Валерий Медведев - Прыжок в известность

За спиной Юры Филимонов и Гуляева терпеливо ждали, когда уснёт Гена. Занавески шевелил ветер.

— Спит… — сказал Гусь, доставая из кармана бумагу и карандаш.

Ларионов, который до этого лежал тихо, вдруг дрыгнул ногой и сказал во сне:

— Левая нога… должна быть… как стрелки… на часах… в положении без пяти шесть…

— Тренируется! — восхитился шёпотом Гусь. — И во сне тренируется!

— Вот именно, — мрачно сказала Лена. — Надо разбудить. Это не сон — так спать.

— Нехорошо срывать тренировку, — сказал Гусь.

Ларионов дёрнул ногой ещё раз и пробормотал:

— Сейчас возьму… рекордную…

— Надо будить, — повторила Лена.

— Погоди, — попросил Гусь. — А вдруг возьмёт рекордную?!

Ларионов сдвинулся всем телом на кровати, так что ноги протиснулись сквозь прутья спинки. Затем резко надвинулся на подушку и замер.

Все переглянулись.

— Интересно, взял или нет? — забеспокоился Гусь. — Взял или нет рекордную?

— А ты спроси, — посоветовала Лена. — Вдруг ответит?

— Ларионов, — тихо окликнул Гусь, — взял рекордную или нет?

— Не взял… — спокойно ответил сам себе спящий Ларионов.

— Честный человек и во сне честный, — с уважением сказал Гусь.

Настроение у Гены было совсем неважное, когда он пришёл во двор, уже гудевший приготовлениями. Сегодня должны были состояться отборочные соревнования.

Для вдохновения на спортивный успех на судейском столе уже сегодня стоял главный приз «олимпийских игр» — дюралевая ваза под серебро, на которой был выцарапан гордый профиль Ларионова.

— Скорее, Гена! — крикнула Надя. — Из-за тебя всё задерживается.

Возле судейского стола выстроились шестовики: Филимонов, Гусь, мальчик из соседнего двора, которого все называли Мишей, какие-то ещё мальчишки. Гена пристроился к ним.

Ребята поочерёдно штурмовали высоту. Первым разбежался Гусь. Прыжок планка сбита. Ещё прыжок — сбита опять. В третий раз Гусь взял высоту! По просьбе Филимонова планку установили выше. Разбег — высота взята. Болельщики загудели. Миша пошёл на ту же высоту, что и Филимонов. И взял! Раздались вопли: «Мы говорили!», «А они говорили — чемпион у них живёт!», «Миша, бери выше!», «Ура!» — вопили соседи.

— Гена! — орали свои. — Бери выше Миши! Гена, не подкачай! Дай фору, Гена!

Усмехнувшись — тоже мне, Миша! — Гена разбежался… И — не взял.

— Поднимите планку! — крикнул он в отчаянной тишине.

Планку подняли. Гена закусил губу и помчался.

И снова — неудача.

— Гена! Генка! Геночка-а-а!..

Глаза Гены как будто туманом закрыло. Третья попытка!

— Не взял! — завопил Миша.

Растерянно переглянулись судьи.

Обидно засвистели зрители.

И тут произошло неожиданное.

— Случайность! — крикнул Ларионов. — Я требую четвёртой попытки!

— Это почему же четвёртой? — спросил пренебрежительно герой дня Филимонов. — Ты кто такой, чтобы четвёртую?

— Я Ларионов! — вызывающе ответил Гена. — Ларионов!!

Стало совсем тихо. Пошептавшись о чём-то с судьями, Надя поднялась.

— За требование четвёртой попытки, за зазнайство и… — Голос её потонул в криках, топоте и свисте. Надя взяла рупор, сделанный из ватмана, и крикнула: — Ларионова дисквалифицировать!

— Ну и не надо! — закричал Ларионов всему стадиону. — Не надо! И не буду прыгать, никогда не буду! Станете просить — всё равно не буду!

Под улюлюканье соседей Гена, спотыкаясь, уходил со спортивной площадки.

Дворник дядя Петя встал рано. Он вышел во двор и в смущении кашлянул. Весь асфальт был расписан мелом. Только теперь вместо фамилии «Ларионов» было написано «Филимонов». Он поднял глаза на окна Филимоновых. Вся балконная дверь была расписана лозунгами, только не так, как тогда у Гены. У того все слова кричали внутрь, в квартиру, а у Филимоновых во двор! Дворник развёл руками, изумляясь такой перемене привязанностей и восторгов. «Ах, как нехорошо!» — сказал про себя дядя Петя и стал подметать асфальт. Антон поглядывал из-за шторы, какое впечатление на ребят и на всех жителей двора произведёт такая его популярность — он так старался почти до рассвета!

Антон вышел во двор. Малышня собиралась понемножку, те, кто постарше, устраивали на спортплощадке свои «соревнования», Филимонов подошёл и вынул из кармана пачку своих хрустящих фотографий с уже заготовленными автографами.

