Юрий Дьяконов - Лагерный флаг приспущен
Отец не любил младшего сына. Зато старшего, Леньку, с малых лет брал с собой на рыбалку. Из-за этого часто вспыхивали ссоры.
— Пусть приучается к ремеслу! — кричал отец. — Чего ему за твой подол держаться! Рыбаком будет!
— Ты же его от ученья отбиваешь, — урезонивала мужа мать. — Что дитя увидит-то на вашей рыбалке? Как вы водку глушите да ругаетесь. А то еще ненароком утонет или под пулю охранников угодит. Я ведь все знаю. Люди говорят.
Глаза отца наливались кровью. Он стучал кулачищами по столу.
— Что ты сыну кровному хочешь? В папиросники?! Хребтину гнуть?.. А что ты, пролетария, заработала?! Что? В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи!..
— Да ты же все и пропиваешь. Детей обуть не во что!
— А я человек вольный! Хочу — работаю, хочу — гуляю. А чего не гулять, раз заработал? Ты знаешь, дура, сколько я заработал за одну ночь… Тебе и не снилось столько!.. Э-э-э, что с тобой разговаривать, курица, — говорил он презрительно. — Ленька! Сынок, поддержи компанию. Пей! Вот хоть эту рюмашку, по малолетству…
Ленька тянулся к рюмке. Мать отнимала. Отец лез к матери с кулаками. На крик приходил мамин брат, дядя Коля. Он хмурил брови и с высоты своего двухметрового роста гремел басом:
— Што? Опять безобразишь… А ну иди поспи…
Брал отца под мышки и, как ребенка, нес в сарай. Запирал на замок и клал ключ в карман. Отец еще долго ругался, колотил в стенку ногами. Потом засыпал. А через несколько дней все повторялось сначала.
После смерти отца Ленька долго боялся рыбалки. Новой страстью его стали голуби и игра. Игра на деньги. До позднего вечера он или гонял голубей или играл с ребятами соседних улиц в «орлянку», в «стеночку», во что угодно, лишь бы в кармане звенели монеты.
Игра уводила его далеко от дома, от школы. Сначала он неизменно проигрывал. Потом ему стало везти. Приходил домой веселый, с карманами, оттянутыми медяками. Завелись у него и бумажные деньги, которые он укладывал в железную коробку и прятал где-то в тайнике.
Алька удивлялся его везенью. Допытывался:
— Как это ты, Ленька? Почему ты всегда выигрываешь?
— Соображать надо, сосунок, — смеялся Ленька.
Но однажды он добрался домой такой избитый, что пролежал целую неделю. Мать плакала:
— Что же это? Ведь так и убить могут. Брось ты эту игру проклятую…
Ленька обещал. Месяца два исправно ходил в школу. А потом снова пошло. То с синяком придет. То с носом, распухшим, как картошка. Алька долго не мог понять: за что бьют брата? Почему других, кто играет, не бьют, а его?
Как-то утром Алька проснулся раньше Леньки. Проходя мимо, зацепил стул, на котором висели Ленькины штаны. Из кармана выскочила монета и покатилась по полу. Алька поднял. Двугривенный. Повертел в руках. Что такое?! С одной стороны герб с колосьями. И с другой стороны… тоже герб с колосьями! А «решки»-то нет! Двухорловая! Фальшивая!!! Так вот оно что!
Когда Ленька проснулся, Алька сказал:
— А я видел твой двухорловый двугривенный!
Ленька было полез драться, но потом рассмеялся:
— Ну и что ж… на мой век дураков хватит. — Так ведь побить до смерти могут!
— Ну да! Нашел дурака. Я на одной улице больше трех раз не играю…
С прошлого года Ленька снова начал исчезать из дому на два-три дня. Это означало, что он опять подался с отцовскими дружками куда-нибудь на далекую рыбалку. Мать мучилась с ним. Но ничто: ни уговоры, ни угрозы — не помогало. Учиться Ленька не любил. Умудрился остаться на второй год уже во втором классе. А теперь вот остался в пятом. И Алька догнал своего старшего брата.
Алька же больше всего на свете любил книжки. Книжки про путешествия. Он приносил их из школы, из детской библиотеки на Державинском спуске, выпрашивал у товарищей. И читал, читал… Из-за этой страсти успехи его в школе были не особенно хороши. Только в четвертом классе он, как говорила мать, «взялся за ум» и перешел в пятый с похвальной грамотой. Больше сына обрадовалась этому мать. Сияя от гордости, она говорила всем о его успехах, показывала грамоту соседям, работницам на фабрике. Весть об этом дошла до фабкома.
— Ну вот, Дуся, мы решили отметить это событие, — улыбаясь, сказал председатель фабричного комитета. — Я вот из школы получил бумажку, что твой Алька прямо чуть ли не лучший ударник в школе… Спасибо. Обрадовала. Мы тут решили выдать ему путевку бесплатную в пионерский лагерь…
Однако на следующий день Дуся снова пришла в фабком и тихонько положила розовый листочек путевки на уголок председательского стола.
