Сергей Вольф - Отойди от моей лошади

— Я без баса буду, — говорит. — Как-нибудь по-другому. Я тебе за это мороженое-стаканчик куплю.

— Тебя научишь, — говорю, — а ты потом обманешь, возьмёшь и не купишь.

— Честное слово, — говорит Ленка. — Пречестное-пере-честное. Я даже сначала тебе куплю, чтобы ты не сомневался.

Удивительно, до чего я произвёл на неё впечатление — побежала и купила.

— Только ты сначала не ешь, — говорит. — Так будет не честно. Я раньше купила, а ты раньше научи.

Пришлось учить.

Я ей показал, как стоять надо. Как руки держать. Что делать глазами. Как открывать рот. Как закрывать.

В общем, пока учил, смотрю — мороженое растаяло. Я обозлился.

— Ишь, — говорю, — какая. Я тебе все навыки дал, а ты такая, да?

— Ты его выпей, — говорит Ленка.

Я как заору на неё, на такую:

— Кошке оно годится! Вот кому! Уходи отсюда сейчас же!

Одно утешение — такую дурёху всё равно петь не научишь. Даже мне что не под силу.

И вот однажды был у нас в школе концерт. И вдруг я вижу — выходит на сцену наша Ленища и начинает петь.

Ей здо́рово хлопали.

Мне даже дурно стало, и я сказал громко, на весь зал:

— Произошло недоразумение. Это я её так петь научил.

Все захохотали, а Ленка вдруг говорит:

— Совершенно верно. Своим успехом я обязана ему. — И сделала реверанс, то есть такое приседание.

И снова все захлопали и засмеялись. А потом ей преподнесли цветы и мне тоже. Потом мы с Ленкой вместе стояли на сцене, держались за руки и кланялись. И нам все хлопали.

Я не стал сердиться на Ленку, и домой мы пошли вместе.

— Ты молодец, — сказал я, — что не призналась, что у меня у самого чудесный бас. Скромность — прежде всего. — И я купил нам по мороженому-стаканчику.

Ленка ела, жмурилась и говорила:

— Я знаю свою судьбу. Я буду оперной певицей. Довольно-таки хорошей оперной певицей.

— Да-да, — говорил я. — Конечно. Это у тебя может выйти. Не надо только забывать, что это я тебя научил. Нужна скромность. Смотри, помни обо мне.

А она говорила:

— Да-да. Конечно.

А я говорил:

— Гляди, какой сегодня чудный солнечный день.

А она говорила:

— Не помню такого второго чудного солнечного дня. Не знаю, как тебя благодарить.

И мы купили ещё по стаканчику.

Даже по два стаканчика.

Большая рыба отсюда и до школы

— Вот какая мысль носится у меня в голове, — сказал мне Федька. — И не даёт мне покоя. Я обязан поймать большую рыбу, длиной отсюда и до школы.

Мы шли вдоль школы домой, школа была рядом, метров пять всего.

— Кому это ты обязан? — спросил я. — Кто же это велел тебе выудить такую большую рыбу?

— Никто не велел, — сказал Федька. — Я перед собой обязан. Это мой долг. Я должен поймать большую рыбу и накормить ею всю мою семью. Я хочу сделать им приятное.

— Почему бы не купить её в магазине? — спросил я.

— Я думал, ты умнее, — сказал Федька. — Поймать своими руками! Чувствуешь? Я хочу сделать им приятное — папе, маме, маминому папе, папиной маме, дяде Косте из Баку, Димке, Наташе и годовалому Жорику.

— Лови, — сказал я. — Только где её ловить? Зима.

— Как где? — заволновался Федька. — Из-подо льда ловить. Пробить лунку и ловить большую рыбу, чтобы сделать им приятное.

— Лови, — согласился я. — Лови, дело твоё. Только не позабудь пробить большую лунку.

С тех пор началось: как звонок с урока — Федька летит домой, а когда я выходил из школы, он уже шёл мне навстречу с чемоданчиком в руке — там, наверное, лежали снасти. Река от нашего дома была не близко. Он, я думаю, ездил туда на трамвае, и, когда я вечером выходил погулять во двор, а он возвращался, лицо у него было озабоченное, на меня он не смотрел и, по-моему, думал, как его пустят с такой большой рыбой в трамвай, когда она попадётся.

Наконец я не выдержал.

— Как она поживает, твоя большая рыба? — спросил я.

— Зря ты так, — сказал Федька. — Она в скорости будет, я уже приметил одну — большая что надо, своими глазами видел. Не жить ей в реке. Я уж так решил, сделаю им приятное — папе, маме…

Когда он похвастался, что видел её своими глазами, что-то дрогнуло во мне, и я заговорил.

— Послушай, — сказал я ласково, — нельзя ли так сделать, чтобы мы её вместе выловили? Выловим вместе, а домой возьмёшь её ты, раз уж ты всё это придумал.

— Ладно, — неожиданно согласился Федька. — Я бы мог и один её осилить, но если так, тогда ладно.

