Борис Никольский - Третья дорога
Негр видел, что они изо всех сил стараются понять его, что они страдают оттого, что не знают ни слова по-английски, — они что-то показывали жестами и мотали головами, но все равно ничего не получалось. Негр обернулся, поискал глазами переводчика. Тот был тоже окружен ребятами.
Тогда гость взял вдруг мел и старательно вывел на доске рисунок.
И поставил восклицательный знак.
Ребята обрадованно зашумели, засмеялись.
А он снова застучал мелом по доске. И теперь на доске появился другой рисунок.
И рядом знак вопроса.
— А?
— Скоро! Скоро! — весело закричали ребята.
— Скоро! Скоро! — закричали Таня и Генка.
Они отлично поняли его.
И негр тоже обрадовался, и лицо его стало совсем-совсем детским.
Но переводчик показывал знаками, что пора идти, что уже поздно. И негр виновато улыбнулся и двинулся к двери.
Все вместе, и ребята и африканец, спустились вниз в вестибюль, и здесь Таня вдруг набралась смелости и робко дотронулась до его худой руки.
— Послушайте, — сказала она, — вот вы вернетесь к себе, там же могут узнать, что вы были в Советском Союзе. Вы не боитесь?
Негр внимательно слушал переводчика.
И вдруг лицо его изменилось — оно точно вспыхнуло, исчезла вдруг усталость.
Он заговорил горячо и резко.
И все ребята, и Генка, и Таня вдруг услышали, как на английском языке прозвучало слово «революция».
И когда переводчик начал переводить, все уже знали, все уже догадывались, что он скажет:
— Нет, я не боюсь. Это борьба. И в борьбу не вступает тот, кто боится. Мы — революционеры. И мы будем бороться до конца.
А потом все вышли на улицу и долго махали руками, когда машина уже тронулась, и кричали:
— Приезжайте! Приезжайте к нам еще! О-бя-за-тель-но!
И он улыбался, и прижимал руки к груди, и что-то говорил, но что́, уже не было слышно…
Глава 3
В воскресенье Таня хотела отправиться к Генке, но мама сказала, что сегодня они пойдут в гости к тете Соне.
Ходить в гости для Тани — сплошное удовольствие. Ее радует все, начиная с самого «приготовления к гостям», с той легкой праздничной суматохи, которая всегда предшествует выходу из дома. Ей нравится наблюдать, как перебирает мама свои платья, раздумывая, какое надеть, как прикидывает она сначала одно, потом другое, как долго стоит затем в нерешительности перед зеркалом, как подкрашивает губы, чуть касаясь рта губной помадой, нравится легкий запах духов, плывущий по комнатам… А папа тем временем бреется, потом завязывает перед зеркалом галстук и одновременно торопит маму…
И когда, наконец, они выходят из дома, и все вместе, нарядные, идут по улице, Таню распирает радостное чувство оттого, что все видят, какая красивая и молодая у нее мама, какой веселый отец…
— Вот семья, так семья, — говорит тетя Соня, — такой семье можно только позавидовать. Теперь не так часто встретишь дружную семью…
Детей у тети Сони нет, и потому Таня все время со взрослыми: она слушает их разговоры, смотрит телевизор или разглядывает старинные пухлые фотоальбомы и яркие глянцевитые открытки, доставшиеся тете Соне еще от ее матери, или роется в шкатулке, где хранятся старинные диковинные пуговицы, бусы, сломанные брошки и разноцветные камешки, собранные самой тетей Соней на берегу Черного моря.
Потом все вместе обедают. После обеда муж тети Сони, извинившись, уходит отдохнуть.
— Привычка, — говорит он, вздыхая, — ничего не поделаешь… Мы ведь по-свойски…
А мама, папа и Таня начинают собираться домой.
Мама никак не может расстаться с тетей Соней, и они еще долго разговаривают, сначала стоя в коридоре, потом в передней, и, наконец, на лестничной площадке…
Домой они уже не идут пешком, а едут на трамвае, и мама всю дорогу говорит о том, какие все-таки милые люди тетя Соня и ее муж.
Но в этот раз все настроение Тане портят мысли о Генке.
«Нехорошо все же получилось, надо было хоть предупредить, что не приду. А то он, наверное, сидел весь день и ждал, а может быть, и сейчас ждет…»
И когда они возвращаются домой, Таня не выдерживает и ластится к матери:
— Мамочка, можно я к Генке сбегаю? Ну, на минутку… Я же обещала…
Мама пристально смотрит на нее и качает головой:
— Что это, свет клином сошелся на твоем Генке? Дня без него не можешь прожить. Ну ладно, беги… Только на минутку.
