Игорь Минутко - Лето в Жемчужине
— Нет, сынок, нет… Поспи.
Витя закрывает глаза. Холодно. Немного знобит. Витя подтягивает одеяло к самым глазам. И летит в черную бездну. Бездна встречает его шепотом: «Предатель, предатель…»
А потом становится спокойно и тихо. И ничего не видно.
…Приснился сарай бабушки Нюры и Зорька.
Бабушка Нюра доила корову, молоко пенилось в подойнике. И Витя увидел то, что не замечал раньше; на стене висели хомут и дуга, выкрашенные в красное, а сбоку, в углу, лепилось гнездо ласточки.
«Странно, — подумал во сне Витя. — Наяву не видел, а во сне, — пожалуйста».
Потом ничего не снилось; потом пришел доктор, тот самый, что увез в больницу Катю. Резко запахло лекарствами. Витя почувствовал укол и ноющую боль в левой руке.
— Как, доктор? — спросила мама.
«Откуда она взялась?» — удивился во сне Витя.
— Ничего страшного, — сказал доктор. — Сильное нервное потрясение. Выспится и будет здоров.
— Пошли, Лида, — сказал папа. — Пусть спит.
Витя увидел острый нос «Альбатроса», который плавно погружался в темноту пещеры Летучих мышей.
Витя проснулся и почувствовал, что ему хорошо, что он здоров, что очень хочется есть.
Был день. Солнце просвечивало через спущенную штору.
Кто-то сидел рядом. Витя повернулся.
На него испуганно смотрел Репа.
— Репа!.. — прошептал Витя и все вспомнил. И мир потемнел вокруг.
— Витек, ты на меня не сердись, — заспешил Репа. — Ты прости меня, Витек. Ты правильно сделал. Я бы то же…
— Я не предатель? — спросил Витя, чувствуя, как тяжесть рушится вниз, и легкость, легкость наполняет его.
— Что ты! — замахал руками Репа. — Что ты… — И он стал смотреть в пол. — Это и для мамы хорошо…
— Почему? — прошептал Витя.
— Она его… Ну… любила… — еле слышно сказал Репа.
— Пузыря?..
— Да. Ничего я не мог сделать. Любила — и все.
«Славкина мать любила Пузыря… — потрясенно подумал Витя. — Да как же это так? Нет, совсем я не знаю, что такое любовь».
— Как же так, Репа?
— Ничего. Все к лучшему. Другого найдет. — Репа стал веселым. — Мама у меня еще молодая и красивая. Правда?
— Правда, Репа.
— Я ей уже платье подарил! — торжествующе сказал Репа.
— Вот молодец! Я своей маме на день рождения тоже что-нибудь подарю.
— Витек! А знаешь, сколько ты проспал?
— Сколько?
— Шестнадцать часов!
И мальчики стали хохотать. Им стало просто замечательно жить. Очень хороший друг у Вити Сметанина — Репа. Вот познакомить бы его с Вовкой и Катей. Только как это сделать?..
«Как там Катя? И как там все?» — вдруг подумал Витя.
Обедали все вместе, аппетит у Вити был отменный, даже Репа не мог с ним тягаться.
За обедом мама сказала (она приехала вчера с первой электричкой):
— Витя, может быть, ты хочешь остаться в городе? Витя чуть не захлебнулся компотом.
— Мам, да ты что! — только и мог вымолвить он. Папа удивленно посмотрел на маму. Папа — это же совершенно ясно! — все понимает.
После обеда снова стали собираться в дорогу.
24. Что значит быть человеком?
А в Жемчужине их ждали невероятные новости.
Приехали вечером, и сразу же примчался Вовка, потащил Витю на двор, на старые трухлявые бревна, где они обычно совещались и обсуждали свои дела.
— Витя! Без моего разрешения никуда не ходить! — крикнула вслед мама.
— Ну! — начал Вовка, тяжело дыша от нетерпения. — Катя в больнице, в Дедлово, туда ее отвезли, А Матвей Иванович в нашей больнице, в поселковой.
— Как в больнице? — ахнул Витя.
— А так! Сегодня утром сердце чуть не разорвалось. Этот, как его?.. Ну…
— Сердечный приступ, — сказал с террасы папа.
— Да! — Вовка перевел дух. — Хотели перевозить в Дедлово — нельзя. Шевелиться ему нельзя, понимаешь? Доктор приехал, специалист.
— Совсем ему плохо? — спросил Витя, чувствуя, как что-то твердое подкатывается к горлу.
— Плохо. Но доктор сказал, кризис прошел. Теперь нужен только покой. А народу к нему — весь день! Это он из-за нас перенервничал. Из-за всей этой истории. А больше всего — из-за Ильи.
— Какого Ильи? — не сразу понял Витя.
— Да ты что? — Вовка вытаращил глаза. — Из-за брата моего.
«Это же Гвоздь!» — подумал Витя.
— А почему из-за него? — спросил он.
