Сергей Семенов - Отчего Парашка не выучилась грамоте?

По вечерам, когда у Еремкиных зажигали огонь, Парашка обыкновенно подсаживалась к столу и или развертывала книжку и читала по ней, или выводила что-нибудь на доске. Сначала она затверживала звуки, потом стала сливать звуки в слова. Выходили или человеческие имена, или какие-нибудь названия. Нениле очень приятно было слышать, как Парашка произносила: "си-ла", "мы-ло". Иногда к девочке подсаживался и отец и одобрительно приговаривал:

– - Так, так, умница! Ну, а скажи-ка, вот это что за слово?

И он показывал пальцем в книжку.

– - Ка-ша, -- читала Парашка.

– - В книжке-то каша? Да кто ж ее сюда наклал? Вот поди ж ты! Знают, что больше ребенку идет, тем и приманивают… Дома-то не скоро дождешься: крупа-то в городе, а деньги-то в ворохе, а тут вон оно и есть. А это что? -- И он указывал другое слово.

– - Са-ло, -- читала Парашка.

– - Каша с салом. Вот это славно! Ай да девка, ты лучше нас живешь: мы работаем, да и то пустые щи да картошку мнем, а ты только в книжку глядишь -- и то что кушаешь! Не найдем ли мы еще что, ну-ка, прочти вот тут!

– - Ма-ли-на.

– - Ого! После каши-то с салом малина на закуску! Больно хорошо. А тут?

– - Ко-сарь косит.

– - Вот так чудеса! Что значит ученье-то: и каша с салом, и косарь косит; у нас косарем-то только и можно лучину щепать, а у них косит!

В такие вечера все приходили в благодушное настроение, забывали свою неприглядную жизнь. Бывало, вечером Григорий или сидит насупившись, или что-нибудь делает молчком; но теперь, после таких развлечений, он оживлялся, прибадривался, начинал вспоминать молодость, рассказывал, что он встречал, когда в отходе был. Время шло незаметно, и после таких вечеров крепче спалось и веселее вставалось.

Только Еремкины кончили молотьбу, как пошли осенние дожди. Небо заволокло тучами, дорога испортилась, везде образовалась грязь, лужи, канавы наполнились водой. При ходьбе в школу в полусапожках Парашки всегда чавкала вода. Когда она приходила в избу, то мать стаскивала ей скорей башмаки и вытирала ноги. Парашка стала чувствовать головную боль и насморк, но крепилась, не говорила матери, а только по вечерам не сидела за книжкой и больше лежала на печке.

Григорий стал разбираться с урожаем. Он отвез семена в магазин, расплатился с теми, у кого занимал рожью и мукой, и перемерил, что оставалось на продажу. Вышло немного. Григорий чувствовал, что ему опять не расквитаться со старостой, значит, опять дома сиди, готовый хлеб ешь. Еще что продать? Нечего, все в обрез. Занять? Кто поверит, -- да и нет у них в деревне денежных людей! Тьфу ты, пропасть проклятущая!.. Да когда же все это только кончится?..

Наконец ударили морозы. Землю сковало так, что она сделалась точно мостовая; и когда ехали на колесах, то еще издалека слышался глухой грохот, который молотками отзывался в мозгу. Мужики из Моховки стали справляться в город; с ними решил поехать и Григорий.

– - Ты смотри там что, -- наказывала мужу Ненила, -- а Парашке купи сапожки, чулочки да полушалок теплый.

– - Коли выгадаю что, куплю, а как не на что будет, где ж я возьму?

– - Выгадай как-нибудь, -- что ж обижать девку! Она у нас одна.

– - Ладно, -- сказал Григорий и тронул лошадь.

Парашка в этот день пришла из школы со слезами.

Ее истоптанные башмаки при ходьбе по замерзлой земле окончательно развалились, и ноги у ней очень озябли. Когда мать разувала ее, то они были красные, как у гуся. Мать послала ее на печку, но там ножонки разошлись с пару. Девочка плакала сначала тихо, а потом заревела.

– - Ой, матушка, больно! Милая, еще больнее стало! -- выла Парашка.

– - Что ты, дура, что ты? перестань! Сейчас утихнут. Ведь это все так. Вот маленько обойдутся, и пройдет.

Парашка замолчала не скоро: видно, ноги не проходили. Потом она успокоилась, но с печки не слезала. Мать решила ее немного поразвлечь и полезла к ней.

– - Ну, что ты сегодня во сне видела?

– - Ничего.

– - Так ничего не видала?

– - Нет.

– - А как же, тебе сегодня отец сапоги привезет, чулки, полушалок -- ты нешто не рада этому?

– - Рада.

Парашка еле ворочала языком. Ненилу это встревожило. Уж не захворать ли хочет девчонка? И ее кольнуло в сердце. Она пощупала у дочки голову и спросила:

– - Што же это у тебя, аль што очень болит?

– - Нет, -- отвечала Парашка.

– - Так отчего же ты такая невеселая-то?

– - Так.

Ненила вздохнула.

– - Ах ты, моя ученица! Тебе, знать, учиться не хочется, -- заленилась.

– - Нет, хочется, штой-то ты? -- оживилась Парашка, подняла голову и хотела слезать долой.