Таня чмокает ее в щеку и сначала не спеша идет в коридор, потом хлопает дверью и — вниз! вниз! — быстро бежит по лестнице.
Она уверена, что Генка ждет ее. Ждет и удивляется — ведь это первый раз так получилось, что она пообещала и не пришла.
«Entschuldigen Sie»… — придумывает она на ходу немецкую фразу: «Извините меня, я немного опоздала». — Так всегда говорит Анна Леопольдовна, если входит в класс чуть позже звонка.
Вот и старый кирпичный дом, старая скрипучая лестница… Запыхавшись, Таня останавливается на втором этаже и, нажав кнопку звонка, ждет. За дверью раздается легкий шорох, и странно изменившийся Генкин голос произносит:
— Никого нет дома.
— Генка, это я, Таня!
Но за дверью стоит тишина, словно человек там, в квартире, затаился и прислушивается.
— Генка! Открывай! — говорит Таня. — Хватит баловаться!
Она уверена, что это шутка, что сейчас дверь распахнется и появится улыбающийся белобрысый Генка.
Но в квартире по-прежнему тихо.
Тогда Таня поворачивается и, поминутно оглядываясь, начинает медленно спускаться по скрипучей лестнице.
— Ты уже? Вот молодец! — говорит мама.
Она стоит спиной, убирает в шкаф платье и потому не видит, какое у Тани лицо. И хорошо, что не видит. А то бы, наверно, сразу стала спрашивать, что произошло. А Таня и сама не знает, что произошло.
* * *Утром, собираясь в школу. Таня решила больше не разговаривать с Генкой. Ни за что. Никогда. Пусть он хоть сто двоек получит по немецкому. Пусть с кем хочет устраивает свои дурацкие шутки…
Первые три урока она даже не смотрела в Генкину сторону. Но когда на перемене Генка подошел к ней и спросил: «Чего ты дуешься? Почему вчера не приходила?» — она не удержалась и, вместо того чтобы отвернуться и промолчать, пожала плечами и сказала:
— А что, я обязана?
— Или, может, ты заходила?
— Тебе лучше знать, — сказала Таня возмущенно.
— Это почему же?
— А потому, что «потому» кончается на «у». Понял?
Он вдруг засмеялся:
— Ладно, не злись, после уроков я тебе кое-что покажу.
Конечно, она вовсе не собиралась идти к нему после уроков. Но Генка был упорный человек. Он схватил ее за руку и потянул за собой — она даже не думала, что он такой сильный. Таня никак не могла вырвать свою руку. Сначала она упиралась всерьез, а потом только для вида, потому что ей действительно стало интересно, что же он хочет ей показать.
Дома в передней он опустился на колени возле какого-то ящика, присоединил провода.
— Ну-ка, позвони теперь…
— Вот еще! — Таня нерешительно стояла в дверях, она ждала от Генки какого-нибудь подвоха.
— Да позвони, будь человеком, не бойся…
Таня осторожно нажала кнопку звонка.
И сразу вслед за звонком в передней раздался шорох, потрескивание и Генкин голос произнес: «Никого нет дома».
И стало тихо.
Генка смотрел на нее, и его большой рот постепенно растягивался в улыбке.
— Ну что, поняла теперь? Это мы с Люськой, с моей сестрой, придумали.
Таня вздохнула.
Права Генкина мать, когда говорит, что в этом доме можно ожидать всего, чего угодно. «Можно ожидать, — говорит она, — что в один прекрасный день все двери начнут открываться сами собой; можно ожидать, что трамвай въедет в коридор, только нельзя дождаться, чтобы кто-нибудь починил мясорубку или сменил электропроводку. Наверно, мне, старой женщине, придется принести лестницу и самой лезть к потолку менять шнур…»
— Это будет очень интересный акробатический номер, — тут же отзывается Люся. — Только не забудь натянуть сетку…
Первое время, когда Таня слышала такие разговоры, она вся сжималась и испуганно смотрела на Генкину мать: ей казалось, что вот-вот вспыхнет ссора. Но мать не обижалась, и все подобные разговоры в доме Федосеевых обычно заканчивались всеобщим авралом. Генка отправлялся на кухню чинить мясорубку, а Люсины товарищи-студенты притаскивали лестницу-стремянку и принимались менять электропроводку…
Больше всего, конечно, доставалось Генке. Если взрослые, придя домой, обнаруживали, что дома нет хлеба, Люся говорила своим подругам:
— Нет, вы только подумайте, я до сих пор была уверена, что у меня заботливый брат, а оказывается… Нет, товарищи, вы только взгляните на его лицо — обратите внимание на то выражение злорадства, с которым он наблюдает, как его родная сестра медленно умирает с голоду…
