Король цирка - Дьюла Круди
Миклош не понял, почему он должен думать про цыгана, но переспрашивать не стал. Обуреваемый невеселыми мыслями, он забрался на высокое тутовое дерево, которое росло напротив веранды, и, усевшись на ветку, начал качаться на ней.
На село медленно опускались летние сумерки. С вершины дерева хорошо были видны все окрестности, в том числе и усадьба Касони. Миклош уже привык забираться на это дерево и высматривать, что там делается, когда, напроказничав, не осмеливался идти домой. Но тут он поглядел в другую сторону и удивленно пробормотал:
— На дороге какая-то повозка. Не гости ли к нам едут?.. А вот и еще! Да это две раскрашенные кибитки. Кажется, к нам в село приехали комедианты!..
И он торопливо спустился с дерева.
— Эй, ты куда? — окликнул его дядюшка Мартонфалви.
— Пойду посмотрю на них! — отозвался Миклош.
— Не ходи! — попытался удержать его старик управляющий. — Я расскажу тебе еще одну историю про цыгана-барабанщика.
Но Миклош уже перелезал через забор. Ему лень было идти до калитки, поэтому он выбрал кратчайший путь и сразу поспешил в ту сторону, откуда двигалась необычная процессия. Но тут же разглядел невдалеке три знакомые фигуры. Это были его младший брат Янош и Бела Винцехиди, сын помещика, проживавшего по соседству, со своим гувернером Палом Буго.
«У Белы опять новый костюм», — отметил про себя Миклош, когда франтоватый юноша в лаковых полуботинках приблизился к нему. В одном глазу у Белы поблескивало маленькое стеклышко, и каждый его жест был исполнен жеманности и чванливого высокомерия.
А вот Пал Буго в отличие от своего воспитанника с полным равнодушием относился к собственной наружности и все еще носил долгополое коричневое пальто, которое, наверное, много лет назад приобрел для того, чтобы не снимать его до гробовой доски. Это был худощавый и рослый — на две головы выше всех сельчан — молодой человек с неимоверно длинными ногами. Когда он, идя рядом со своим воспитанником, делал шаг, тому, чтобы не отстать, приходилось делать три шага. И неудивительно, что Пал Буго постоянно сдерживал себя при ходьбе: ему казалось, что он двигается медленно, как улитка.
— А мы как раз искали тебя, — сказал Янош. — Папа на тебя больше не сердится. Тебе надо только попросить прощения у жены пастора.
Миклош тяжело вздохнул.
— Привет! — процедил сквозь зубы Бела Винцехиди, протягивая Миклошу свою тонкую холеную руку.
Миклош так пожал ее, что Бела скривился от боли.
— В Пеште[3] так не принято, — пробурчал он, потирая начинающие краснеть пальцы. — Там вообще все по-другому, не так, как у нас.
— А зачем у тебя в глазу эта стекляшка? — полюбопытствовал Миклош. — Ты ведь, по-моему, не близорукий.
— Это монокль, — снисходительно пояснил Бела. — В Пеште все аристократы носят монокли. Мода такая.
— Дурацкая мода! — заявил Миклош. — Я бы не стал портить себе глаза.
— Ребята, я, пожалуй, пойду, — сказал Пал Буго, нетерпеливо топтавшийся около них. — Мне надо ежедневно проходить определенное расстояние, а то ночью мои ноги не успокоятся, пока не заведут меня на крышу дома.
И с этими словами гувернер удалился, дав наконец волю своим ногам, которые принялись отмерять двухметровые шаги. Со стороны казалось, будто он спешит по какому-то неотложному делу.
Ребята неторопливо двинулись к дому. Они не прошли еще и половины пути, когда Пал Буго вернулся и, поравнявшись с ними, бросил на ходу:
— Я должен трижды покрыть это расстояние, и тогда, думается, на сегодня будет достаточно.
Когда-то Пал Буго был семинаристом-проповедником и с тех пор взял за правило каждый день проходить по нескольку миль, чтобы не утратить приобретенные навыки, к числу которых относились выносливость и быстрота ходьбы. По мнению Пала Буго, именно это являлось наиважнейшим для проповедника, ведь чем больше городов и сел он успевал обойти, тем удачнее складывалась его судьба.
Когда Пал Буго стал гувернером юного Винцехиди, ему больше уже не нужно было ходить по городам и селам, но зато он регулярно совершал пешие прогулки из конца в конец села да и дома, в своей комнате, постоянно мотался из угла в угол. И частенько приговаривал:
— Даже хороших лошадей надо каждый день пускать в галоп, чтобы они не застоялись. А мои ноги — это мои лошади. Если бы они привыкли бездельничать, мне пришлось бы ездить по железной дороге. А я никогда в жизни не ездил на поездах и все-таки побывал в Риме, в Париже и даже в Гамбурге. И пошел бы дальше, если б у меня на пути не оказалось море.
Ребята уже подходили к дому, когда на проселочной дороге показались аляповато расписанные яркими красками кибитки, которые Миклош увидел с верхушки тутового дерева. Повозки тянули две лошади. Из маленькой трубы над одной из кибиток струился легкий дымок — там наверняка готовили ужин. За второй бодро вышагивал юноша приятной наружности — с виду ровесник Миклоша — в красной тюбетейке. Он с любопытством оглядывался по сторонам и улыбался каким-то своим мыслям. Когда он проходил мимо, Миклош не смог удержаться, чтобы не спросить:
— Что это за труппа?
— Это цирк Барберри, — пояснил юноша. — Завтра вечером мы дадим здесь представление.
— Ой, как здорово! — воскликнул Миклош и, чтобы показать, что это не было с его стороны праздным любопытством, тут же продемонстрировал безупречное двойное сальто.
Улыбчивый юноша в ответ подкинул вверх свою тюбетейку, сделал стойку на руках и, поймав ее ногой, помахал ею в знак приветствия.
Миклош раскраснелся от волнения.
— Цирк Барберри… — пробормотал он. — Должно быть, хороший цирк, если там такие артисты!
А ведь он увидел пока еще только одного артиста.
На дороге показался Пал Буго. Делая огромные шаги, он стремительно приблизился к ребятам и на ходу проговорил:
— Если мой желудок, который работает как часы, меня не обманывает, близится время ужина. Но мне надо пройти еще одну милю. Я скоро вернусь.
Из дома послышались удары гонга, призывающие к ужину, и Пал Буго заставил своих «лошадей» прибавить шагу.
Глава вторая, в которой мы знакомимся с жизнерадостными людьми, не теряющими присутствия духа даже в затруднительных ситуациях
Большие, ярко раскрашенные кибитки остановились в самом центре села, возле единственного трактира. Шагавший следом юноша в красной тюбетейке огляделся по сторонам и, приоткрыв дверцу первой кибитки, возвестил:
— Вуаля, дамы и господа! Вот то самое
