Виктор Голявкин - Совесть
— Василь Василич, — говорит он мне. — Раздевайтесь, проходите в комнату.
Навстречу нам выходят какие-то люди, тоже здороваются, папе и маме называют свои имя-отчество, а мне говорят просто: «Здрасте!» Лишь одна тётя, бочком протолкнувшись в малогабаритную дверь, кричит мне:
— Здравствуй, моё солнышко! Какой хорошенький мальчик! Просто прелесть! А я тётя Адя. — И даёт мне руку. Я беру и не знаю, что делать. Рука мягкая, и ни один палец не шевельнётся.
Но тётя Адя уже забыла обо мне. Она что-то говорит другим и катится в соседнюю комнату.
Я долго стою один. Мужчины курят в коридоре, разговаривают о чём-то, все женщины на кухне. А я забиваюсь в угол, к приёмнику, и тихонько кручу ручку настройки. Посвистывает, трещит, гудит. Врывается музыка. Мир дышит гулко и шумно. Отживает последний час старого года. Идёт Новый год!
«Где же Толик? — думаю я. — Где же Толик? Неужели в лесу?.. Один?»
…«А поезд шёл — чик, чик, чик — в Чикаго!»
…«И в наступающем году, я надеюсь, вы будете добиваться таких же крупных надоев?» — «Конечно!»…
«Толик, ну что ж ты, Толик! Как же так?»
И я думаю, какой Толик слабый. Когда ходим за грибами, он устаёт самым первым. Он единственный из наших, кто не может переплыть речку.
И я вспоминаю, как он сегодня доверчиво смотрел на меня своими голубыми глазами, быстро-быстро моргая ресничками…
— За стол! — командует Василь Василич. — Все за стол!
Мы садимся. Радио — на полную громкость. Тишина. И вот… «Дорогие товарищи!..» Все встают. Держат рюмки в руках. С новым счастьем! С Новым годом!! И — ш-ш-ш — Москва. Красная площадь. Бом! Бом! Бом!
— Ура! — кричат все. — Ура!
Как всегда жду я, как люблю эту минуту!
— Ура! С новым счастьем, с Новым годом!
Стреляют бутылки шампанского, шипят и сыплют искры бенгальские огни. Конфетти сыплется на людей, на стол.
— Ура! — громче и дольше всех кричит тётя Адя.
А потом начинаются танцы. Тётя Адя вскакивает, роняя стулья, устремляется ко мне.
— Я с молодым человеком! — Она хватает меня и вытаскивает на середину комнаты. — Тара-ра-ра, тара-ра-ра! — Кладёт руку мне на плечо и начинает меня вертеть туда-сюда.
А я — как робот, которого учат ходить. Спотыкаюсь, тащусь за тётей Адей.
— Тра-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра!
Наконец-то кончилось. Музыка умолкает, и я проворно прошмыгиваю в коридор.
— Что нового, молодой человек!? Ты что такой скучный? — спрашивает Василь Васильевич. Он такого же роста, как и мой папа. Но пошире в плечах, поплотнее. Виски у него начали седеть, — Как дела на учебном фронте?
— Хорошо учится, — отвечает за меня папа, берёт Василь Васильевича под руку. — А я, Вася, всё вспоминаю, как ты меня тогда раненого тащил, под Усть-Нарвой.
— Да чего там! Я тебя или ты меня… Ведь тоже не бросил бы.
Они уходят на кухню, закуривают. Василь Васильевич, попросив у папы разрешения, открывает форточку, и из неё в кухню вливается белый пар. Как будто на улице кто-то курит и выдыхает к нам в помещение.
А я возвращаюсь в комнату и забиваюсь за приёмник. Я думаю о Толике. Может быть, он бредёт сейчас нашим лесом, по пояс проваливаясь в снег? Или, скорчившись, сидит где-нибудь под ёлкой и замерзает? Мне-то хорошо здесь, а каково ему! Ведь он такой слабенький.
«Может быть, сказать папе?»
Я выхожу в коридор.
— Ну что? — спрашивает папа.
— Толик в лесу остался!
— Какой Толик? — не понимает папа.
— Воробьёв.
— Как остался?
Я рассказываю. Папа молчит, смотрит на меня. Затем тихонько хлопает меня по затылку и улыбается:
— Да что ты! Толик, наверное, давно уже дома. Он лучше тебя наш лес знает. Эх ты! — Он ершит мои волосы. — А тебе так хочется к Толику, да? Признайся?
— Нет, правда! Толик мог остаться.
— Ладно, ладно! — говорит папа. — Потерпи! Каждый день с Толиком! — И он уходит.
Я стою в растерянности. Действительно, может быть, Толик уже вернулся? Мы уехали, а он пришёл, сидит себе!
А вдруг остался, тогда что? Что тогда?
Я хорошо знаю Толика. Он может!
— Василь Васильевич, а сейчас электрички ходят? — спрашиваю я.
— Да, последняя в час ночи. А сегодня, может быть, всю ночь. Зачем тебе? Уж не домой ли захотел?
— Нет.
Я припоминаю, что от нас в город в два часа идёт поезд. А сейчас полпервого. Можно съездить и вернуться. Узнать, дома ли Толик, и обратно. Никто не заметит.
