Лидия Чарская - Игорь и Милица
— Я ранена, Горя… Я, кажется, ранена. Страшная боль в плече…
Новый треск винтовок со стороны реки покрыл речь девушки. Теперь над самым ухом Игоря прожужжало несколько пуль. Снова вспыхнули огоньки по ту сторону поля, недалеко от реки и снова затрещали выстрелы, зажужжали пули. Уже не было никакого сомнения в том, что свет фонаря-прожектора привлек внимание ближайшего, находившегося в этой местности, неприятельского отряда. Австрийцы начали наугад пальбу из своих винтовок, и Милица оказалась раненой именно такой шальной пулей, посланной впотьмах наудачу в темноту.
В первую же минуту, убедившись в этом, Игорь почувствовал ледяной холод во всем теле. Он смертельно испугался за своего друга. Холодные мурашки забегали по спине и липкие капли пота внезапно выступили на лбу юноши… Что, если Мила умирает? Что, если шальная пуля сразила ее на смерть? Он по-прежнему чувствовал на своем плече заметно отяжелевшую головку девушки, и сердце его сжалось больнее…
Под сыпавшимся теперь вокруг них дождем пулями, юноша быстро обернулся к Милице и, собрав все свои силы, осторожно приподнял ее над седлом и перенес через себя. Теперь её отяжелевшая головка упала ему на грудь. Безжизненно повисли вдоль тела её ослабевшие руки. Не обращая внимания на свистевшие, то и дело, кругом пули, Игорь заботливо склонился над ней и, скорее угадывая, нежели видя в кромешной тьме её бледное, помертвевшее личико, прошептал прерывисто и тревожно:
— Мила, Милочка… Скажи мне, ты очень страдаешь? Тебе очень больно, родная?
Его ухо почти касалось её губ, из которых теперь вырывалось учащенное, тяжелое дыхание. Её тело трепетало и дрожало от мучительной боли. Что-то липкое, горячее и густое капало на руку Игоря, которой он нежно поддерживал ее y плеча.
— Кровь! — подсказала юноше ужасная мысль. Вдруг тихий стон, вырвавшийся с губ Милицы, достиг до его ушей.
— Горя… я не могу, Горя… не могу ехать так дальше… Каждый шаг лошади отдается мне в рану… Оставь меня… Скачи один… Передай про результат разведки капитану… Я не могу с тобой… Мне больно, Игорь… Мне смертельно больно… Сними меня с седла.
И новый стон, вырвавшийся сквозь стиснутые зубы, заставил снова задрожать Игоря с головы до ног. С добрую минуту длилась эта нестерпимая мука, мука страха и опасения за близкое, дорогое существо среди непроглядной тьмы под дождем ружейных выстрелов, не умолкавших теперь ни на минуту. И опять приоткрылись с трудом пышущие теперь зноем губы Милицы и она зашептала:
— Игорь… Дорогой друг мой… Еще раз прошу, оставь меня… Я не могу ехать с тобой… Это вызывает такие адские муки в раненом плече!.. Каждый шаг лошади, каждое сотрясение… Горя… Добрый, славный Горя, поезжай один… Наш венгерец домчит тебя быстро до окопов… Довези меня только хотя бы до того здания или до рощи, которые мы видели при свете на краю поля… Потом, утром ты приедешь за мной снова… Да, Горя, так надо… Ты должен так поступить…
— Мила… Детка, родная! Что ты говоришь, голубчик ты мой? Оставить тебя одну, раненую, без помощи, когда каждую минуту могут появиться, нагрянуть сюда австрийские разъезды, те самые, может быть, что сыплят теперь в нас этими ужасными пулями! Нет, Мила, проси и требуй от меня, чего хочешь, но только не этого, ради Бога!
Опять грянул ружейный выстрел над самой головой лошади. Гнедой красавец-конь испуганно шарахнулся в сторону. Тихий, медлительный стон вырвался снова из уст Милицы, стон, потрясший все существо Игоря, наполнивший его сердце острой мукой жалости и страха. И опять слабый голос Милицы зазвенел ему на ухо.
— Ты видишь, какие страдания… Какие нечеловеческие страдания я должна переносить… Не упорствуй же, голубчик… Ради Бога, исполни же мою просьбу. A сам поспеши… Каждая минута, каждая секунда дорога, бесценна… Нельзя терять ни капли времени… Мы на войне, Игорь, и долг перед царем и родиной мы должны свято выполнить прежде всего… Ведь от этой разведки зависит спасение жизни многих людей! Ты знаешь это!
