Александр Дорофеев - Путь самурая, или Человек-волна
— Прочь! — заорал Ноздря, — Изыди!
Всё вокруг встрепенулось, вздрогнуло, изменившись. Лиса подскочила и засеменила по берегу пруда, заметая хвостом следы.
Очнулся и Сяку Кэн от своих видений. Но только на время. Они приходили теперь вновь и вновь, становясь всё отчётливей. И Сяку Кэн, в конце концов, понял, что когда-то жил в том огромном городе, — в другой стране и в другом времени.
Он припоминал всё больше и больше о своей прежней жизни, что не так уж и удивительно. Ведь ангел при рождении не шлёпнул его по устам, не отнял память.
Спящие в горах
Папа с мамой не знали, что и делать, слушая Сяку Кэна.
Он каждый день вспоминал что-нибудь новенькое. То про какой-то ящичек, в котором якобы мелькают картинки жизни, то про огромное вращающееся колесо с люльками, куда люди садятся, чтобы просто так полюбоваться с высоты окружающими видами. Он рассказывал о жутких битвах, когда летающее железо и падающий огонь пожирают всё, что встаёт на их пути. В сравнении с теми сражениями нынешняя война всех против всех — сущие пустяки, детская забава!
— Выброси эти глупости из головы! — сердился поначалу папа. — Ты не знаешь, что будет завтра, поэтому и выдумываешь то, чего никогда не может быть.
— Это будет, — утешал Сяку Кэн, — но потом! Ещё не скоро! Я когда-то читал об этом.
— В него вселилась лиса и зовёт к безумию, — запечалилась мама.
— Точно — лисье наваждение, — вздыхал папа Ясукити и писал тушью заклинания на бумаге.
Сяку Кэна даже поили кровью барсука, чтобы напугать лису. Однако ничего не помогало.
Особенно огорчались родители, когда их мальчик начинал говорить на каком-то неизвестном тарабарском языке.
— Остаётся призвать ямабуси, — сказала мама. — Только он сможет изгнать лису.
В ту пору в горах Ёсино жило много отшельников, проводивших дни и ночи в молитвах. Их называли — ямабуси, то есть спящие в горах. Они, действительно, и наяву были, как во сне, но видели и знали такое, чего других людям и не снилось.
Ямабуси умели вызывать во время засухи дожди или, наоборот, выпроваживали грозы, успокаивали землю при закладке новых домов или храмов, исцеляли от болезней, изгоняли злых духов.
Обычно ямабуси являлся со своей женой, шаманкой и прорицательницей мико. Вместе им всё было по силам.
Как-то вечером Сяку Кэн услыхал необычный звук, будто хрипловато кричала редкая морская птица, залетевшая вдруг в долину Ямато, или же неведомый подводный зверь, который предвещает землетрясение и страшные волны-цунами.
Выскочив на улицу, он увидел в наступивших сумерках светлое, лохматое облачко, укрытое широкополой шляпой. Оно медленно спускалось с холмов, постукивая посохом.
— Ах, наконец-то! — воскликнула мама. — Спящий в горах!
Сяку Кэн разглядел, наконец, длинноволосого человека в белой одежде. Шаровары до колен, гамаши и носки с одним пальцем. На груди у него висела большая раковина, а за спиной были приторочены две деревянные коробки. Следом поспевала маленькая, как овца, тихая, будто кошка, шаманка с рогожным ковриком под мышкой.
Войдя в дом, они принялись распаковывать коробки — достали столбики, украшенные бумажными ленточками с письменами, чётки, жаровню, веер и пучки сухой, но остро пахнущей травы.
Ямабуси снял соломенную шляпу, под которой оказалась маленькая, вроде плоской чёрной шкатулки, шапочка-токин, удерживаемая на голове лишь длинными тесёмками, связанными за ушами. Возложил на плечи узкие полоски красной парчи с кисточками. Расстелил рогожу, и усадил посерёдке свою спутницу- шаманку, окружив её столбиками.
Всё происходило в полной тишине. Лишь кошка Микэшка шипела из угла, выгибая спину. Что-то её настораживало или даже пугало в этих пришельцах. Может, они втроём только и видели, чувствовали и знали такое, чего другим было неведомо.
Ямабуси развёл огонь в жаровне, бормоча заклинания, подбросил траву и корешки, отчего всё тут же окуталось, меняя очертания, густым дурманящим дымом.
Сяку Кэну казалось, что шаманка-мико приподнялась над рогожным ковриком и парит в дыму, как паутинка, — то выше, то ниже, то вовсе растворяясь и пропадая с глаз.
Спящий в горах так дико гудел в раковину и взмахивал посохом по сторонам света, что и мёртвые бы пробудились.
Однако живых, как ни странно, клонило ко сну. Мама с папой клевали носами. Да и сам Сяку Кэн будто поплыл в немыслимые дали, за сотни лет, туда, где жил когда-то.