— Твоим, наверное, приятно будет, когда ты с ней домой явишься!

— Ещё бы, — сказал Федька, — они ох как обрадуются.

На следующий день мы сразу после уроков отправились на реку, к лунке. До темноты простояли мы возле лунки. Мы надевали на крючок и чёрный, и белый хлеб, и колбасу, и котлетку, но большая рыба так и не появилась.

С того дня я и забыл обо всём на свете, кроме этой рыбы.

Я даже видел её во сне два раза.

Так прошло дней десять.

Нам попадались маленькие рыбки, иногда даже не очень маленькие, но всех их Федька выбрасывал, говоря, что они никуда не годятся.

А большая рыба так и не появилась. Ни разу.

Тут и четверть кончилась в школе. Всем нам выдали табели с отметками.

И какой же страшный скандал был у меня и у Федьки дома! В наших табелях полно было троек. Ничего удивительного в этом не было — ведь из-за этой большой рыбы времени на уроки почти не оставалось. Дома мы говорили, что ходим друг к другу заниматься.

— Большая рыба, — сказал я Федьке, — зачем она нужна! Чего маленьких-то брать не хотел? Думаешь, твои бы не стали есть? Теперь троек полно. Тоже — сделали приятное.

— Эх ты, — сказал Федька. — Тысяча маленьких совсем не то, что одна большая… Эх ты…

Я не стал с ним спорить. Но ловить его рыбу тоже ходить не стал. Он, по-моему, тоже не ходил. Оба мы взялись за ум, учились как следует и последнюю четверть закончили очень хорошо.

Лето пришло. Вскоре за нами приехала машина, чтобы отвезти нас на дачу. Я и папа с мамой забрались на стулья, столы и вёдра, которые были привязаны к кузову, шофёр завёл машину, я помахал рукой всем ребятам, и тут из ворот вышел Федька.

— Привет, Федька! — закричал я. — Всего тебе наилучшего. Куда направляешься?

— На речку, — сказал Федька, — за большой рыбой. Очень хочется сделать им приятное.

Машина тронулась и быстро помчала нас, и пока можно было, я всё время смотрел, как Федька машет и машет мне рукой от ворот нашего дома.

Я человек настоящий

Я вчера в школу в резиновых сапогах пришёл. Правда, дождь, но это ничего, это им не вредит. Я теперь решил, что рыбаком буду, артистом не буду. И вообще лучше, и если артистом, то в таких сапогах не походишь. Там у них другая обувь: туфли, тапочки…

А резиновые, резиновые-то! Загляденье. Чёрные. Блестят. Скрипят. Длина — во! — до колена, а если отогнуть края — до пояса, и размер ничего, сорок третий: у папы такая нога.

Иду — гуляю… Дождь, а мне хоть бы что. Скрип такой, тепло, просторно и сухо.

«Здрасте!» — «Здрасте!» — «Откуда такие сапожки?» — «Из Парижа!» — «Да ну?!» — «Ну да!»

Прихожу в школу — смех. Все смеются. Покатываются. Даже захлёбываются. Плачут. Мне такой смех понятен. Смех от зависти. Ну как же, ещё бы! Размер сорок третий, тёплые, чёрные, блестят, лёгкие, как пух, особый скрип.

Первый урок физкультуры был. Все надели майки, трусики. Я тоже надел. Построились в линеечку. Главное, что это за линеечка?! Все прыгают, хохочут, за животы хватаются. Один я ровно стою. Не хватаюсь. Мне что? Мне не завидно. У меня сапоги. Выше колен. Тапочки мне ни к чему. Я их и не брал даже.

Вошёл учитель Лев Евгеньевич. Пока спрашивал, в чём дело, пол-урока прошло. Наконец меня увидел. Говорит:

— Шаг вперёд!

Что это был за шаг! «Р-раз — два!» Со стороны поглядеть — одно удовольствие. Все рыдают, но мне-то причина ясна: зависть.

Лев Евгеньевич говорит:

— Это что? Что это?!

— Сапоги, — говорю, — сапожки. Разве не видно?

— Зачем они?

— Смешно, — говорю. — Они до колен, а если отогнуть, — до пояса.

— Верно. А зачем?

— Как зачем? Чёрные. Блестят. Размер сорок третий. Не промокают. Можем проверить.

— Не надо! Не надо! Но что с ними делать?

— О! О-о-о! Что угодно! Носить воду. Грибы. Ягоды!

— И только?

— Не только! Кошек! В каждом по кошке.

— Каких кошек?!

— О-о-о! Любых, каких надо! — говорю.

— О-о-о! — говорит. — Зачем они здесь, на уроке физкультуры, эти сапоги?

— Бегать, прыгать…

— Пры-ыгать?

— Да. О, да. Лёгкие, как пух.

— Принесите, ребята, стойки и планку.

Принесли, поставили.

— Прыгай же, — говорит.

— Уже! Вот я уже бегу и прыгаю.

Я три раза планку животом сбил. Неудачный день.

— Сходите за директором, — говорит Лев Евгеньевич.

Пришёл директор.