Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.
— Правда? — нараспев проговорила Лена. — А где письмо?
— Вот, — протянул ей отец письмо. — Почитай.
Лена сначала взглянула на адрес, убедилась, что письмо адресовано не ей, вынула из конверта листок и отвернулась, чтобы ни отец, ни Алешка не видели ее лица, когда она станет читать.
«Уважаемый Кузьма Петрович! — писал Коля Иванович. — Диссертацию я, слава богу, закончил. Уже получил отзывы — положительные. Защита состоится через месяц, а может быть еще позднее. Короче говоря, у меня теперь появилось свободное время. Надо мне набраться сил перед защитой. И вот я подумал, что мог бы провести недельки две у вас на островах, позагорать, порыбачить, повалять дурака. С пятнадцатого мне дают отпуск. Так что ждите меня шестнадцатого или семнадцатого. Хотел написать, что, возможно приеду не один, но боюсь, что из этой затеи ничего не выйдет.
Большой привет супруге и Леночке.
Ваш Коля Иванович».
Улыбаясь, Лена вернула письмо отцу, подошла к Алешке и протянула ему руку.
— Спасибо, почтальон, — сказала она.
— Кушай на здоровье, — ответил Алешка. — Ну, я пойду, — вздохнул он, как вздыхают, закончив важное дело. — Мне пора.
— Остался бы на ушицу, — предложил Кузьма Петрович.
— Спасибо, в другой раз.
— Я провожу тебя до стрелки, — сказала Лена.
Степка посмотрел им вслед и чиркнул спичкой. По сухим листьям тростника пополз быстрый желтоватый огонек.
— Ты большой молодец, — сказала Лена, когда у сторожки их уже не могли слышать.
— А Степка боится нос от земли поднять, — усмехнулся Алешка. — Чего он тут? Домой собирается?
— Завтра. Сегодня папка решил к Желтому мысу сплавать.
— Наговорил, наверное, на меня целый короб?
— На тебя? Он, если хочешь знать, ни разу даже не вспомнил о тебе.
— А ты? — спросил Алешка.
— Я? Зачем мне о тебе вспоминать? — улыбнулась Лена.
Алешка разбежался и прыгнул в воду вниз головой. Лена уже стала тревожится за Алешкину жизнь, когда его голова в синей резиновой шапочке вынырнула далеко от берега. Алешка не оглянулся, замахал руками, поплыл.
Лена подошла к воде, поймала головастого птенца, села на песок и заплакала.
Отчего девчонки плачут? Оттого, что у них глаза на мокром месте. И еще оттого, конечно, что им бывает больно, страшно и тоскливо. И еще они плачут от радости. Плачут, потому что не могут смеяться.
— Иди, гуляй, — сказала она наконец птенцу. Птенец отряхнулся, повертел головой и заковылял к воде.
Лена умылась, вытерла лицо подолом платья, посмотрела в ту сторону, куда уплыл Алешка, — он уже пропал из виду — и, сняв башмаки, пошла по кромке прибоя, печатая следы на мокром мелком песке. Несколько птенцов увязались было за ней, но она прогнала их.
***Алешка перебрался на второй остров, выкопал из песка арбалет, ополоснул в воде и побрел дальше. «Надо было остаться на уху», — с досадой подумал он и проглотил слюну. Выпустил две стрелы по чайкам — не попал. Да и нельзя есть чайку: ее мясо воняет рыбой. Об утке и мечтать не приходится — утки близко не подпускают. А кулички такая мелкая мишень, что их стрелой не возьмешь. Но поесть все-таки надо, иначе сил не хватит... Пришлось ограбить несколько гнезд. Чаечьи яйца Алешка мог есть сырыми. Он опустил их в воду. Те, что остались на плаву, зашвырнул подальше — не тонут уже насиженные яйца. Утонувшие — три штуки, — взял, сел на берегу и выпил, разбивая их об арбалет.
— Не халва, конечно, — сказал он и поморщился: яйца были невкусные, теплые. Скорлупу зарыл, разгладил песок ладонью. Вспомнил о белой канистре с водой, вздохнул. Во рту вязало. Пожевал травинку, но она оказалась горькой. Алешка выплюнул ее, прополоскал рот морской водой, снова вспомнил о белой канистре...
— А! — вдруг хлопнул он себя ладонью по лбу, схватил арбалет и побежал на другую сторону острова. Там была небольшая бухточка, забитая камкой. Вода в бухточке была почти горячей. Едва Алешка вошел в нее, ощущая под ногами вязкий ил, как по голеням застучали мелкие рачки-дергунчики — креветки. Алешка выхватил из воды охапку камки и выбросил ее на берег. Потом еще и еще. Полупрозрачные усатые креветки — мечта уток и куличиков. Они становятся красными, если их сварить. Ими можно лакомиться сырыми. Именно этим, стоя на коленях и разгребая руками выброшенную на берег камку, Алешка и занялся.
Потом лежал на спине, прикрыв шапочкой глаза, думал.
