Третья месть Робера Путифара - Жан-Клод Мурлева
— До свидания, — сказала его мать.
— До свидания, месье и мадам, — сказал ребенок-старичок и снова сосредоточился на экране.
Несколько минут они плутали какими-то коридорами, сами не зная, куда идут. Мадам Путифар никак не могла оправиться от потрясения.
— Но как же так, Робер, его же лечить надо…
— Это не лечится, мама. Медицина тут бессильна. Такие дети стремительно стареют с самого рождения.
— Господи! А почему так?
— Никто не знает. Причина пока неизвестна…
Случай привел их к той самой лестнице, которую они искали с самого начала. Они быстро вскарабкались по ней и внезапно вновь окунулись в многоголосье концерта. Они взошли на железный мостик над сценой и облокотились о перила. И сцена, и зал были видны как на ладони. Прожектора метались, высвечивая то артистов, то зрителей, это было что-то ослепительное и оглушительное.
— Поспешим! — спохватился Путифар. — А то как бы нас не застукали.
Они чуть не забыли, зачем сюда залезли. Тем не менее, суетясь на неосвещенном мостике, поспешили пересыпать содержимое своих пакетиков в один большой мешок для мусора: надо было вытряхнуть разом все шесть тысяч листовок и тут же удирать. Путифар взял мешок и приготовился.
— Кондиционеры как раз под мостиком, — объяснил он матери. — Это нам на руку.
В этот самый миг все прожектора погасли, только Одри осталась в кругу янтарного света. Настала тишина, едва колеблемая хрупкими звуками фортепьяно. Одри запела, стоя у кулисы перед занавесом, и голос ее звучал так близко, что казалось, она шепчет им на ухо:
Кто ответить готов,
Как быть, если время сорвалось с тормозов?
В чем тайна и в чем секрет
Ребенка, которому тысяча лет?
Путифар с матерью слушали как завороженные.
— Это его песня… — прошептала старая дама.
— Да… — отозвался сын.
Жизнь, я вижу, мчится бегом
В хрупком теле твоем.
Никто не знает, и я не пойму,
Почему,
Почему ты такой,
Вот такой…
— Чего же ты ждешь? — встрепенулась мадам Путифар. — Давай!
Он взял мешок, поставил его на перила.
— Ну, высыпай, Робер!
Он сделал глубокий вдох и опустил мешок.
— Не могу, мама.
— Давай сюда!
Она перехватила у него мешок и приготовилась вытряхнуть.
И чем меньше осталось дней,
Тем люблю я тебя сильней,
С каждым днем все сильней… —
пела Одри, стоя неподвижно и улыбаясь.
Я спешу любить,
Пока не поздно, спешу любить,
Спешу любить…
— Ну что, мама?
— Я… я тоже не могу.
Время не остановить,
И мне хочется выть,
И это ты утешаешь меня,
Не я тебя, а ты меня,
Утешаешь, смешишь
И плакать мне не велишь…
В зале затеплились огоньки зажигалок. Путифар с мамой дослушали песню до конца.
И тогда я жизни славу пою
И плакать сама себе не велю,
Чтоб сравняться с тобой,
Чтобы мог ты гордиться мной,
Потому что ты — такой,
Вот такой…
И чем меньше осталось дней,
Тем люблю я тебя сильней,
С каждым днем все сильней…
Я спешу любить,
Пока не поздно, спешу любить,
Спешу любить…
Грянули аплодисменты, и сцену снова залил яркий свет. Хористы и музыканты сразу, без перехода начали новую песню.
— Ну и как тебе эта песня? — спросил Путифар.
— Немного коряво, — сказала его мать. — Но… за душу берет. Особенно теперь, когда мы знаем…
Она нашарила в кармане платок и промокнула глаза.
— А тебе как?
— То же самое… — буркнул Путифар, стесняясь, что позволил себе расчувствоваться. — Ну, что теперь?
Не сговариваясь, они повернулись и пошли к лестнице, оставив мешок на мостике. На сей раз им сопутствовала удача: они сразу нашли зал и вернулись на свои места.
— Опять они! — зашипели маленькие зрительницы, сидящие за ними. Но они так съежились и пригнулись, что больше претензий не было
