Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы
— До свиданья, папа! — кричала Саша с площадки.
Вольфрам высунул голову в окно. Мы с Витькой в окно не смотрели. На кого нам было смотреть?
Итак, в отряде нас четверо. Не знаю, зачем нужна в экспедиции эта пигалица с синими кукольными глазами. На руках, что ли, мы её будем по горам таскать? А причёска — как у жены Пушкина. Любопытно, что получится, если она где-нибудь зацепится своей причёской за сучок.
Будущий геолог. Учится в техникуме. Едет на практику.
Я не люблю девчонок. Вечно шепчутся, какие-то у них секреты, ходят табунами, и чёрт их знает, о чём они шепчутся… Особенно же я не терплю записки. А они пишут: «Давай дружить», «Пригласи меня в кино», «Буду в семь часов тебя ждать у входа в парк». Я прямо на уроках рвал эти записки. Один раз — это было в седьмом — меня даже из класса выгнали. Какая-то попалась особенная бумага — звук получился очень громкий, когда я рвал записку на клочки. На истории как раз. И историк меня выгнал.
Витька записки не рвет. Он складывает их в специально склеенный из газеты конверт. Говорит: «Буду собирать коллекцию любовных писем». Не знаю, что он находит любовного в таких, например, записках: «Витя, умоляю, дай черновик». Но после каждой контрольной он суёт эти послания в газетный конверт. А с Ленкой Зубаревой он даже ходил на каток.
С первых же километров нашего пути Витька начал усердно демонстрировать перед Сашей свою эрудицию.
— У вас блузка белая, как снег в солнечный полдень. Без всяких оттенков. Белое ведь тоже бывает разных тонов. Помните, в картине Поленова «Чаепитие», которая висит в его музее…
Я молчал. Я не говорил, что это картина не Поленова, а Коровина. И что называется она «За чайным столом». Пусть человек блеснёт, мне не жалко.
Саша сейчас же клюнула на приманку:
— Вы были в музее Поленова? Расскажите.
Витька вдохновенно, но, как всегда, не заботясь о точности, пересказал ей содержание лекции экскурсовода. Он, разумеется, не упомянул, что в музей Поленова ездил из пионерского лагеря — мы вместе с ним ездили. Можно было подумать, что Витька ездил в Поленово на собственном автомобиле.
У них вообще на весь день хватило разговоров. Оки быстро перешли на «ты». А я и не подумал говорить ей «вы». Смешно было бы говорить «вы» Ленке Зубаревой из нашего класса. А эта такая же.
Вольфрам взял у проводника шахматы. Мы сыграли с ним три партии. Силён, дьявол! Мне ни разу не удалось добиться даже ничьей.
Я мало разговаривал с Сашей. Как-то не пришлось… Я её днём даже как следует не разглядел. Я её ночью разглядел, когда она спала. Она на нижней полке устроилась, я — напротив, но на верхней. Саша лежала на боку, подогнув коленки и положив руки под щёку. Лицо у неё было маленькое и бледное, скорее всего, из-за зелёной ночной лампочки оно казалось бледным. А брови тонкие и чёрные, почти прямые. Острые локти вдавились в подушку.
Я почувствовал к Саше что-то вроде жалости. Придумала же — в геологи идти! Разве это для неё? Кажется, это была не жалость, а досада. Девчонка в нашем отряде совсем некстати. Лучше бы четвёртым оказался парень… Но тут уж ничего нельзя изменить.
Волшебная шкатулка
Мне ещё нет шестнадцати. У меня ещё нет паспорта. Я ещё не окончил школу. Но если человек вторые сутки без мамы едет в поезде, и едет не к бабушке в гости, а работать в геологическую экспедицию, то разве может он не чувствовать себя взрослым? И я говорю себе: «Всё. Мальчишеству крышка. Начинается зрелость. Пора подумать о будущем».
Раннее утро. Все спят. Я один стою в коридоре у вагонного окна. И словно для меня одного летит через зелёные просторы поезд. Лети, лети, длиннохвостое чудовище, стучи бодрей!
Так о чём я хотел подумать? А, о будущем. Прежде всего надо выбрать себе дело в жизни. Перестав быть школьником, нельзя оставаться никем. Надо тотчас обрести новое звание. Студента. Рабочего…
Всходит солнце. В городе солнце поднимается из-за домов, как будто вылезает из футляра. Здесь совсем иначе. Вон уже край показался над полями. Кусочек оранжевого круга, срезанный внизу зелёной хордой. Привет, светило!
Витька Подорожный не размышляет о будущем. Он давно решил, что станет моряком. Его отец бывший моряк, и Витька станет моряком. У меня нет отца. Не могу же я стать медицинской сестрой, как мама! Надо придумать что-то самому.
Вон горка впереди, вся зелёная, молодые сосёнки разбежались по травянистому склону, словно ребята в весёлой игре, а там стоит их мамаша, огромная сосна с корявыми ветками у вершины. Старая, а гордая. Матери все гордые.