— Ведь как было? Матвей Иваныч письмо от Илюшки получил. Простите, мол, злобы до вас не имею. Только опасайтесь — не своей волей живу. А Матвей Иваныч по штампу узнал — письмо в Кудиярово на почте бросили. Соседняя деревня. Тайком от дружков Илья его написал. Вот и понял наш председатель, что в шайке он, которая магазины грабит.
— Зачем же Гвоздь именно сюда, домой, приехал? — недоуменно спросил Витя.
— Не знаю… — Вовка задумался. — Может, этот пузатый заставил? Ну и молодец ты, Витька! Какого бандюгу поймать помог.
Вовка позавидовал еще немного и продолжал дальше:
— И что Матвей Иваныч сделал! С Ильей долго разговаривал, потом звонил везде. И отдали Илью колхозу на поруки — до суда.
— Его судить будут?
— Конечно. — Вовка погрустнел. — Все равно мамка радуется!
— Чего ж радоваться? — удивился Витя. — Ведь суд будет.
— Чудак! Теперь уж он обязательно домой вернется, у нас в колхозе будет работать. — И лицо Вовки было счастливым и даже гордым. — Все выхлопотал Матвей Иваныч, и — случилось… Вошли к нему в кабинет, а он поперек стола лежит и сказать ничего не мажет. Ну, сразу «скорую помощь».
— Вовка! Пойдем его проведаем.
— Пойдем! Только не поздно ли?
— Не поздно, — сказал с террасы папа. Он, оказывается, слышал весь разговор. — Десять часов всего. Бегите. Ребята вскочили с бревен. Шли мимо сарая, где бабушка Нюра доила Зорьку.
— Подожди, я сейчас, — сказал Витя и заглянул в сарай.
В сарае горела тусклая лампочка, и из-за широкой спины коровы Витя увидел ласточкино гнездо, которое лепилось в углу; рядом висел хомут и дуга, покрашенные потускневшей красной краской.
«Чудеса да и только», — подумал Витя.
— Ты что? — спросил его Вовка, когда Витя вышел из сарая.
— Да так… Побежали.
И мальчики помчались к поселковой больнице, которая стояла на краю Жемчужины, за прудом.
Вечер был теплый, безветренный. По улице шло стадо; коровы призывно мычали, тяжело покачивались их полные бока; навстречу коровам спешили хозяйки, и голоса их были ласковыми и зазывными; пахло молоком, навозом, деревенским жильем!
— А еще что! — рассказывал на бегу Вовка. — Звонил Петр Семенович. Того, в темных очках, шофера, тоже арестовали. Прямо в гараже и накрыли. И еще Петр Семенович сказал, что всем нам — тебе, мне и Кате, — будет вынесена благодарность и, может быть, вручат ценные подарки. Во! Только, сказал, нужно документы оформить. Здорово?
— Здорово, — сказал Витя, но почему-то последняя новость особого впечатления на него не произвела.
Ведь если подумать, что такое особенное они совершили? Уж если кого награждать, так это Альта и Сильву.
В больнице, одноэтажном белом доме, были ярко освещены несколько окон.
— Нет, нет и нет! — сказала ребятам дежурная сестра, очень высокая, худая, со строгим лицом. — Да что же это за наказание такое! Целый день идут! Ему же покой нужен. — И было видно, что сестра и довольна, и взволнована тем, что к Матвею Ивановичу приходят много людей, однако, правила соблюдать надо. А также предписание лечащего врача. — И посетитель у него сейчас, — строго добавила она.
— А как его здоровье? — спросил Витя.
— Лучше. Стало лучше, понимаете, хлопчики? — И теперь у сестры лицо стало добрым. И она смягчилась. — Пустить не могу. Но вы идите к окошку, второе с краю. Только осторожно. А доктор вас увидит — я ничего не знаю. Понятно?
Но последних слов мальчики не слышали — их уже не было в приемной.
Тихо прошли вдоль белой стены, мимо первого окна и вот — второе. Осторожно заглянули.
Матвей Иванович лежал на широкой кровати, с железными никелированными спинками, и лица его не было видно, потому что кровать стояла изголовьем к окну, только большие уставшие руки лежали поверх одеяла, а на подушке голова с густыми седыми волосами.
Горела лампа под зеленым абажуром на белой тумбочке, освещала лекарства, пузырьки, вазочку с тремя гвоздиками — одна красная, а две розовых, тарелку с едой, накрытую марлей.
Рядом с кроватью на белом табурете сидел… Гвоздь! Сидел Илья Зубков, брат Вовки.
И опять Витя не узнал его. Это был не тот Гвоздь, который делал бизнес на толчке. Это был не тот Гвоздь, который лежал в безразличной позе на лужайке с тоской в глазах.
На табурете сидел деревенский парень, понурый, кряжистый, с длинными сильными руками, понурость была во всей его позе, а лицо казалось заинтересованным, даже радостным, а в глазах не было ни тоски, ни страха. Только большой синяк под глазом и ссадина на щеке говорили о недавних событиях.
