Лев Давыдычев - Дядя Коля – поп Попов – жить не может без футбола
— Сознаю всю ответственность момента, — торжественным тоном согласился дядя Коля. — Жить не могу без футбола! Но… но спокойствие уважаемой Анфисы Поликарповны, — продолжал он уже с явным сожалением, — не имеет к этому никакого отношения. Мы не имеем ни малейшего морального права по своей вине беспокоить старого человека.
Шурик ещё несколько раз машинально позвонил, постучал, потом долго молчал, склонив набок взъерошенную голову, и признался:
— Не понимаю. Почему нельзя ей побеспокоиться немножко по нашей вине? Мы-то по её вине беспокоимся, да ещё как!
— Уважаемая Анфиса Поликарповна старше нас. И почему она обязана хотя бы и немножко беспокоиться по нашей вине?
— Но ведь мы-то ни в чём не виноваты! То есть виноват во всем один я! А решается ваша судьба! А бабушка всё равно спит! — не сдерживая раздражения, говорил Шурик. — Если мы и попадём в квартиру, то всё равно придётся бабушку оставлять, если она привыкла спать до половины одиннадцатого!
— Можно оставить хотя бы записку, что мы ушли, — уныло сказал дядя Коля. — К тому же мне совершенно необходимо побриться. Нельзя же в таком виде…
Пока они стоят и гадают, что им делать в создавшейся обстановке, мы с вами, уважаемые читатели, перенесемся к Егору Весёлых и посмотрим, чем же он занимается, оставшись без своей гордости — огромных чёрных усов.
Уже под утро, когда он спал зыбким, неспокойным сном, ему приснилось, что усы свои он потерял. Егор Весёлых мгновенно проснулся, рывком сел на кровати, схватился руками за… нос!
И — вспомнил всё.
И — состонал так громко и жалобно, словно у него враз заболели все зубы и уши…
И — сверхтоскливо подумал: есть ли смысл просыпаться и жить без огромных чёрных усов?
Он уже решил снова лечь, но услышал за окном умоляющее мяуканье. Егор Весёлых подошёл к открытому окну, выглянул во двор, увидел на заборе своего кота и позвал ласково:
— Жоржик, Жоржик!
А кот вдруг спросил его хриплым и скриплым человеческим голосом:
— В чём дело? Слушаю вас.
Конечно, Егору Весёлых сразу стало ясно, что это ему просто послышалось спросонья, и он ещё более ласково спросил:
— Есть, Жоржик, не хочешь?
— Ещё как! — радостно ответил кот. — Буду вам очень благодарен хотя бы за кусок хлеба.
Егор Весёлых был храбрым человеком и, как вы помните, уважаемые читатели, только что демобилизовался из армии, и сказки о говорящих животных он знал, но тут ему стало очень не по себе. Сказки сказками, а когда тебе кажется, что обыкновенный кот говорит пусть неприятно скриплым и хриплым, но человеческим голосом, тут, по крайней мере, растеряешься… Поэтому Егор Весёлых больно-пребольно ущипнул себя правой рукой за левую, потом ещё больней-пребольней левой рукой за правую, убедился, что не спит, и всё-таки с очень большим опасением спросил:
— Но ведь ты, Жоржик, никогда не ел хлеба? Ты же любитель колбасы!
— Не откажусь, конечно, и от колбасы, — скрипло прохрипел кот и хрипло проскрипел: — А если вы ещё предложите мне стакан горячего чаю…
— Коты чай не пьют! — громко прошептал, весь испуганно сжавшись, Егор Весёлых.
— Какие коты? При чём тут коты? — рассердился кот.
— Жоржик… это ты… так… говоришь?
— Конечно, я. Собственно, а что тут удивительного?
Изо всех сил долго покрутив головой, словно надеясь этим вытрясти из неё наваждение, Егор Весёлых собрал всё свое мужество и крикнул неестественно дружелюбно:
— Иди ко мне, Жоржик, накормлю!
Но кот, почему-то отвернувшись от хозяина, скрипло захрипел:
— Ясу… ясу… ясу…
«Что же это такое со мной происходит?! — в страшном ужасе закрыв глаза, подумал Егор Весёлых. — Неужели из-за потери усов я сошёл с ума?!»
А с забора раздавалось хриплое и скриплое:
— Ясу… ясу… ясу…
«Я сумасшедший, — вдруг как-то спокойно пронеслось в голове Егора Весёлых, и он мысленно скомандовал себе: — С ума не-е-е-е схо-о-о-о-дить! В здравом уме нахо-о-о-о-дись!»
А кот всё громче и громче, натужнее и натужнее скрипло и хрипло тянул:
— Ясу… ясу… ясу…
— Иди, иди, Жоржик! Колбасы дам сто грамм! Чаю дам два стакан!
«И язык меня уже не слушается! — обречённо подумал Егор Весёлых и почувствовал, как от умственного напряжения у него закружилась голова. — Видно, я из-за своего хвастовства и зазнайства здорово заболел. С ума, конечно, я вряд ли сошёл, но что-то в мозгах у меня поломалось».
