Лев Кассиль - Улица младшего сына
— А что, не покажу, думаешь? Вон сейчас с того места прыгну!
— А ну, прыгни! — поддразнивали мальчишки из Глинки.
Володя влез на камни мола и огляделся. Как назло, никого из керченских друзей поблизости не было; значит, не на кого было надеяться. Однако надо было спасать честь керченских пловцов. Володя посмотрел вниз. Он знал, что здесь возле мола глубина — два раза с головой… Но делать нечего, отступать уже было поздно. «А может быть, и выплыву», — подумал Володя, припоминая часто слышанные им рассказы о том, что если человека сбросить на глубокое место и он сразу не испугается, так непременно выплывет. Володя зажмурился, набрал в грудь как можно больше воздуха (даже за щеками запас сделал) — и прыгнул. Он звонко шлепнулся, отбив себе сразу живот, охнул, отчего весь воздух, распиравший его щеки и грудь, вырвался наружу. Почувствовав, что погружается, Володя отчаянно заработал руками и ногами, открыл со страху глаза, — зеленовато-желтая, как огуречный рассол, влага, тяжелая, мутная, сдавила ему грудь, раздвинула насильно зубы и, казалось, заполнила его всего целиком ужасным холодом и разрывающей болью. Володя захлебнулся и пошел ко дну.
Глинковские мальчишки, с насмешливым равнодушием взиравшие на Володю до его прыжка, видя, что нырнувший мальчуган не показывается на поверхности, забеспокоились и стали звать на помощь, бросаться в воду, нырять, чтобы вытащить Володю. Ближе всех к месту происшествия был пожилой рыбак, возвращавшийся из моря в своей шлюпке. Он видел прыжок Володи, слышал крики мальчишек и, как был, не раздеваясь, бросился с лодки в том самом месте, где еще минуту назад всплывали небольшие пузыри.
Он вынырнул, отплевываясь, зажал большими пальцами уши, а ладонями нос и рот — и снова погрузился в воду.
Через минуту Володя уже лежал на каменных плитах мола и спасший его рыбак растирал неподвижное тело мальчика, переворачивая его со спины на живот, подставляя под него свое колено, разводил руки Володи. Вскоре Володю стошнило, дыхание подняло его грудь. Медленно раскрылись глаза, еще бестолково глядевшие на белый свет, куда он снова возвращался.
— Ну, а теперь пускай полежит, обсохнет на солнышке, — сказал рыбак, обжимая на себе мокрые штаны и блузу. — Вы матери его ничего не говорите, а то будет ему дома… Ничего, отойдет. А второй раз не полезет, где глубоко.
Рыбак пошел на берег, куда мальчишки подтянули брошенную им лодку. Кто-то принес Володе его штанишки.
Икая, трясясь, мокрый и жалкий, как цыпленок, только что вылезший из яйца, Володя побрел домой. Но он нашел в себе силы остановиться, узнал в окружавшей толпе мальчишек главного глинковского обидчика и, справившись с прыгающим подбородком, икая, процедил сквозь лязгавшие зубы:
— А в-в-в… вв… все-таки прыг… ик!.. нул… Он бы, может быть, еще что-нибудь сказал глинковским, но вдруг почувствовал, что его подхватывают на руки, тут же одной рукой дерут больно за ухо, другой прижимают голову к чему-то мягкому, знакомому, пахнущему всеми родными, домашними запахами, и на лицо его часто закапало соленым, как море, но теплым… Это прибежала из дому мать, которой кто-то уже успел сообщить о происшествии, крикнув под окном: «Тетя Евдокия, ваш Володя утонул!» И героя унесли на руках укутанным в материнскую шаль. Впрочем, никто не смеялся. Никто. Даже глинковские…
Дома Володя, предварительно докрасна натертый скипидаром, отогрелся под тремя одеялами, а отогревшись, сказал матери:
— Мама, дай мне три рубля.
— Это за что тебе три рубля, дрянушка такая? Всю ты мне душу надорвал… Никуда ты больше не пойдешь от меня! Минуты с тобой покоя нет… Вот напишу отцу обо всем. Вишь ты, еще имеет столько дерзости, что после всего трешку просит! Да за что тебе деньги давать? Володя высунулся из-под одеяла и серьезно сказал:
— За то, что не утонул до смерти. Эх ты, жалко!.. Другая бы мама даже десять рублей дала, раз не утонул…
— Ты у меня вот сейчас заработаешь…
— Дай, мама… Я пойду леденчиков для того рыбака куплю. И чай пить к нам позову. Что он, зазря меня спасал, что ли? А я знаю, где он на базаре сидит. Он там бычками торгует.