— Долг перед царем и родиной… — как эхо, повторил юноша. — Да, она права, эта славная, смелая, великодушная девочка… Она безусловно права… Прежде всего он солдат, он — русский, и все личные переживания, все личные волнения должны заглохнуть и отойти на второй план, пока он не выполнит того, что должен выполнить в силу своего долга… До рассвета остается еще много часов, он успеет дать возможность капитану послать за ближайшими батареями. Только надо спешить, не медля ни минуты. Мила права… Иначе, без прикрытия, потери людей, бросившихся завтра в штыковой бой под огнем неприятельских орудий, будут неисчислимы. Необходимо предотвратить это… Необходимо сделать все возможное, чтобы сохранить сотни, тысячи жизней. A для этого необходимо пожертвовать своими личными опасениями и страхами за жизнь дорогого существа…
Игорь колебался недолго. Недолго боролись два чувства в душе отважного, стойкого юноши. Долг чести с личным чувством беззаветной привязанности к своему другу Милице — голос долга заглушил другой голос. И снова едва слышно он произнес:
— Хорошо, Мила, я сделаю так, как ты этого просишь. Я отвезу тебя и положу в том сарайчике. Бог милостив, авось они туда не нагрянут. Только прежде, чем скакать без тебя дальше, позволь мне перевязать твою рану, благо все необходимое нас надоумило захватит с собой.
Глава III
A выстрелы, между тем, не прекращались ни на одну минуту… Правда, временами они меняли свое направление и раздавались то справа, то слева. Очевидно, неприятель, заподозривший присутствие более или менее значительного русского разъезда, старался нащупать его местонахождение в глубокой, непроницаемой мгле.
Наугад, помня расположение сарайчика, открытого ими при помощи фонаря-прожектора, Игорь направил туда коня, и в несколько минут они достигли его ветхих, полуразвалившихся стен. В той же абсолютной темноте, сняв со всевозможными осторожностями с седла Милицу, с полубесчувственной девушкой на руках, Игорь ощупью нашел дверь и вошел в сараи.
Запах мокрого сена, очевидно, собранного сюда с полей крестьянами ближайшего селения и заметно тронутого осенними дождями, давал себя чувствовать. Досадуя на то, что нельзя было зажечь фонаря без того, чтобы привлечь на себя внимание врага, Игорь, сгибаясь под тяжестью своей ноши, побрел наудачу в глубину сарайчика и, споткнувшись, неожиданно упал в мягкое, еще влажное сено. Не теряя ни минуты, он нащупал огромный стог сена, доходящий почти до самого потолка постройки. Вздох облегчения вырвался из груди юноши. Мелькнула мысль о том, что, если выкопать глубокую нору в сене и спрятать туда Милицу, то даже если бы в этот одинокий сеновал и заглянула неприятельская разведка, то ни в коем случае она не открыла бы здесь присутствия девушки. Но прежде всего необходимо было перевязать ей рану.
Опустив на сено полубесчувственную теперь девушку, он вернулся наружу и, захватив повод лошади, привязал последнюю к двери сарая. Затем снова прошел во внутренность сарайчика и, сняв с себя кафтан, накрылся им с головой. Грубое крестьянское сукно казалось непроницаемым.
Тут Игорь вынул из кармана коробок со спичками и чиркнул одну из них, тщательно ограждая ее со всех сторон полами кафтана. Слабый огонек осветил внутренность помещения. То был действительно сеновал, наполненный до верха гнилым сеном, основательно промоченным. Очевидно, бежавшие из покинутой соседней деревни жители наскоро запрятали его сюда. Но менее всего думал сейчас об этом юноша.
Перед ним лежала полубесчувственная Милица. Черные, длинные, точно бархатные ресницы бросали резкую тень на смертельно-бледные щеки девушки. Запекшиеся губки выбрасывали тяжелое, прерывистое дыхание. Из плеча, сквозь небольшое отверстие, пробитого пулей кафтана, быстро стекала густая алая полоска крови, смачивая собой рукав грубой крестьянской одежды Милицы. Прежде всего Игорь вынул складной нож из кармана и взрезал при помощи его рукав кафтана, и тотчас же его глазам представилось окровавленное плечо девушки. Было необходимо промыть рану, но об этом нечего было и думать: ни одной капли воды не было под рукой. Пришлось довольствоваться одной перевязкой. Быстро и ловко работая в темноте, только изредка освещая раненое место вспыхивающими и тотчас же гаснущими спичками, Игорь прежде всего обтер кровь при помощи имевшейся y него на всякий случай ваты и марли, потом крепко забинтовал рану. По-видимому, перевязка принесла сразу некоторое облегчение раненой, потому что Милица слабо зашевелилась сначала, потом чуть застонала и, наконец, спросила шепотом, открывая глаза:
— Как! Ты еще здесь, Горя?
— Здесь, детка моя, здесь. Около тебя твой преданный друг и товарищ, родная… — прозвучало немедленным ответом на её слова.