— Ясу… я-я-а-а… ясу… — у-у-у-довольствием! — скрипло прохрипел кот, спрыгнул с забора и бегом, прыжками направился к дому.
Шатаясь и борясь с головокружением от умственного напряжения, Егор Весёлых добрался до дверей, опираясь рукой о стену, открыл дверь и…
Тут ему снова пришлось призвать на помощь всё свое мужество, всё самообладание, чтобы отнестись к увиденному более или менее спокойно.
Перед ним стояло… В общем-то, это был, конечно, человек, невысокий, очень и очень толстый, но очень уж странный и, откровенно говоря, почти страшный. Одетый в серый, длинный, до полу халат, подпоясанный скрученной простыней с узлом в виде банта на животе, человек этот закатывал и закатывал рукава халата, словно собирался драться на кулачках. Лицо его, покрытое ссадинами и пластырями, лоб, украшенный тремя одинаковыми синяками (бывшими разноцветными шишками), наводили на мысль о тёмной судьбе данного субъекта.
На редкость громко, удивительно шумно и достаточно глубоко вздохнув, Егор Весёлых сказал подбежавшему коту:
— Иди домой, Жоржик!
— А-а, тезка! — скрипло и хрипло обрадовалось то, что стояло перед Егором Весёлых. — А я решил, что вы меня знаете и приглашаете завтракать.
— Кто… кто… вы… такой? — понемногу приходя в себя, но всё ещё с трудом произнося слова, спросил Егор Весёлых.
— Позвольте представиться, старший тренер футбольной команды «Питатель» Жорж Робертович Свинкин.
— Вы и есть Свинкин?! — поразился Егор Весёлых. — Свинкин? — восторженно повторил он и захохохохохохохотал… Подняв лицо вверх, раскачиваясь взад-вперёд, он неудержимо хохохохохохотал. — Вы — Жорж, а я думал, что Жоржик! — Его стало сотрясать от смеха, он уже не раскачивался взад-вперёд, а именно сотрясался всем телом. — А я думал, Жоржик! А то Жорж! Робертович! Свинкин! Я ведь думал… я ведь думал… ясу… ясу… что я сумасшедший!.. Ясу… ясу… ясу… — Смех мешал ему собраться с силами и перестать трястись. — Я думал, что кот… что кот… кот заговорил! — И Егор Весёлых не перестал трястись всем телом, а наоборот, затрясся ещё сильнее и ещё громче захохохохохохохохотал.
— Прекратите хохотство!!! — С большим достоинством и в меру грозно потребовал Жорж Свинкин. — Это звучит оскорбительно для солидного человека, спортивного руководителя. С кем имею честь беседовать? — Он терпеливо и опять-таки с достоинством подождал, пока его собеседник окончательно успокоится, перестанет сотрясаться всем телом и хохотать. — И учтите, что я действительно не отказался бы от самого скромного завтрака, но с горячим чаем. Ночью я заблудился, никак не мог найти дорогу в больницу, потому что редкие прохожие шарахались от меня и спросить, таким образом, было не у кого. Спал тут у вас, стыдно сказать, под забором. И вот под утро продрог основательно. — Жорж Свинкин подкручивал и подкручивал длиннющие рукава халата, словно собирался драться на кулачках, поправлял и поправлял узел-бант на животе. — Я вас слушаю.
— Слушай, слушай! — с заметной угрозой в голосе отозвался Егор Весёлых. — Кто я такой, не так уж и важно. А вот твоя подозрительная особа мне известна.
— Каким образом, позвольте полюбопытствовать?
— Я знаком с Шуриком Мышкиным и Николаем Поповым.
— Так, так, так… — Жорж Свинкин опешил, попытался скрыть это опешивание, но ничего у него не получилось. Тогда он принял сверхозабоченную, с оттенком солидности позу. — Я достаточно хорошо знаю их обоих. Кстати, весь мой внешний вид, ужасный, конечно, и даже несколько неприличный, получился таким именно из-за этого негодяя Попова Николая.
— Да как ты смеешь так называть…
— Смею, смею! Имею все основания! Да, он перспективнейший вратарь, но неблагодарнейший человек. К вашему сведению…
— Можешь больше не врать, я всё знаю! — довольно грубо оборвал Егор Весёлых, но Жорж Свинкин не дал ему говорить, сразу заявив крайне возмущённым тоном:
— А то, что он поп, это вы знаете? А?
— И это мне известно. То есть он не поп, а бывший поп, который серьёзно решил стать вратарём.
И тут захохохохехехехехихихихихохохотал Жорж Свинкин. Собственно, это был даже не смех, пусть и необычный даже. Это было невообразимое и непередаваемое звукоиздавание: хохот, хахат, хихит, хехет, произносимые одновременно с хрипом, скрипом и по-визгиваньями. Но всё это продолжалось, к счастью, не так уж и долго, потому что издаватель, в сущности, не имел желания даже улыбнуться хотя бы разик.