И в тот же вечер рыбак, вытащивший Володю из моря, сидел, несколько смущенный, на почетном месте за столом у Дубининых, пил чай, и не только чай — мать хорошо угостила его. Рыбак откушал, поблагодарил и на прощание сказал:
— Очень вас благодарствую… Извините за излишнее беспокойство. Напрасно вы все это заведение устроили. Этого у меня и в мыслях не было, когда я туда за ним нырял… А сынок у вас, видать, боевой растет. Далеко поплывет. Главное, видать, что принципиальный, даже чересчур, я так скажу…
Но это было давно. А теперь Володя был уже отличным пловцом, за которым в море не могли угнаться мальчишки даже старше его на много лет. И сейчас они с Ваней выбрали место поглубже, разделись и прыгнули в еще холодную по-весеннему воду. У них захватило дух, но, фыркая, отплевываясь, сами себя подбадривая зверскими выкриками, они старались перефорсить друг друга всякими фокусами, которые хорошо знают все черноморские мальчишки. Ваня вскоре так застыл, что вылез на берег весь синий и пупырчатый, а Володя все еще куролесил в море: то он плыл «пароходиком», то есть подняв вверх одну ногу и руку, как мачты; то делал «березку», ныряя вниз головой и выставляя над поверхностью воды ноги растопыркой; то изображал «свайку», для чего на глубоком месте вылезал по пояс из моря, уверяя, что там мелко и он стоит на дне.
Исчерпав все штуки, которым его обучили ребята у керченского мола, Володя как ошпаренный выскочил на берег, кинулся надевать штаны и матросочку, лязгая зубами и прыгая, чтобы согреться.
После этого решили сыграть в прятки там, где всегда играли, за каменоломнями.
— Только, чур, Володька, в шурфы, штольни не лазить! — предупредил Ваня. — Смотри, уговор был.
Володя хорошо знал это правило, но каждый раз его так и подмывало укрыться в таинственно чернеющем каменном жерле, откуда тянуло сыроватой духотой. Он много раз еще в прошлом году пытался уговорить Ваню спуститься вместе с ним в один из ходов, заброшенных, полузаросших татарником. Но Ване крепко-накрепко было наказано отцом ни в коем случае не лазить в эти черные ходы и даже близко к ним не подходить. О заброшенных штольнях, зиявших меж холмов поодаль от главной вышки каменоломен, среди мальчиков Старого Карантина ходили недобрые слухи. Говаривали, что по ночам в штольнях блуждают какие-то огни, заманивающие одиноких прохожих, и человек, рискнувший пойти на огонек, уже больше не возвращается обратно. Во времена гражданской войны места эти были обильно политы кровью. Кое-где меж камней сохранились безымянные могилы. Ребята обходили эти места; а Ваня Гриценко уверял, что он однажды сам видел, как у входа в один из шурфов бегали бледные лиловые огоньки и уходили, скрываясь под землю.
Днем эти запретные места неотвратимо влекли к себе мальчишек, и любопытный Володя давно уже помышлял о том, чтобы заглянуть хоть немножко в черную глубину каменоломен. В Старом Карантине говорили также, что подземелья эти оберегают тайну забытых кладов. А тут еще в Керчи, на Митридате, ученые, занимавшиеся раскопками, нашли какие-то ценные древности. Все это очень тревожило воображение ребят. Кто знает… может быть, и здесь, в заброшенных шурфах старых каменоломен, тоже таятся какие-нибудь сокровища!
Куликать первому пришлось Володе. Он терпеливо отсчитал до двадцати четырех, крикнул: «Двадцать пять — я иду искать!» — и, вскочив с земли, где он лежал ничком, сразу заметил зеленевшие за большим камнем штанишки Вани Гриценко, который, тщательно упрятав голову, совсем забыл о других, более приметных частях своего тела. Застучав Ваню и убедившись, что он, в свою очередь, плотно закрыв руками глаза, лежит, как подобает, ничком, Володя, нарочно громко топая, отбежал в сторону. Там, коварно изменив направление, сначала на цыпочках, а затем сняв немилосердно скрипевшие ботинки, в одних чулках, он осторожно двинулся в другом направлении и притаился за невысоким холмом, припав к земле.
Отсюда хорошо был виден весь залив. Прямые улочки Старого Карантина с беленькими домиками тянулись до самого моря. За широким проливом слева, больше угадываемые, чем видные, едва синели возвышенности Тамани, предгорья Кавказа. Справа, у Камыш-Буруна, высились корпуса железорудного комбината. Дальше море было уже безбрежным — открытым Черным морем. Большой наливной пароход подходил к бухте. Слепящие алмазные вспышки электросварки, видные на много километров, возникали на берегу то здесь, то там, как будто кто-то перекатывал неуловимые капельки ртути, и Володя еще раз твердо сказал себе, что он непременно достанет где-нибудь для Вани новую ртуть вместо упущенной им сегодня так неловко…
Но тут он услышал шаги Вани, шорох бурьяна и стал спешно отползать с холма вниз, чтобы не попасться на глаза приятелю. Володя пятился задом. Из-под него во все стороны прыскали кузнечики, колючий татарник цеплялся за курточку. Володя отползал, не сводя глаз с вершины холма, и вдруг пятки его уперлись во что-то твердое. Он огляделся через плечо и увидел, что он заполз в небольшую расщелину между двумя рухнувшими глыбами ракушечника. Из расщелины тянуло затхлой прохладой. Володя заглянул за камень и заметил, что позади обвалившейся глыбы открывается подземный ход, уходящий в глубь земли. Это был один из давно заброшенных шурфов. Вход в него полуосыпался, рухнувшие глыбы земли почти завалили отверстие, но все же оставался проход, за которым просунувший туда свою голову Володя разглядел тонувшую в сумраке, круто уходившую под землю галерею.
