Лидия Чарская - Том 23. Её величество Любовь
Потом он помолился Богу, как привык это делать дома, и стал мечтать о матери и о том, какую радость доставит он ей, если сделается «знаменитостью»… Наконец, усталость взяла свое, и Алеша уснул первый раз под чужим кровом.
* * *А за стеною у хозяев шел в это время разговор о нем. Марин с Нюрой ужинали.
Дмитрий Васильевич то и дело прикладывался к рюмочке и выспрашивал Нюру о новом жильце. Девушка отвечала нехотя и мало. Она всегда чуждалась своего сурового «дяди» и чувствовала себя стесненной в его присутствии. Он обходился с нею грубо и неприветливо, но сейчас, после выпитой водки, язык у Марина развязался, и он был ласков с Ню-рою. Он поминутно восторгался Ратманиным.
— Это большой талант! Удивительный! Из мальчишки выйдет прок…
Нюра горячо приняла эти слова к сердцу.
Ей сразу понравился милый, добрый Алеша, так горячо любивший свою мать, и она не могла не радоваться его счастью.
— Как я рада, дядя, что он талантливый, этот Ратманин! — произнесла она, оживляясь. — Он такой славный…
— А ты сколько с него за обеды взяла? — неожиданно оборвал племянницу Марин.
— Тридцать копеек, как всегда со всех жильцов брали, — ответила Нюра.
— Ну и дура! — грубо накинулся на Нюру Дмитрий Васильевич. — По полтиннику с него бери… Слышишь! Полтинник за обед, по гривеннику за самовар.
— Да как же, дядя?… Я уж ему сказала прежде… Да и за самовар никогда ничего не брали с тех, с прежних жильцов.
— И опять ты дура! — закричал с раздражением Марин… — С него можно брать… С него надо брать… Понимаешь… Говорят тебе толком, слушайся меня. Раз велено брать полтинник, ты и бери, и стыд в карман спрячь… Я знаю, что говорю…
— Да ведь, дядя, он, этот новый жилец, бедненький, — пробовала было возразить Нюра, — он сам мне говорил, что у него каждый грош рассчитан и что тех денег, которые он привез с собою, ему едва-едва хватит на месяц. А пока он начнет здесь сам зарабатывать, пройдет, вероятно, немало времени…
— Я это отлично знаю, — говорил Марин, наливая себе еще одну рюмку, хотя у него уже заметно язык заплетался от выпитой водки. — Да, знаю. И чем скорее этот мальчишка проживет привезенные с собою из Вольска гроши, тем мне же лучше будет…
— Почему же вам, дядя? — удивилась Нюра.
— То есть не мне, а ему, дурочка, — спохватился Марин… — ему лучше будет, он скорее за работу примется и… и… и… Словом, это мое дело, и ты не вмешивайся… Я так хочу! Поняла? А теперь пошла спать!..
Нюра покорно поднялась с места и, пожелав Марину покойной ночи, поплелась в свою каморку.
Сердце ее почему-то ныло. Точно какая-то беда грозила ее новому другу, который сумел ее привлечь своей добротой и искренностью. А Марин, оставшись один, допил водку и, потирая от удовольствия руки, произнес значительно:
— Сама судьба посылает мне этого глупого мальчишку. Дурачок даже не знает, какой огромный у него талантище… Ну-с, это нам на руку, Дмитрий Васильевич. О, и обделаем же мы дельце!.. Прежде всего необходимо затянуть мальчугана, а когда ему придет крайность, тут и предложить свои условия: так мол и так, не хочешь ли выплыть, дружок? И захочет, захочет! И дело в шляпе… А мы… мы еще прославим себя, Дмитрий Васильевич. О нас еще поговорят!.. Не хотели признавать в тебе художника, Дмитрий, правдой, признают его кривдой. Все враги мои признают… Всех вас проведу и выведу, голубчики мои!.. Только надо осторожно за дело приняться… Все будет так, как я придумал… Неделька, другая — и заговорят тогда о Марине; о том самом, которого считают бездарностью, которого заставляют писать дешевые картинки для рыночных торговцев… Подождите, я вам всем покажу!..
И продолжая потирать руки, Марин тихо хихикал, предвкушая что-то очень приятное и радостное для себя.
* * *Марин исполнил свое слово и буквально не отставал от своего молодого жильца.
Он начал с того, что водил его по городу, показывал ему театры и кофейни, знакомил его с какими-то темными личностями, которых выдавал за своих товарищей-художников, прибавляя при этом, что Ратманину весьма полезно, даже необходимо подобное знакомство. А в те редкие часы, когда Алеша оставался дома, грязные, лохматые друзья Марина являлись в чистенькую комнатку Алеши, курили в ней скверный табак, требовали чай, водку и закуску и льстиво восхваляли талант Ратманина.
