Тайное письмо - Коллектив авторов
Жизнь в Курённи была тяжелой. Крестьяне с зимы до весны считали рис по зернышку, но все равно его не хватало даже до весеннего сева. О насыпи, которую обещала построить фирма, не было слышно ничего. Не слышно было и веселой песни «Обу корэ», которую, бывало, пели рыбаки, отправляясь в море.
И только по вечерам рабочие, возвращаясь из Чханни, затягивали «Ариран». Но даже слова этой песни стали другими:
Река возмутилась в Чандине, —
Турбины рождают ток,
А мы весь день за машиной,
И льется слез поток.
И где прежде пашни цвели.
Трубы завода выросли в поле.
Девушки наши туда пошли
В поисках лучшей доли.
Ариран, Ариран, Aрира — ё...
Смело звучала песня. Как непохожа была она на прежнюю, заунывную «Ариран»! Многие в Курённи знали новую песню. Кто сочинил новые слова — неизвестно, но они распространились быстро, передаваясь из уст в уста.
Один за другим крестьяне Курённи обреза́ли традиционные косы и шли на завод. Чхан Сону начинало казаться, что эти корпуса имеют какую-то особую власть над людьми и им нельзя не подчиниться.
Наконец и он решился. На завод принимали только молодых и сильных. Чтобы стать рабочим, нужно было выдержать экзамен, проверку физической силы. Новичка осматривали врачи, заставляли поднимать большой мешок с песком, нести бадью с рудой, толкать вагонетки с грузом. После этого на ладони будущего рабочего писали какой-то иероглиф.
Когда Чхан Сон, пройдя проверку, посмотрел на свою ладонь, то увидел иероглиф «Бык». «Что бы это значило?» — недоуменно подумал он. К нему подошел какой-то человек, вероятно десятник.
— Хорошо. Завтра с утра выходи на работу, — снисходительно усмехнулся он.
Утром Чхан Сон, срезав косу и намотав на ноги обмотки, пошел с лопатой в Чханни. К шести тысячам рабочих химического завода прибавился еще один.
Ли Ги Ен
ТАЙНОЕ ПИСЬМО
1
Обычно Мария всегда рано возвращалась из школы, но сегодня ее почему-то долго не было. Сначала это вызвало недоумение, потом беспокойство. Наступил вечер, а она все не приходила.
— Где же Мария? Что случилось? — спрашивали друг друга домашние.
Только когда часы пробили восемь, послышались торопливые шаги. Мать распахнула дверь и увидела Марию. Она положила сумку с книгами и присела на пол мару[14], развязывая шнурки туфель.
Мать обрадовалась, но строго спросила:
— Что случилось? Где тебя носит так поздно?
— Я... учитель задал нам выучить новые иероглифы... Ей Сун позвала меня вместе заниматься... Она лучше меня знает их... и не заметили, как наступил вечер... Я собралась бежать домой. Мать Ен Сун оставила меня ужинать, — оправдывалась Мария.
— Иероглифы ты могла спросить у брата! Он же дома! Зачем к чужим бегаешь? Где это видано, чтобы девочка ходила по городу поздно вечером!
— Брат? Да разве он поможет? Он занят только самим собой. От него только и слышишь: «Дура, ты и этого не знаешь? Одно слово — девчонка!» — а то и хуже обругает...
Из пристройки вышел брат.
— Что ты сказала? Когда я отказывался тебе помогать? — грозно подступая к Марии, спросил он.
— Разве я говорила «не помогаешь»? Я сказала, что тебя не допросишься.
— А когда ты меня просила? Ты что, девчонка, кулака захотела попробовать?
— Ладно! Помогаешь... Ты всегда прав!..
— Говоришь, иероглифы?! Какие там иероглифы? Кого ты хочешь обмануть?
— Никого я не обманываю! Можете завтра спросить у матери Ен Сун! — Грустно усмехнувшись, Мария опустила глаза.
— Еще чего! Почему девчонка шляется по ночам?
«Ты еще позже возвращаешься, а тут раскричался!» — готова уже была ответить Мария, но, побоявшись, что брат ударит ее, сдержалась и промолчала.
Она часто ссорилась с братом. И он, как только у него не хватало доводов, начинал кричать и пускал в ход кулаки.
— Замолчи, девчонка! — угрожающе подступал он.
И, хотя Мария твердо знала, что родиться девочкой это не преступление, она каждый раз теряла самообладание. Стоило брату выкрикнуть свое «девчонка», как она вся сжималась, сникала и забывала все свои гневные и убедительные слова, которые минуту назад готовы были сорваться с ее языка.
Да и не только брат, но и мать с малых лет, чуть только что не так, кричала: «Эх ты, девчонка!»
Дома и на улице это слово всегда преследовало ее: «Что ты плачешь, девчонка?», «Девчонка, что болтаешься без дела?», «Хм, девчонка, а хочет получить первый кусок!»
Такие выражения больно ранили душу Марии.
Даже школу, в которой учился брат, люди называли просто школой, а когда говорили об их школе, то с каким-то пренебрежением обязательно добавляли: «девчачья школа».
Однажды на уроке английского языка учитель, видимо находясь в хорошем настроении, вздумал подшутить над ними и с улыбкой заметил, что слово «мэн» — «человек» по-английски обозначает также и «мужчина», а о женщине — «уымин» не скажешь, что она человек.
Девочки покраснели, притихли, и каждая с горькой обидой подумала: «Почему я не родилась мальчиком?»
Брат, возвращаясь из школы домой, занимался всем, чем ему хотелось, но никому и в голову не приходило сказать, что он бездельник. Ее же, Марию, каждое утро и вечер заставляли убирать на кухне, нянчить малышей, стирать. А чуть, бывало, зазеваешься, сразу услышишь: «Вот неуклюжая девчонка! Какая нескладная девчонка... Пошевеливайся!»
Если брата и ругали — обычно за дело, то в этом не было ничего обидного, унизительного. Такие упреки и она готова была бы выслушать. А то ведь, когда касалось ее, обязательно прибавляли это пренебрежительное «девчонка».
Однажды Мария не выдержала к сказала матери:
— Ты тоже была девчонкой.
Мать растерялась от неожиданности и несколько мгновений не находила что ответить.
— Но я не была такой, как ты. — И, усмехнувшись, добавила: — Девчонка не должна так разговаривать.
Как-то Мария услышала разговор матери с соседками:
— Дочь — не сын. Расти ее, одевай, а она замуж выйдет — и все пропало! С девочки только и возьмешь, что до замужества на родителей поработает. Чего жалеть ее?
Горько стало Марии от этих слов. Но ничего не поделаешь — видно, бог дал девушке такую долю.
Как-то она читала в священном писании о сотворении мира, о том, что
