Чучело. Игра мотыльков. Последний парад - Владимир Карпович Железников
— Какие планы? — спросила Ленка.
— Самые разнообразные. — Николай Николаевич улыбался, не замечая Ленкиного печального настроения, которое совсем не совпадало с его весельем. — Нам о многом надо посоветоваться.
И вот в это время в окне вновь появилась голова рычащего медведя.
— Медведь! — завопила Ленка и вскочила на стул.
В этот вечер Николай Николаевич был удивительно ловок и удачлив. Он стоял у окна, успел схватиться за медвежью морду, и она осталась у него в руке… Но в следующий момент — это он помнил очень хорошо — его посетило некоторое смущение, потому что на месте медвежьей морды перед ними появилось перекошенное от страха, какое-то жалкое и ничтожное Димкино лицо.
Помнится, он тогда подумал, что такое творится с Димкой, и перевел взгляд на Ленку, чтобы узнать у нее, что все это значит. И вот тут он удивился еще больше. Ленка стояла перед ним ни жива ни мертва…
— Вот тебе и весь медведь, — произнес Николай Николаевич. — Одной рукой я отвернул ему голову. — Он небрежно бросил медвежью морду на диван.
Николай Николаевич произнес свою фразу беспечно, хотя в этот момент ему впервые почудилось, что произошло что-то не то, ну, может быть, шутка с медвежьей мордой была слишком жестокой. Он тогда постарался отвлечь и развеселить Ленку, потому что почувствовал, что здесь какое-то серьезное дело, но потом так увлекся «Машкой», что все забыл.
Ленка же не обращала на него никакого внимания, она уже вернулась к жизни, она кричала в окно, звала Димку:
— Димка! Димка-а-а!..
Ей никто не отвечал.
Ленка в отчаянии повернулась к Николаю Николаевичу, ища у него помощи:
— Дедушка!.. Они держат его силой! Они заставили его пугать меня! — Ленка металась около окна. — Я знаю! Я вижу, вижу: они связали ему руки! Дедушка, крикни на них страшным голосом!
Николай Николаевич выглянул в окно и увидел небольшую группу ребят, стоящих в слабом электрическом освещении неподалеку от их дома. Среди них, странно сжавшись, ссутулившись, стоял и Димка. Он то появлялся, то исчезал, прячась за чьи-то спины.
— Димка-а-а! — снова позвала Ленка.
— Чего же он не отвечает? — спросил Николай Николаевич. — Может, его там нет? — Он так сказал, чтобы успокоить ее, хотя сам отлично видел Димку.
— Я вижу!.. Вижу его! Ты их не знаешь! Они могли ему тряпку в рот запихнуть! Дедушка, ну крикни!.. Спаси его!
Николай Николаевич набрал полные легкие воздуха и выдохнул:
— А ну живо отпустите Димку!
В ответ раздался хохот.
Группа удалилась со свистом и громкими взрывами смеха.
— Чучело! — прокричал кто-то, сложив руки рупором.
— Заплаточник! — подхватил другой. — Два сапога пара! — И снова затихло.
Ленка схватила куртку и бросилась к двери. Николай Николаевич попытался ее остановить. Но разве можно было это сделать — с ее страстным характером, с ее предельной преданностью в дружбе, с ее самоотдачей другим людям?..
— Пусти! Пусти! — Ленка рвалась из рук Николая Николаевича, извиваясь всем телом, захлебываясь от волнения словами и скороговоркой выкрикивая: — Он там может задохнуться… с тряпкой во рту!.. А ты… меня… не пускаешь! — И конечно, в конце концов она вырвалась и убежала.
Николай Николаевич высунулся в окно.
— Лена! — позвал он и прислушался.
Он ее не увидел, только из темноты доносился ее возбужденный голос:
— Ну, Миронова! Ну, Валька!
— Лена-а-а! — снова позвал Николай Николаевич, без всякой надежды на ее ответ.
Так оно и вышло: никто ему не ответил.
Николай Николаевич хотел тут же идти за нею — это он помнил точно, — но взгляд его натолкнулся на Машку. Он замер, застыл — его поразил тогда цвет неба на картине: красновато-синий, мрачный, тяжелый, предгрозовой, он был виден в проеме дверей, и легкая, невесомая, ослепительно-светлая фигурка Машки на этом тревожном фоне почти взлетела над землей.
Он стоял неподвижно, как в забытьи.
Где-то звякнуло разбитое стекло, это смутно отложилось в его памяти, но не более того.
Где-то кто-то кричал:
— Вон она! Вон!.. Держите!..
Все это он тоже слышал, но никак не подумал, что именно Ленка разбила чье-то стекло и именно ее преследовали людские голоса.
Николай Николаевич сел к столу, достал свою заветную тетрадь. Ему нестерпимо хотелось закрепить на бумаге свое счастье и свою радость. Он жил в тот момент только своей жизнью, как это ни ужасно показалось ему теперь, но все было так! Ленка с ее делами и заботами совершенно выскочила у него из головы.
Он услышал разговор под своим окном.
— Ее нет в комнате, а он что-то царапает на бумаге, — сказал первый голос. — Бросим камень… Вот будет переполох! Ответим ударом на удар!
— А если это не она? — спросил второй голос.
— Да видела я — точно, она. Ревнует тебя — окна бьет, — вмешалась какая-то девчонка.
Но Николай Николаевич и на это не обратил никакого внимания. Он тогда даже не пошевелился — прекрасное настроение отделило его на время от реальной жизни.
Он листал свою тетрадь, в которой были записаны все его картины: где и когда куплены, когда написаны, точно или предположительно. Здесь у него были длинные записи размышлений и догадок на этот счет: кто изображен на той или иной картине, как этот человек попал к художнику и почему он решил писать его портрет. В результате возникали интереснейшие истории о разных людях.
Николай Николаевич уже успел записать: «Получена в подарок в начале ноября 1978 года…», но вошла Ленка — платье и куртка в грязи, — закрыла глаза, как-то странно прислонилась к косяку дверей и сползла по нему на пол.
Николай Николаевич бросился к ней, помог встать, дотащил до дивана, уложил, досадливо перекинув медвежью морду на стул. Старый мечтатель, он спускался на землю. Вот тогда Николай Николаевич испугался — перед ним лежала Ленка, бледная, ни кровинки в лице.
— Что с тобой? — Николай Николаевич опустился на колени у дивана. — Лена!..
Николай Николаевич думал, что она ему не ответит, а она громко, жалобно, взахлеб произнесла:
— Дедушка, он меня обманул!..
— Обманул? — переспросил Николай Николаевич.
— Да!.. Да!.. Обманул. Я в окно заглянула, а у него Миронова и все-все. Они там все-все вместе!.. Ты подумай, дедушка!.. Телик смотрели и чай пили, — сказала она с таким ужасом, как будто сообщала о чем-то сверхъестественно страшном. — Я думала, у него руки связаны и тряпка во рту, а они… чай пили…
— Ну и что же? — Николай Николаевич улыбнулся, хотя у него
