали воробьи, радуясь наступающему веселому солнечному дню.
Со всех дворов слышалось бодрое кудахтанье: это куры приступили к несению яиц.
Петухан Курлыканыч вывел своих кур на улицу, на вольную травку, а сам стоял посреди дороги, горделиво озирался и время от времени кукарекал, вызывая на бой других петухов. Каждый раз ему откликался со своего двора Колюнька, достигший в кукареканье такого искусства, что Петухан Курлыканыч принимал его за другого петуха, незнакомого, хлопал крыльями и кукарекал снова и снова, сердясь, что противник все не идет схватиться с ним и помериться силой и храбростью.
Гусиновские собаки, сменившись с караульных постов, отсыпались после бессонной трудовой ночи.
Кошка Психея опомнилась от испуга и, растопырив усы, как Иван Тараканыч, сидела возле подворотни, наслаждаясь жизнью.
Малыши, нагруженные лопатками, ведерками, совками, ружьями и прочими необходимыми в их жизни принадлежностями, уже кое-где вышли и озирались спросонок, решая, за что первым делом приниматься…
С крайнего двора вышло стадо уток, крякающих все разом, и организованно, как школьники на экскурсию, направилось к реке.
За ними пошел Иван Тараканыч со складным стульчиком — выполнять свой мудреный режим.
Тетка Федотьевна сидела на лавочке, быстро работая спицами, а сама озирала улицу, поджидая кого-нибудь, с кем можно о чем-нибудь покалякать.
Аккуратистова мать на всю улицу ругалась с соседкой за повитель, дотянувшуюся до ее крыши, отчего крыша должна будто бы заржаветь.
Никто нипочем бы не догадался, куда направляются Мишаня с Огурцом: может, на пост коммунистического воспитания — репетировать пьеску «Зайка-зазнайка», а мажет, просто из дому послали их по важному семейному делу.
А в рукаве у Мишани был запрятан настоящий воровской ломик…
Сперва они имели намерение нарядиться в разбойничьи костюмы, да решили не связываться.
У беспечного Огурца вместо ломика оказалась железка от печки, которой не только ничего нельзя было оторвать, но при малейшем нажиме она сама гнулась во все стороны.
— Ладно, обойдемся моим, — пробурчал Мишаня, испробовав железку на своем заборе.
— Может, отложим? — с надеждой спросил Огурец.
— Вот еще! — рассердился Мишаня. — Из такого пустяка — опять жди… Я вон как загружен сегодня: трубки да еще драка эта… Отделаемся сразу, и все!..
Огурец так и приплясывал на ходу, так и озирался: видно, заранее у него пятки чесались — пуститься наутек.
Правду сказать, сам Мишаня тоже ощущал в коленках некоторую легкость.
Поход начался с плохой приметы.
Не успели Мишаня с Огурцом тронуться от Мишаниного двора, как Маринка, спозаранок дежурившая у щелки в заборе, крикнула:
— Вы куда пошли? Знаю! Скажу!
Огурец поднял с земли кусок тыквы и метнул в забор, но ничего уже поделать было нельзя.