— Налетай! — крикнул он. — Цып, цып, цып!..

Надя и Гена, точно сговорившись, разом захлопнули окна. Филимонов и бровью не повёл.

Он подошёл к стенду, где висела газета с заметкой о Ларионове. Оторвал её и приклеил другую, которая называлась «Взлёт Филимонова».

Толпы мальчишек и девчонок, взрослых и даже стариков из всех переулков шли в этот день во двор, где через час должны были начаться «олимпийские игры». Раздавался праздничный грохот джаз-оркестра.

В углу двора стояли озадаченные и расстроенные Надя и Лена. Надя листала папку и жутким голосом говорила:

— Всё продумали. А где возьмём олимпийский огонь? Чем зажжём факел? Ведь мы не в Греции!

— Ах, Надя, Надя… — сказала Лена. — Как где? Он везде! Он светит нам, как и древним грекам! Огонь Олимпа — Солнце! Дайте лупу!

Надя мучительно ждала, пока луч солнца ударит в одну точку. Ждала, ждала — и вот факел вспыхнул.

А одинокий Ларионов стоял недалеко от них и смотрел — на Лену.

Лена медленно подняла голову и сказала:

— А где ты был? Мы же тебя обыскались! Прыгун тут, а тренера нету! Ты понимаешь, какое у него сейчас состояние?

— Так разве мне разрешили?..

— Разрешили! — закричала Надя не знакомым никому, весёлым, человеческим голосом. — И во-о-о-бще!..

Загремела труба.

Лена подняла факел, рванулась, помчалась мимо дискобола, мимо Зевса Громовержца, мимо, мимо… В «олимпийской чаше» вспыхнул огонь. Зашумели зрители, пополз по флагштоку «олимпийский флаг» — пять колец, пронзенных шестом! И во двор вошли ребята, широкими шеренгами, неся плакаты: «Шире дорогу маленьким спортсменам в большой спорт нашего города!», «Выше голову и ноги», «Уважай сильного, дружи с равным, помогай слабому!».

Стадион ревел так, как будто он был настоящий. Лицо Нади сияло гордой радостью. Планка не на рекордной высоте. Чуть ниже, но всё же если Гусь возьмёт, то второе место ему обеспечено.

Разбегается Гусь. Высота взята!..

— «И вдруг прыжок, и вдруг летит, летит как пух от уст Эола!» — шепнула Лена.

— Что? — спросила Надя.

— Пушкин… — сказала Лена, перехватывая восхищённый взгляд Ларионова. — Пушкин, — повторила она громко, — и Ларионов. Его работа. Он тренер.

А из своего угла на всё это мрачно смотрел Филимонов. Конечно, будешь мрачным, если ты занял на соревнованиях только четвёртое место. Он смотрел, как Гена обнимал Юрку Гуся, как, обнявшись, они пошли в его сторону, как они всё приближались и приближались к нему, счастливые и довольные. Антон попятился. Он бы сейчас от зависти провалился сквозь землю в полном смысле этого слова — такие были лица у Гуся и Гены, такие лица! Антон не выдержал и… кисло улыбнулся.

— Поздравляю… — сказал он. — Поздравляю… Победителей не судят. — Он со злости ещё хотел добавить, что победителям подсуживают… но… удержался. «Второе место не стоит афоризма» — так подумал Филимонов. И ещё он опять же с завистью подумал, что Гена назло ему, Филимонову, так хорошо подготовил Гуся к соревнованиям.

Лёня Толкалин проявлял плёнку и смотрел пока её сам. Он смотрел, как поднимается на первое место пьедестала почёта тот самый Миша из соседнего двора, как на второе место встаёт счастливый Гусь, а на третье место кто-то из «французской» спецшколы. Как они поздравляют друг друга. Как Надя вешает им на шеи медали… совсем как настоящие медали, отлитые и раскрашенные в кабинете физики. И как у Филимонова от злости, что ли, дёргается лицо.

Он наслаждался своей работой, лентописец и кинооператор Толкалин, когда вдруг заиграла на своей скрипке Вита. Она снова заиграла молдавские мелодии. «Зачем? — воскликнул про себя Лёня. — Вот бестолковая, ведь всё кончилось уже!»

Он подбежал к телефону, набрал номер Витиной квартиры.

— Витка, ты что, с ума сошла? — крикнул он. — Прекрати играть эти мелодии, эти самые…

— Не прекращу… — сказала Вита.

— Но ведь это уже не нужно!

— Это всегда нужно, — сказала она и положила трубку.

Красиво сказала, между прочим. И трубку на рычаг опустила тоже красиво. Изящно так.

Лёня ещё раз набрал её номер. Телефон не отвечал. Молдавские мелодии плыли над двором. Он взглянул из своего освещённого окна на освещённое окно Виты Левской, потом перевёл взгляд на землю. Ларионов и Лена стояли возле дискобола. Судя по их позам, они ни о чём не говорили. Они просто стояли.