Так прошла неделя. За эту неделю Алеша ровно ничего не сделал; постоянные посетители и сам Марин не оставляли его ни на минуту одного и мешали работать.
— Не хотим вам давать скучать, молодой человек! — со своей обычной сладенькой улыбкой говорил Марин. — Соскучитесь вы, и работа не пойдет впоследствии.
— Мне бы хотелось побывать в академии да познакомиться с профессорами живописи, чтобы они посоветовали мне, поступать в академию или иначе устроиться как-нибудь, — говорил Алеша.
— Э-э! академия — вздор! — говорил Марин. — Я вас и без академии вытяну, вы мне только доверьтесь, юноша! Вы только слушайтесь меня и следуйте моим указаниям… А что касается профессоров, то я сам приглашу их сюда к вам… У меня ведь есть знакомые профессора… Они здесь посмотрят, как вы работаете, и, наверное, скажут вам то же самое, что и я: вам в академию не надо…
— Но я все это время не работал, некогда, — смущенно оправдывался Алеша.
— О, это ничего! Придет время — поработаете! — успокаивал его Марин. — Сперва надо хорошенько отдохнуть да посмотреть Петербург, набраться впечатлений, как говорят наши художники, а уж потом приняться запоем за работу… Вы только не беспокойтесь. Я сам, когда придет время, засажу вас за работу.
Но Алеша отлично сознавал, что уже давно пришло время приняться за работу.
Прошла неделя, еще одна… Скоро будет месяц, как он здесь, а никакого заработка в ближайшем будущем ему не предвиделось. Те скромные сбережения, которые он привез из Вольска, подходили к концу. Они все разошлись на угощенья его новых знакомых и на хождения по театрам с Мариным и его друзьями.
А тут еще надо было платить за комнату, за стол, за стирку белья и прочее.
Алеша волновался с каждым днем все больше и больше. Его письма к матери дышали далеко не тем юношеским задором, как то первое письмо, которое он отправил в день своего приезда в Петербург, после восторженного отзыва Марина о его картине.
Анна Викторовна, чуткая до всего, что касалось ее Алеши, посылала ему длинные, горячие послания, наполненные материнской заботой.
Как-то раз Алеша встал рано утром, когда еще все спали, взял кисть и набросал крошечную картинку, на которой изобразил Нюру, подающую ему в первый день его приезда кофе. Картинка попала в руки Марина. Он улыбнулся и сказал:
— Подождите, я снесу эту картинку знакомому торговцу. Интересно, что он скажет.
И в тот же день Марин понес картинку на рынок, старому продавцу, покупавшему обыкновенно аляповатые мариновские виды, ручейки, рощи.
— Это откуда у вас такая чудная вещь? — спросил торговец, любуясь картинкою.
— Как откуда? — смело ответил Марин. — Это моя работа… Неужто вы думаете, что я могу писать только ручейки да рощи… Вы еще не знаете Марина.
— Вот как! Отлично. Таких картинок приносите побольше, я всегда готов их покупать…
Марин очень довольный вернулся домой, но Алеше сообщил, что с трудом удалось ему пристроить картинку, да и то всего за пять рублей, между тем как на самом деле он получил за нее целых пятьдесят рублей.
Алеше и в голову, конечно, не приходило проверить — правду ли говорил хозяин. Он был рад и пяти рублям, которые Марин, впрочем, оставил у себя "за обеды".
* * *Стояло хмурое зимнее утро. Алеша только что проснулся. Голова у него ныла, горела.
Накануне он поздно лег спать. Марин и его друзья до утра засиделись у него в комнате. Все они явились к нему "перекусить и покалякать", как выразился Марин.
Алеша был очень смущен этой навязчивостью. У него не было денег на угощение, и он, застенчиво краснея, признался в этом Марину.
— Вот она молодость-то и неопытность! — расхохотался тот. — За чем же дело-то стало? Вы мне скажите, чем хотите угостить эту ораву, и все будет по щучьему веленью. Нюрка сбегает в лавочку. Я ей дам на все, а потом сочтемся.
Алеша пожал руку Марина и принял его предложение.
Появились, действительно, как по щучьему веленью, и вина и закуски. Лохматые друзья Марина ели и пили за Алешино здоровье и очень сожалели, что их новый товарищ не берет в рот вина.
Только под утро они ушли и оставили Алексея с неприятной усталостью во всем теле и с болью в голове.
Едва он улегся в кровать, как кто-то постучал в дверь.
— Сейчас! Сейчас! — засуетился Алеша и стал быстро одеваться.
