Борис Раевский - По следам М.Р.
— А вдруг этот тип сам? Взял и подсунул?
— Кто?
— Порфирь Иваныч! Вдруг его рокотовские враги подкупили. Вот в «Тайне Кривого озера» барону дают миллион, и он…
— Брось! — Николай Филимонович рассердился. — Вытряси эту чепуху из головы.
Он задумался и долго просидел не шевелясь, пристально глядя в стол. Потом обратился к Порфирию Ивановичу:
— Анкеты читателей сохраняются?
— А как же! За сорок лет храним. А вам… э-э… собственно, зачем?
— Нам нужны сведения о тех, кто пользовался этим делом: в двадцать седьмом — Епифанов, в тридцать первом — Скворцов, в тридцать четвертом — Шмидт.
— Ну что ж, — Порфирий Иванович позвонил хранителю.
Через несколько минут анкеты были доставлены.
Генька с интересом смотрел на Порфирия Ивановича. Зануда он, это факт, но порядок у него классный. Подумать только: такая уйма бумаг! У Леонида Константиновича всего одна комната, а здесь — целый дом! Может и правда, тут без строгостей не обойтись?!
По анкетам значилось: Скворцов — историк, изучал рабочее движение в Петербурге; Шмидт — тоже историк, тоже рабочее движение.
Епифанов… Тема занятий не указана. Место работы — мясной магазин на Большом проспекте, должность — продавец…
— Странно, — у Геньки брови-кавычки подскочили на лоб.
— И даже очень, — подтвердил Николай Филимонович. — Зачем мяснику понадобилось дело Рокотова?
Даже Порфирий Иванович заинтересовался подозрительной анкетой. Впервые Генька заметил живой огонек в обычно тусклых, рыбьих глазах его.
«Анкеты-то пригодились!» — Генька вспомнил, как он злился, когда «зануда» заставил его заполнить длиннющую четырехстраничную анкету, и покачал головой.
— Порасспросить бы этого Епифанова. Только где его теперь найдешь? — размышлял вслух Генька, возвращаясь с Николаем Филимоновичем из архива.
Он упросил учителя пройтись пешком, и тот молча шагал рядом с Генькой, предоставив ему выбор маршрута. Лишь отойдя на несколько кварталов от архива, Николай Филимонович заметил, что Генька ведет его не к школе, а куда-то в сторону, и при этом то и дело поглядывает на уличные часы. «По такой погодке можно и крюк сделать», — подумал учитель.
Погода и впрямь была хороша. Густой снег медленно, крупными хлопьями оседал на город. Утренний морозец исчез, потеплело.
Впрочем, тепло было не всем. Когда Генька вывел Николая Филимоновича на Невский, к кинотеатру «Хроника», навстречу из ворот выкатилась небольшая фигурка в стоптанных валенках.
— Чего ж ты? Битый час жду!
Щеки у Тишки побелели, нос покраснел. Он с обидой смотрел на Геньку. Но, заметив, что тот не один, сразу умолк и насупился.
— Не бойся! — сказал Генька. — Это наш учитель, он тоже Ка Эс.
И Генька, не дожидаясь расспросов учителя, начал торопливо выкладывать все, что он узнал за эти дни о сектантах и Тишке.
Завершая свой рассказ, Генька пожаловался:
— Трусит Тишка. Помочь не хочет. А мы уже столько сделали!
— Хвастаешь много, Башмаков, — перебил Николай Филимонович, — а сам важную вещь упустил.
— Какую? — недоверчиво поинтересовался Генька.
— Сейчас скажу… Только… Где бы нам расположиться?
Николай Филимонович огляделся по сторонам и решительно потащил ребят на другую сторону улицы.
В кафе было пустынно. Официантка, подав кофе, вернулась к стойке, продолжая прерванный разговор с буфетчицей. Учителю и ребятам никто не мешал.
Тишка, обжигаясь, тянул непривычно крепкий черный кофе, Генька пил с достоинством, маленькими глотками. А Николай Филимонович, помешивая ложечкой в чашке, рассказывал.
Оказывается, он уже давно хотел узнать, что было в тех письмах, которые хранились когда-то в семье Рокотова, пока их не забрал «кожаный».
— Старика я решил не беспокоить, — говорил Николай Филимонович. — Его дочь пообещала записать все, что вспомнит, и ненароком расспросить отца. И вот… — учитель вынул из кармана листки, исписанные крупным женским почерком.
Странно, как такие письма вообще могли дойти: почте их нельзя было доверить. Наверно, Рокотов переслал их с каким-нибудь надежным человеком.
«Дорогая Машенька! — писал Рокотов, и рука Насти, воспроизводя его слова, невольно дрогнула при упоминании имени ее бабушки. — Ты уже знаешь, как мы здесь устроились. Живем не среди медведей, как нас пугали «знатоки Сибири», а среди людей, хороших и добрых людей, только чертовски обойденных просвещением.
