Анатолий Алексин - Про нашу семью (сборник)
– Формально они были правы, – сказал папа. – Родственникам положено сообщать.
– Но они же не родственнице сообщили, а матери! – воскликнул Игнатий. – Поэтому я и приехал. Чтобы разубедить ее. Понимаете? И к вам вторгся. Но не волнуйтесь! Я могу спать на кухне. Или в коридоре на раскладушке.
– На раскладушке будет спать он… – сказала мама и кивнула в мою сторону. – А вы будете спать на кровати. Здесь, в этой комнате.
– Только не заботьтесь обо мне, а то я буду считать, что диагноз уже подтвердился, – сказал Игнатий. – Понимаете, – продолжал он, – мать одна тянула меня… без отца. Трудно ей приходилось. И мы все подсчитывали: «Еще два года в школе, потом пять лет в институте. Всего, значит, семь!» Потом сбавляли по годику. Наконец я институт окончил, начал работать, и вдруг такое… Разве это возможно? Мать ждала столько лет! Наконец дождалась, а я ей такой подарок! Это была бы жуткая неблагодарность с моей стороны! Она вся почернела. Скорей бы дать ей телеграмму: «Доброкачественно! Вылетаю!»
– Она телеграмме не поверит, – сказала мама.
– Я поклялся, что сообщу чистую правду. Есть у нее эта слабость. Любит клятвы. Ну я, чуть что – клянусь своим здоровьем. А она: «Моим поклянись! Тогда не обманешь». Обычно я уклоняюсь. Но тут пошел ей навстречу.
На следующий день рано утром папа повел Игнатия в какой-то институт, а оттуда к себе в больницу.
– Вечером вы узнаете о результатах, – сказал нам папа.
– Нет, позвони мне на работу, – сказала мама. – Если я вдруг выйду из комнаты, передай: все хорошо.
– Или все плохо, – бодро сказал Игнатий.
– Это исключается! – воскликнула мама. – Я уверена…
– С любой болезнью можно бороться, – сказал папа.
– А победить? – спросил Игнатий.
– Разумеется… И победить! Мать, конечно, потеряла покой. И ждет клятв! Разве можно ее осуждать? Но вы, как мужчина, должны поверить: эту болезнь побеждают довольно часто.
– Но лучше все же обойтись без нее, – сказал Игнатий.
Он все время улыбался – и я понял, что он волнуется.
– Мне тоже сообщите, пожалуйста, – попросил я.
Папа кивнул.
После пятого урока у меня был фотокружок, но я не остался.
Бабушка обычно приходит помогать маме по вечерам.
А тут пришла днем и стала вытирать тряпкой телефон, потом круглый столик, на котором он стоит. А потом все, что находится в коридоре возле столика.
Дома у бабушки нет телефона. И поэтому по вечерам, когда она приходит помогать маме по хозяйству, дозвониться к нам невозможно. После каждого телефонного разговора бабушка сообщает, с кем она разговаривала. Такая у нее привычка. Чаще всего она говорит: «Это моя школьная подруга!» И непременно вздыхает. У нее так много школьных подруг, будто она недавно училась в десятом классе. А на самом деле она училась в гимназии.
Но в тот день бабушка никому не звонила. Она ждала.
И я ждал.
Наконец мы дождались: позвонил папа. Обычно бабушка не любит, когда я вмешиваюсь в дела взрослых. Но тут она сама стала передавать мне каждую папину фразу:
– «Этого у Игнатия нет. Точно установили. Он болен серьезно. Надо делать сложную операцию. Но этого нет!» Слава богу, – сказала бабушка. Пошла в комнату и легла на диван.
В тот день она всего-навсего пошарила тряпкой по телефону, по столику, на котором он стоит, по стулу и шкафчику, которые стоят рядом. Но вид у нее был очень усталый.
И я тоже как-то сразу устал…
Но когда через полчаса или минут через сорок раздались необычные звонки – слишком длинные и слишком короткие, я бросился в коридор и схватил трубку.
– Это городок, где живет Игнатий, – сообщил я бабушке. – Велели не вешать трубку и ждать. Я первый скажу его матери… Первый!
– А сын моей соседки никогда не перебегает дорогу старшим, – сказала бабушка.
Отсюда я должен был сделать вывод, что трубку надо отдать ей. Но я такого вывода не сделал. А она не встала с дивана, только внимательно приподняла голову. Она уступила мне.
– Он будет жив и здоров! – крикнул я в трубку. – Этого у него нет. Точно установили! Этого нет. Клянусь своим здоровьем! И вашим тоже!..
Мать Игнатия заплакала на другом конце провода.
В этот момент раздался голос телефонистки. Она хотела что-то сказать, но сказала только одно слово: «Вы…» – и замолчала, хотя междугородные телефонистки могут влезать в чужой разговор как хотят.
Мать Игнатия плакала.
Тогда я радостно заорал:
– Он серьезно болен! Ему будут делать сложную операцию! Но этого нет. Клянусь своим здоровьем. И вашим! Не волнуйтесь. Он будет жив и здоров!
В школе мы часто пишем сочинения на тему «Кем быть?» Чтобы не повторяться, я один раз написал, что мне очень хочется стать геологом, в другой раз, что хочется стать биологом, а в третий, что космонавтом. Но на самом деле я еще не выбрал профессии.
В тот день мне тоже было неясно, кем я в будущем стану. «Но как это здорово, – думал я, – выйти из операционной или из рентгеновского кабинета, увидеть глаза матери, которые прямо остановились от страха и ожидания, устало так улыбнуться и тихо сказать: „Он будет жив… и здоров. Не волнуйтесь… Он будет жив!“»
Самый счастливый день
Учительница Валентина Георгиевна сказала:
– Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу! Итак, «Мой самый счастливый день».
Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чем-нибудь самом: «Мой самый надежный друг», «Моя самая любимая книга», «Мой самый счастливый день».
А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом…
Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь.
Они же друг с другом не разговаривают! Как во время болезни… Если вдруг поднимается температура, даже до сорока – это не так уж страшно: ее можно сбить лекарствами.
И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает определить болезнь. И вылечить… А вот когда однажды врач посмотрел на меня как-то очень задумчиво и сказал маме: «Температура-то у него нормальная…», мне сразу стало не по себе.
В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и тихо, что мне расхотелось идти на елку.
Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю.
Хотя именно, в эти дни я мог бы добиться от них всего, чего угодно! Стоило мне, к примеру, отказаться от елки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в таких случаях стараются доказать, что их ссора никак не отразится на моем жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко мне не имеет…
Но я очень переживал.
Особенно мне стало грустно, когда за завтраком папа спросил меня:
– Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?
А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:
– Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.
Она называла папу «отцом» только в редчайших случаях.
Это во-первых. А во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: «Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!»
Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошел… «Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! – решил я. – Может быть, к вечеру все пройдет».
Но они так и не сказали друг другу ни слова!
Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих «школьных подруг».
Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.
Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту. Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими просьбами, которые заставляли их обоих быть дома и даже в одной комнате.
А просьбы мои они выполняли беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И все время как бы тайком, незаметно поглаживали меня по голове. «Жалеют, сочувствуют… – думал я, – значит, происходит что-то серьезное!»