– - Куда это ты?

– - Урок учить.

– - Ну, поспеешь, выучишь! Полежи еще маленько, и я с тобой полежу, а то не хочется с печки-то слезать.

Парашка опять легла. Ненила уже не в первый раз стала спрашивать, как у них там в школе, хорошо ли с ними обходится учительница, кричит ли на них, не сердится ль? Кого всех больше любит? Парашка говорила, а Ненила вспоминала свои детские годы. Ничего тогда об этом у них и слухов не было.

– - Вам лучше будет жить! -- вздохнув, сказала Ненила и стала слезать с печки.

Были полные сумерки. Ненила зажгла огонь. Парашка соскочила вслед за ней и полезла за стол. Только Ненила зажгла лампочку, как в окошко застучали.

– - Кто там?

– - Эй, хозяйка! Выйди на минутку сюда, -- послышался мужской голос.

– - Что там такое? -- проговорила Ненила встревоженная и вышла из избы.

Парашка слышала, как у двора зашел какой-то разговор, ее мать ахнула; потом разговор перестал, хлопнула калитка, скрипнула дверь, и в избу вошла Ненила. Парашка взглянула на нее и не узнала матери. На ней не было лица.

– - Вещун твое сердце, дочка! Отца-то в городе в будку забрали.

– - В какую будку?

– - А такую, куда пьяных сажают.

– - Што же, он пьяный напился?

– - Выпил, говорит, в трактире да с буфетчиком повздорил. Бутылкой, говорит, в трактирщика-то запустил.

– - А что ж ему там сделают?

– - Изобьют, да как бы деньги не вытащили… В трактире-то, говорит, и то тузили, тузили! Ох ты, мое горюшко!

Ненила горько заплакала. У Парашки тоже застлало в глазах. Ей уж не хотелось ни учить уроков, ни сидеть тут, она забилась под божницу и съежилась. Ненила между тем причитала:

– - Говорила мне родная матушка: "Не радуйся, дочка, замужеству. Бабья судьба -- во всем худоба". Словно она мне напророчила! Не вижу ни счастия, ни радости, захожу я словно в темный лес, чем дальше иду -- темней впереду. Когда ж это только кончится?

Парашка подскочила к ней, обняла ее за плечи и тоже заревела.

На другой день только после обеда Григорий приехал домой. Лошадь его всю ночь стояла голодная, бока у ней обвисли, резко обозначились ребра, и она, понуро опустив голову, едва передвигала ноги. Григорий ее не погонял. Он сидел, нахлобучив шапку, и глядел как будто вперед, причем глаза были тусклы, как свинец. Это был тот же мужик, да не тот. Что-то новое, небывалое явилось в выражении его лица. Он был не пьян. Лошадь, подойдя ко двору, повернула к воротам морду и тихо заржала. Григорий медленно вылез из телеги и, размявшись, нехотя стал выпрягать ее.

– - Ты бы еще там ночку ночевал! -- с упреком сказала Ненила, выходя навстречу мужу и на ходу натягивая кафтан.

– - И ночуешь! С этими дьяволами только схватись!

– - А тебе нужно было схватываться?

– - А то что ж, теперь на них богу молиться? -- проговорил Григорий, и голос его задрожал. -- Они во всем нас жать будут, а мы и пикнуть не смей. В лавке обдирают, на базаре обдирают и в трактире на обман идут. Что у нас деньги-то нахальные? Мне моя копейка-то тоже дороже всякого приходится, а они за нее вместо добра -- дерьма! Я им покажу!

– - Эх, мужик, мужик! -- вздохнув, проговорила Ненила. -- Сказано: с сильным не борись, с богатым не судись.

– - Вот еще старосту, корявого черта, нужно распотрошить. Если он мне только пачпорта не даст, я ему не знаю что сделаю!

– - Нагруби еще ему, он те не так доймет.

Немила стала выбирать из телеги; там, кроме веретья и пустых мешков, ничего не было.

– - Что ж ты, знать, ничего не купил? -- с испугом спросила она.

– - Нечего покупать-то, и не купил!

Ненила заплакала.

– - Что мы теперь Парашке-то скажем; ведь обревется совсем, в чем ей в училище-то будет ходить?

– - Походила, да и ладно, не нашему, видно, рылу в пономарях быть, -- угрюмо проговорил Григорий и вывел лошадь из оглобель.

Наступило молчание.

Григорий сорвал с лошади хомут и увел ее на двор. Ненила снесла в сени веретья с мешками. Потом они стали убирать телегу. Убрав телегу, Григорий сказал:

– - Ну я пойду к старосте.

– - Не озорничай ты там, ради бога!

– - Помалкивай! -- процедил сквозь зубы Григорий и пошел прочь от двора.

Ненила пошла в избу. Только она переступила порог, как заметила, что от окна отошла Парашка и проворно пошла к приступке, чтобы лезть на печку. Ненила поняла, что девчонка видела, что ей ничего не привезли, что в ее душонке гнездится глубокое горе, и ее собственное горе усилилось. Она не ошиблась: только Парашка перекинулась на печку половиной туловища, как из ее груденки вырвался горестный звук.