Боже мой, какая берет досада, когда видишь, сколько могли бы сделать эти люди, с их силой, с их упорством, с их талантом, который прорывается даже сейчас: в песнях, на рыбалке, в ремесле.
Мой хозяин учит меня резьбе по кости, но мне, конечно, никогда не сделать того, что выходит из-под его рук. Вообще резьбой и другими ремеслами увлекаются многие наши, но я стараюсь, по примеру шушенских, побольше читать».
Николай Филимонович многозначительно посмотрел на Геньку, но тот уже и сам насторожился. Шушенское? Место ссылки Ильича? Может быть, Рокотов и о нем… Но нет. Дальше речь шла о занятиях Рокотова, о книгах, которые следовало ему прислать.
От второго письма уцелело лишь несколько строк: «…посадили с тремя уголовниками. Нарочно, конечно. Соседи не ахти какие симпатичные. При входе начальства дружно встают. Я остаюсь сидеть. Начальник острога в конце концов взбеленился: — Встать!
Я отказался. И вот теперь — в карцере… Но решил не отступать. В тюрьме нет мелочей. За каждую надо зубами, ногтями драться. Иначе вот так, по крохам, постепенно вовсе лишат человеческого достоинства…»
В другом письме Рокотов вспоминал, как он познакомился со своей Машенькой.
«Помнишь, — писал он, — этого коротышку-медика, который дирижировал танцами у вас на курсах? Не приди ему в голову объявить фигурный вальс, мы бы могли и не разглядеть друг друга: народу было так много! Но зато, когда на третьей фигуре (видишь, я запомнил!) передо мной оказалась ты и подала руку, я сразу понял: ты лучше всех. И стой минуты до нынешнего дня я все тверже убеждаюсь в этом». Дальше кусок был пропущен (Рокотовы, как ни старались, не смогли вспомнить его). Продолжалось письмо так:
«… здесь встретил кое-кого из своих коломенцев. Крепко держатся и знают — всё впереди. Надеюсь, и те, что остались в Питере, не отступят.
Только бы им не замутили головы. Эти разговоры на суде, эти намеки прокурора — мол, заслуги перед властями могут искупить вину перед церковью… Боюсь, что мы недооценили влияния «братьев»… Пусть товарищи хорошенько подумают об этом».
Николай Филимонович кончил чтение и бережно спрятал письма.
Генька, вопреки привычке, не спешил высказываться. И только Тишка, давно уже покончивший с кофе, восхищенно протянул:
— Стоящий человек!.. — Он на секунду задумался и подтвердил: — Стоящий!
Глава XVII
„КОЖАНЫЙ”
Тишка, сидя дома, то и дело тревожно посматривал на часы. В пять должен был приехать Генька. Но стрелки показывали уже четверть шестого. Где же он? А в шесть вернется с работы отец. Станет допытываться: кто такой Генька да зачем явился. А потом всыплет Тишке: мол, чем с ребятами болтаться, коли время выдалось, помолись да священную книгу почитай.
За последние дни Тишка подружился с Генькой. И расшифровка загадочного дневника все больше увлекала его, особенно после чтения писем Рокотова. Тишка хотел помочь ребятам. Хотел и боялся. А вдруг отец узнает?! Изволтузит.
…Генька влетел, запыхавшийся, взлохмаченный. Удивленно обвел глазами комнату. Была она маленькая, невзрачная, и лишь одно бросалось в глаза — на всех стенах множество пожелтевших, запыленных фотографий: веером приколоты над кроватью, в два ряда тянутся над стоящим в углу столом, развешаны возле этажерки и посудного шкафчика.
— Твоя работа? — поинтересовался Генька.
— Не… Это один… из нашенских… — замялся Тишка. Потом добавил: — У нас, ну в «Вифлееме» значит, страсть как любят сниматься. Даже своего фотографа заимели… Насчет фотографий я тебя и позвал. — Тиша снял с этажерки тяжелый альбом в зеленом бархатном переплете с большой медной застежкой. — Вот тебе Егор…
Он раскрыл альбом и показал две помутневшие карточки. На первой с каменным выражением лица сидел, сложив руки на животе, невзрачный мужчина: маленькие глаза, острые, как буравчики, и маленький, тоже остренький, нос.
— Врешь?! Это Христос Егор? — изумился Генька. Он почему-то представлял себе «Христа» огромным, сильным, с величественной, окладистой бородой, а тут — замухрышка.
На второй фотографии сидел тот же маленький человек с плоским лицом, а сзади него, как солдаты, опустив руки по швам, стояли навытяжку двое мужчин.
— Христос с апостолами, — пробормотал Тишка и указал на стоявшего справа. — Вот этого признал?