— Не поедет он, Степан Матвеевич, — грустно, не поднимая глаз, сказала она. — Старшего-то куда я дену? Когда они вместе дома, еще так-сяк, а одного боюсь оставлять, опять с отцовскими дружками спутается…
— Та-а-ак, — разочарованно протянул председатель, — жаль. Но ничего не могу. Путевка одна, последняя. — И тут же спохватился: — Погоди, Клещова! Кажется, придумал. На прошлую смену мы отдавали «Металлистам» две путевки в наш лагерь. Им не хватало, а у нас они «горели» — некого было посылать. Теперь мы заберем две путевки в их лагерь. Ты хоть месяц отдохнешь.
Так Ленька с Алькой попали в лагерь «Металлист».
На отряды в лагере разбивали по возрасту. Алька попал в четвертый, а Ленька — во второй. Но когда стали распределять по палатам, Алька попросил, чтобы брата поместили вместе с ним в седьмую палату, где разместились семь пионеров четвертого отряда. Просьбу уважили. Потеснились. И между койками длиннолицего хлюпика Витьки Огурцова и цыганенка Кости Ирисова, имевшего, всем на удивленье, светлый вьющийся чуб, втиснули восьмую, для Леньки.
Седьмая палата была самая маленькая в лагере. Ее ребята шутя называли «склепом». И правда, она была тесной и темной. Попасть в нее можно было только через двери, выходящие в большую восьмую палату. Две другие стены «склепа» — глухие, без окон и дверей. А в четвертой стене было два окна. Одно выходило в темную кладовую лагеря и было на три четверти заложено кирпичом, а второе — на веранду дома. Маленькое, обращенное на запад, прикрытое сверху нависающим выступом крыши, оно давало очень мало света.
Беленные серой известью стены, дощатый, в больших щелях некрашеный пол заставлен восемью узкими кроватями, прижатыми друг к другу так, что остаются два узеньких прохода, по которым можно передвигаться только боком. Большая тумбочка у двери — вместилище коробок с зубным порошком, мыльниц и прочих мелочей всех обитателей палаты. Над кроватями — низкий деревянный, тоже беленный известью, потолок с замазанной лядой на чердак.
ФАНОСОПУЛО
Рано утром, задолго до подъема, в двери начальника лагеря постучали. Андрей Андреевич, прикрыв полотенцем намыленную, но еще недобритую щеку, выглянул в окно. У двери стоял дежурный по лагерю Леня Дашков.
— Здравствуйте, Андрей Андреевич. Там грек Фаносопуло требует вас. Ругается. У него яблони ободрали…
— Сейчас. Добреюсь и выйду.
Чуть прихрамывая на левую раненую ногу, Андрей Андреевич подошел к воротам лагеря.
— Спиш, начальник! Твой бандит всэ яблок парвал! Всэ парвал!..
— Успокойтесь… Расскажите толком.
— Ноч яблак пакрал. Жюлик твой пианэр! Жюлик! — кричал грек во все горло. — Ихто платит будэт? Ты будэш? Бит нада! Рэзат жюлик нада!
— Не кричи! Весь лагерь разбудишь. Идем в сад!
То ли от строгого тона, то ли от предложения идти в сад, грек поперхнулся на полуслове. Черные провалы зрачков, окруженные налитыми кровью голубоватыми белками, бешено сверкали, перескакивая с предмета на предмет.
— А-а-а! Ишто эта? — с новой силой закричал он, поднимая с земли два яблочных огрызка. — Мой яблак кушал, да?!
— Да что вы орете! У нас же яблоки пионерам чуть не каждый день дают. Вот… кожура красная. Вчера привезли, — возмутился Леня Дашков.
— Скажите, вы видели, кто рвал яблоки?
— Видэл. Все видэл… Нэ дагнал! Рэзат нада! Убежал жюлик… Станови лагэр, начальник! Жюлик искат будэм…
К лагерной трибуне подбежал Сережа Синицын. Вскинул к небу рожок и просигналил «подъем». И тотчас из здания школы, из бывшей церкви, из полотняных палаток стали выскакивать пионеры с полотенцами в руках и строиться поотрядно на зарядку и умывание.
— Строить лагерь я не буду! — сердито отрезал Андрей Андреевич. — Сейчас все пойдут к ручью. Вот и смотрите.
В ворота цепочкой один за другим проходили пионеры и вожатые.
— А-а-а! Вот жюлик! — кинулся грек к худощавому парню, идущему впереди второго отряда.
Парень недоуменно вскинул глаза на свирепое лицо Фаносопуло. Грек схватил его за руку и дернул к себе. Упало на землю полотенце. Жестяная коробочка с зубным порошком, описав дугу, звякнула о гальку дороги.
— Не тронь! Отпусти! — крикнул Дашков и схватил грека за руку.