Я беру пальто, шапку и ухожу. Одеваюсь уже на улице, на бегу.
Во всей электричке я еду, наверно, один. Теперь я думаю только о том, дома ли Толик? Если дома, то я приду и скажу ему… Я скажу… Я не знаю, что я ему скажу. А если его нет дома?
Чем ближе подъезжаю к своей станции, тем тревожнее становится мне. Прилипаю лицом к стеклу, всматриваюсь в темноту. Вот и посёлок. Во всех окнах дома Воробьёвых горит свет. Значит, Толик дома! Я направляюсь к выходу. «Ну и Толик! Ну и трус! А теперь мне зададут!» Электричка замедляет ход, тише, тише. Останавливается. Раскрываются двери. Но я не выхожу. Я вижу Толикину маму. Она, озябнув, стоит у дома и напряжённо, тревожно смотрит вдаль. Она ждёт. Или мне только кажется?
Двери захлопываются. Электричка сдвигается, постепенно начинает набирать скорость.
Значит, Толика нет дома? Значит, он ещё не пришёл? Он в лесу!
Я выхожу на платформе «Семьдесят восьмой километр».
Тропка в лес, как в глубокую пещеру. Даже неба не видно над головой. Лес весь чёрный, нигде ни просвета. И кажется, что за каждым деревом притаился кто-то, молча следит за мной. Корявые ветки деревьев тянулись ко мне, будто когтистые лапы. Здесь хоть дорога чуть посветлее, что-то видно, а мне надо лезть туда, в темноту.
Электричка затихает вдали, а я всё ещё стою и озираюсь по сторонам, в нерешительности топчусь на одном месте. Может, не ходить? Страшно! Но идти надо. «Шагай, шагай!» — командую я, тихонько переставляю ноги, готовый каждую секунду броситься обратно. Не оглядываюсь, боюсь. Не зову Толика. Убирая голову в плечи, сгорбясь, прохожу под многотонными ветками ёлок. Я не могу определить, где тогда свернул с тропки. Сначала мне кажется, что в этом месте, затем — в другом.
— Толик! — начинаю тихонько звать я. — Толик! Воробей!
Полушёпотом, осторожно, как будто Толик стоит где-то рядом и сейчас откликнется мне. Теперь я уже не знаю, куда иду, от тропки или к ней. Я давно потерял ориентировку и просто бреду по лесу.
— Толик! — всё громче зову. — Воробей!
Идти по снегу так же трудно, как бежать по воде. Спотыкаюсь, падаю и снова иду. Лезу через густой хрусткий ельник.
— Толик! — зову я. — Толик! — и плачу. Ельнику, кажется, не будет конца, он будто перевит колючей проволокой, через него не продраться. Я наваливаюсь на него грудью, упираюсь изо всех сил и лезу, лезу.
Я понимаю, что заблудился.
— Помогите! — кричу я. — Помогите! — Снег, снег со всех сторон, снизу, с боков, коснёшься дерева и сверху — ух! — и ползёт, ползёт, шурша, снежная лавина. А я один! Никого кругом!
— Помогите! Толик! — кричу я. Мне не хочется замерзать здесь в лесу. Только не останавливаться, только не останавливаться! В ногах невыносимая боль, я потерял рукавицу и теперь у меня замерзает рука. Прячу её в карман и лезу, не глядя куда.
— Толик! Толик! — Мне кажется, что кто-то хватается за меня, держит. — А-а-а!
И совершенно неожиданно выхожу на поле. Далеко впереди вижу огни. Там люди, тепло. Тепло! Я осматриваюсь. Совсем рядом со мной полотно железной дороги. Я выбираюсь на него и, всхлипывая, спотыкаясь, бегу к посёлку. Это наш посёлок.
«А Толик, как же Толик? Замёрз Толик! Спасать надо! Людей звать!»
В нашем доме горит свет. Я осторожно открываю дверь и вхожу в комнату. За столом папа и Василь Васильевич. Они долго и пристально смотрят на меня. Я почему-то робею и смущённо отворачиваюсь.
— Ты где был? — строго спрашивает папа.
— За Толиком, — чуть слышно бурчу я.
— Отвечай правду!
— За Толиком, — повторяю я.
Папа хватает меня за рукав.
— Толик уже давно спит, я к нему заходил. А ты где был? Говори!
Мне стыдно Василь Васильевича, и я молчу. Толик, Толик! Мне вдруг становится так горько.
— Где ты врать научился? — говорит папа.
— Не надо! — говорит Василь Васильевич.
— Он испортил весь праздник!
— А ты узнай!.. — кричу я.
— Ну зачем так! — успокаивает Василь Васильевич папу. — Одевайся — и идём. Там нас ждут, волнуются. А мальчишка пусть спать ложится. В их возрасте это бывает.
— А всё-таки, где ты был? — спрашивает меня Василь Васильевич.
— За Толиком.
— Кто такой Толик?
— Да есть тут один дружок, — поясняет папа.
— Ну, так и что же Толик?
— В лесу остался. Когда за ёлками ходили, — говорю я.
— В лесу? — удивлённо переспрашивает Василь Васильевич. — А что же ты отцу-то не сказал?