…Учителя говорят, что перед нами открыты все дороги. Может быть. Если не всё, то, во всяком случае, много. Но выбирать из многих надо одну.
Моё будущее представляется мне в виде волшебной шкатулки, наполненной фантиками. На фантиках написаны разные профессии. Я запускаю руку в шкатулку и, не глядя, вытаскиваю фантик. И воображаю себя в той роли, какая выпадет. На скучных уроках я иногда развлекаюсь таким образом.
А ну-ка, попробуем сейчас. Что там за вуз?
Педагогический. В педагогический мне советует идти мама. «Здравствуйте, ребята. Меня зовут Григорий Владимирович. Буду преподавать у вас…» Да, что бы я согласился преподавать? Разве что географию? Но почему-то ребята не любят географию. В нашем классе многие любят математику, а географию нет. Однако математику не люблю я. Пожалуй, учитель из меня не получится. Выкинуть этот фантик? Ладно, подождём. Опустим его обратно в шкатулку. И вытянем следующий.
Медицинский. Вхожу в палату в белом халате и в шапочке. Белый халат, пожалуй, сделает меня солиднее и привлекательнее. «Ах, доктор, что-то с сердцем…» — «Сейчас послушаем…» Как называется эта штука? Кажется, фонендоскоп. «Разденьтесь, больная…» Больная смотрит на меня насмешливо. Больная вздыхает. Больная мне не верит. Надо стать лысым, чтобы тебе поверили. «Эти капли прописал мне старый, опытный врач…» Моя мама согласна выпить что угодно, лишь бы врач был старый. А молодой, будь он хоть гений, её не устраивает. Но я не хочу лысеть. Абсолютно не спешу лысеть. Можете лечиться у старцев — дело ваше. Я совсем не жажду возиться с вашими испорченными сердцами и печёнками. Ленка Зубарева спит и видит себя врачом. Костя Сизов собирается совершить чудеса в хирургии. Отлично. Григорий Кузин не будет вашим конкурентом. Григорий Кузин будет…
Пока моя шкатулка полна ещё доверху. Я могу стать хирургом. Агрономом. Лётчиком. Экскаваторщиком. Поэтом. Я могу… Я только не могу стать одновременно водолазом, лётчиком и хирургом. Придётся оставить в шкатулке один-единственный фантик. А остальные безжалостно выкинуть и пусть летят по свету, пока их не схватит кто-нибудь другой.
Поезд всё стучит колёсами, всё летит вперёд через зелёные просторы, и от этого ли бодрого стука колёс, или от быстроты движения, или от чего-то ещё я чувствую себя счастливым и сильным. Никогда ещё со мной такого не было. Стоит в пустом вагонном коридоре у окна этакий Микула Селянинович. Скажи ему сейчас: надо срыть вон ту гору, чтобы взять на дне её клад, — и сроет. Одной лопатой. Или голыми руками. Спроси: может ли он бежать быстрее поезда — ответит, не задумавшись: «Могу». И побежит. Всё я могу. Что вы от меня хотите, люди? «Я подвиг силы беспримерной…»
Мягкий звук отодвигаемой двери прозаически нарушил мои исполинские побуждения, и я из Микулы Селяниновича моментально превратился в Гарика Кузина. Чёрт побери! Скрипнула дверь, и ты уже не богатырь…
Я не обернулся, чтобы посмотреть, кто это так некстати вышел из купе. Витька скорей всего. Сейчас пристанет с разговорами. Мне не хотелось разговаривать.
Некоторые ребята у нас решили отдаться на волю судьбы. «Для стройки хватит и тройки…» Тройки меня тоже не всегда обходят, но полагаться на судьбу я не собираюсь. Кто она такая, эта судьба? Не та ли костлявая старуха с мешком за спиной, которой мама пугала меня, когда я в детстве не хотел спать? Наверно, она и есть. Маленьких собирает в свой мешок, а тех, кто постарше, связывает верёвкой и ведёт куда захочет. Нет, дудки! Я не слепой, и судьба не годится мне в поводыри. Лучше я потащу её за собой, как бодливую корову.
Потащишь. Прекрасно. Но куда? Вот вопрос.
Нет, кажется, это не Витька. Я слегка повернул голову, увидел щёку с пробившейся за ночь щетиной бороды, розоватое ухо и рыжие волосы. Вольфрам. Наш начальник отряда просил называть его просто по имени. Кажется, ничего парень.
Мы стоим и молчим минуту, или пять, или десять, а поезд всё несётся вперёд по старой стальной дороге, извилистая речка течёт рядом с поездом, ивы никнут к воде, и большие глянцевые листья кувшинок распластались на тихих плёсах. На всхолмлённых полях ярко зеленеют всходы, две сосны, обнявшись ветвями, промелькнули за окном.
— Люблю дороги, — говорит Вольфрам. — Люблю движение. На поездах, на самолётах, на машине, на оленях, на собаках, на своих двоих… Отличная штука — чувствовать себя в пути!