Ничего ему уже не хотелось из того, что он замыслил раньше: ни в цаплю стрелять, ни Степку колотить. Припекало солнце, шумело море, кричали чайки... От просыхающей на берегу камки пахло рыбой и морским илом. Скрипел песок, когда Алешка шевелился, и так приятно впивался в кожу, словно почесывал. По животу кто-то бегал — должно быть, муравей, — но Алешка его не трогал. Пришел птенец, пощипал клювом пальцы на ноге — Алешка только шевельнул ступней. И ветерок то налетал, забираясь в волосы, то падал сверху и затихал, прикорнув рядом на солнышке.
Он снова вспомнил о Степке. Э-э, дурак ты, Степка! Чего мучаешься? Забрался на остров и ждешь, что тут тебе откроется счастье? А счастье-то вот оно где — быть совсем одному, ни о ком не думать, валяться на песке, и пусть на тебя падает ветер. Если хочешь знать, ты моя последняя забота. Я не горю особым желанием, но, чтобы успокоиться совсем, я тебя все-таки поймаю, доведу до дому и дам тебе пинка коленкой. Пойдешь ты к своей маме, к Софье Андреевне, она тебя причешет, даст чистую рубашку, и сядешь ты на крылечке, как святой, тихий и чистенький. И вернется к тебе, Степушка, ласковая мечта с крылышками...
Алешка заворчал, зашевелился. Снял с лица шапочку и посмотрел в небо. Там плыло белое облачко и таяло на лету. Когда оно совсем исчезло, будто и не было его, чуть в сторонке появилось новое, круглое, как пуговица.
Алешка смотрел на белое облачко, а мысли в нем рождались черные.
— Ты это брось, — сказал он себе, садясь. — Разнежился тут! — И икнул, потому что в животе было не хорошо. Он помял живот пальцами, кашлянул, посмотрел на разбросанную камку, в которой недавно искал креветок, и стало у него горько не только во рту, но и в душе. Лена все-таки не шла из головы. И пока он протирал кулаками глаза, она несколько раз появлялась перед ним и все по-разному: как на фотографиях: сначала смеющаяся — волосы трепал ветер, потом печальная, смотрящая ему прямо в глаза — аж жутко стало, затем лежащая на белом песке, как коричневая ящерица, и, наконец, убегающая по лапам прибоя.
— Перегрелся, — сказал себе Алешка. — Надо окунуться.
Он поплескался у самого берега, снова лег на песок — вода показалась прохладной, и опять, как по чьей-то команде, подумал о Лене. Он подумал: «Она красивая», и все. Со стороны моря летела цапля, Алешка поспешно зарядил арбалет.
***Это случилось так неожиданно, что Алешка не поверил своим глазам: цапля перекувыркнулась несколько раз и упала в воду метрах в тридцати от берега. Алешка несколько секунд ошалело смотрел на бьющуюся птицу, потом отбросил арбалет и побежал к ней. Цапли, хоть и бродят по воде, не умеют плавать. А там, где она упала, было глубоко — Алешке по плечи. У цапли, как у курицы, намокли перья, она махала одним крылом, переворачивалась, сучила длинными неуклюжими ногами, выворачивала из воды шею, и Алешка не сразу решился подойти к ней: боялся, что она долбанет его клювом. Потом обхватил одной рукой поперек туловища, другой поймал за голову и понес к берегу. Еще бредя по воде, увидел, что стрела торчит у цапли из-под правого крыла.
На берегу Алешка, уложив цаплю на бок, зажал ее голову под мышкой, поднял раненое крыло, рывком выдернул стрелу и зашвырнул в воду. Потом поставил цаплю на ноги и отпустил.
Цапля уложила крылья и повернула к Алешке голову.
— Ну, ну! — сказал Алешка и на всякий случай отодвинулся подальше. — Иди! — махнул он рукой. — Проваливай!
Но цапля не двинулась с места.
— Уж не Кочерга ли ты? — спросил Алешка. — И как это я в тебя, дуреху, попал? Считай, не целился... Ну, иди, иди отсюда! Или ты Кочерга? Цап-цап! — позвал Алешка и увидел, как цапля дернула головой и приоткрыла клюв, словно хотела откликнуться. — Фу, черт! — удивился Алешка. — Значит, это все-таки ты. Судьба, значит, у тебя, дурехи, такая. Я уже не собирался за тобой охотиться, сама нарвалась на стрелу. Ну, катись отсюда!
Цапля поглядывала на Алешку то одним глазом, то другим, словно внимательно слушала его.
— Хорошо, что не в живот попал, — продолжал Алешка. — А то бы каюк тебе. Ладно, пока! — Алешка встал и отправился на другую сторону острова. Цапля помедлила немного и побрела за ним.
— Не понимаешь ничего, да? — сказал Алешка, остановившись. — Не понимаешь?
Цапля подошла совсем близко и стояла, опустив к земле голову, словно провинилась в чем-то.