Впрочем, кто бы сказал определённо, сон это или странная явь?
И вот голубой дракон появился с востока. С запада одним прыжком — белый тигр. Немыслимой красоты птица феникс прилетела с юга. А с севера приползли черепаха со змеёй. В доме стало так тесно — не повернуться! Да ещё шаманка-мико, перебирая ленточки на столбиках и поглаживая животных, затянула тонким голосом песню, понятную одному Сяку Кэну, — «не слышны в саду даже шорохи»!
Допев до конца, ослабела и прилегла на рогожку. Дым рассеялся. Животные удалились на все четыре стороны, пригласив с собой и кошку Микэшку, просто так, — прогуляться да на мир поглядеть.
Ямабуси ударил посохом в пол, снял чёрную шапочку и, уставившись в неё, как в книжку, или в волшебное зеркальце, сказал:
— Тут дело не в лисах! И нечистым духом здесь не пахнет! Просто этот мальчик, раньше, чем родиться среди нас, жил слишком далеко. Если говорить точнее, то в тридцати шести годах Дракона от нашего времени — в будущем, куда едва заглянешь. Именно там прошла его прежняя жизнь. За нашим морем и чужими горами, в той стороне, где белый тигр соседствует с черепахой и змеёй.
Может, в какой-нибудь другой семье, в другие времена ямабуси не поверили бы и вытолкали взашей вместе с маленькой шаманкой. Но папа Ясукити и мама Тосико были счастливы, что всё так просто разрешилось, что их сынок не одержим лисой, не спятил и не заболел. Это даже хорошо, что он имеет за плечами опыт прежней жизни. Может, сгодится на какую-нибудь нужду.
Отшельника, которого, как выяснилось, звали Энно, и шаманку-мико, ей не полагалось открывать своего имени, потчевали сладкой бататовой кашей. За трапезой ямабуси рассказывал чудесную историю о говорящем карпе. Мол, поймать его едва ли возможно, настолько он умён. На каждой его чешуйке иероглифы, повествующие о Японии, от древности до наших дней.
Сяку Кэн сразу вспомнил о знакомом карпе Сёму, но спросить напрямик постеснялся. В конце-то концов, мало ли на свете прудов с карпами.
На прощание папа подарил ямабуси Энно новый топорик, так необходимый спящему в горах. А мама преподнесла безымянной шаманке черепаший гребень и веер с видами гор Ёсино.
Когда они отдохнули, собрали свой скарб и уже готовы были двинуться в серый предрассветный путь, ямабуси Энно склонил лохматую голову и шепнул Сяку Кэну:
— Знай, ты тоже спящий в горах. Ты дремлющая волна, которая ещё наберёт силу, чтобы разбиться о берег. Тогда мы с тобой увидимся и поговорим об императоре Сёму.
Сяку Кэн так устал за долгую колдовскую ночь, что не мог поручиться, слышал ли он эти слова или они ему приснились. Впрочем, настоящий отшельник ямабуси может разговаривать с тобой, когда пожелает, — неважно, спишь ты или бодрствуешь.
— Но сначала тебе суждено побывать в стране крылатых тенгу! — услыхал Сяку Кэн напоследок, будто дуновение веера над ухом.
Церемония гэмпуку
Прознав о прежней жизни Сяку Кэна, все соседи, приятели и даже монастырские монахи расспрашивали его о далёком будущем. Всем хотелось верить, что спустя тридцать шесть лет Дракона настанет время Чистой земли, где каждый будет жить в мире и покое.
Однако Сяку Кэн рассказывал такое, о чём многие уже знали или догадывались, — вот, к примеру, что за морями и океанами есть множество других стран.
Либо вообще никак не могли взять в толк, как он ни старался, поскольку это совсем не помещалось ни в голове, ни в сердце. Ну, спрашивается, к чему нужна такая штука, как зубная щётка, да ещё самодвижущаяся!? Совершенная чушь!
Сбивчиво и туманно пытался Сяку Кэн сообщить об устройстве Вселенной, об электричестве и открытиях великих мужей, которые и объяснить-то не мог, об ужасных войнах, о гибели миллионов, об огромных фабриках, заводах и тюрьмах, о жизни стремительной, как полёт стрелы, когда не успеваешь и подумать, зачем она.
Нет-нет, там, в будущем, и не пахло Чистой землёй! Иные просто затыкали уши и отворачивались от Сяку Кэна, будто он явился из преисподней.
Впрочем, как это ни странно, для него самого та жизнь промчалась, точно одна безмятежная секунда, вдали от бед и потрясений, спокойная и тихая, словно карпов пруд в полнолуние. Вроде бы он только слышал о ней из чужих уст, читал про неё в газетах и книгах, а сам был где-то в стороне. Он не мог припомнить ни одного своего поступка, достойного более или менее интересного рассказа.
