Яков Тайц - Родник
Двадцать четвёртая глава. «Музей закрыт»
А Владик и Петя всё ещё трудились над макетом. Они спешили: день был на исходе. Да и велик ли он — декабрьский день! Не успеешь оглянуться, а холодное солнце уже ушло куда-то, украшенные ледяными узорами стекла потемнели и со всех сторон надвигаются долгие зимние сумерки.
День был на исходе, но и работа уже приближалась к концу. Уже были прилажены все фигурки, лампочки. Вдоль задней стенки ящика протянулась проводка. Осталось только приделать вилку, чтобы можно было включить панораму в электрическую сеть.
Скоро Петя и это сделал. Ловкие руки у Пети Ерошина! Глядя на его быстрые пальцы, как не вспомнить его маму, Евдокию Прохоровну Ерошину, которая так искусно справляется с сотнями тонких нитей, без конца бегущих с катушек на сновальный вал! Нет, видно Петя удался в мать и тоже когда-нибудь удивит всех своим мастерством.
Не успел он доделать вилку, как Владик выхватил её у него из рук:
— Где тут у вас штепсель?
— Погоди ты, «штепсель»! Сделаешь короткое, вот тебе и будет штепсель. Дай-ка!
Петя отобрал вилку, подошёл к штепселю, включил, и панорама вмиг озарилась волшебным светом. Засветились окошечки в картонной стене, будто окна настоящего дома. Ночное, раскрашенное акварельными красками небо покрылось красным заревом, точно где-то там, вдали, за домами, полыхает пожар. Алые отблески легли на крохотный красный лоскуток, который Владик прикрепил на спичке над баррикадой. Этот лоскуток изображал красный флаг. Владик отстриг его от уголка старого ситцевого галстука — теперь у него новый, сатиновый.
Шнур был длинный. Ребята поставили макет на пол и сами тоже сели на пол, чтобы удобнее было любоваться.
В комнате стало темно, но это было ещё лучше — в полумраке панорама выглядела ещё красивее. Очень красиво падал свет из окошечек на вату, которая лежала под ними, будто снег. Всё было как настоящее, только маленькое.
Владик был рад. После того как долго, упорно над чем-нибудь поработаешь, всегда бывает приятно увидеть, что ты трудился не зря.
— Как считаешь, Петух, понравится? — спросил он.
— А как же! Ещё бы не понравилось! Ведь это прямо как будто настоящий художник делал.
— А примут её там?
— Конечно, примут. Давай скорей отнесём, а то уж поздно.
— Сейчас!
Владик взял кисточку, узенькую полоску бумаги и вывел аккуратными буквами:
«Работа В. Ванькова».
С минуту подумал и прибавил:
«…и П. Ерошина».
Он приклеил этот бумажный лоскуток к передней стенке макета. Потом приятели завернули макет всё в ту же бязевую простынку, оделись, взялись за белые «уши» и осторожно вынесли своё творение на улицу.
Выло темно. Валил густой снег крупными мокрыми хлопьями. Друзья шли не спеша, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться. А то ещё упадёшь и, чего доброго, разобьёшь лампочки. А без лампочек панорама никакого вида иметь не будет.
Их быстро занесло снегом…
Петя второпях забыл дома варежки, руки у него зябли.
— Пусти, — сказал Владик, — я один донесу.
— Нет, мы вместе…
— Тогда на вот варежку.
Владик дал ему варежку, и теперь каждый нёс одной рукой узел, а другую руку грел в кармане пальто.
— Скоро будет сбор отряда в музее, — говорил Петя. — И вот все придут, зайдут в музей — и вдруг увидят панораму, а тут подпись: «Работа В. Ванькова и П. Ерошина». Вот здорово будет! А, Владька?
— Конечно! — сказал Владик. — А вдруг дедушке не понравится?
— А почему не понравится? — ответил Петя и снова принялся расписывать, что будет, когда ребята увидят в музее панораму.
Так они добрались до музея. Миновали пустынный дворик, поднялись на крыльцо со старинной железной скобой для обтирания подмёток и вдруг увидели на двери белый картонный плакатик: «Музей закрыт».
— А сегодня что, понедельник? Ну да, по понедельникам музеи закрыты, — сказал Петя.
— Ничего, — отозвался Владик и сдвинул ушанку на затылок. — Я здесь свой человек, мне откроют!
Он позвонил. Старенькая сторожиха Таисия Глебовна открыла дверь:
— Мы что звоните, ребята! Не видите — закрыто.
— Нет, Таисия Глебовна, нам не смотреть, нет! Нам к дедушке. Можно к нему? Он дома?
— Сейчас узнаю.
Старушка шаркающей походкой вошла внутрь жилой половины. Через минуту она вернулась:
— Ступайте. Только разденьтесь, в пальто нельзя.
— Видишь, Петух! — обрадовался Владик. — Я же тебе сказал, что я здесь свой человек.
Они зашли в низенькие, тесные сени, смахнули с себя снег, разделись и прошли к дедушке.
В комнате было тепло — топилась белая кафельная печь. На столе уютно светилась лампа под зелёным стеклянным колпаком. Когда-то такие колпаки были в моде. Дедушка сидел у стола. В его очках дважды отражался зелёный колпак. А Тата устроилась на низенькой скамеечке у печки и, обняв руками колени, смотрела на огонь. Как только ребята вошли, она вскочила:
— Дедушка, дедушка, смотри, кто пришёл!
Дедушка поднялся и, мягко ступая валенками по крашеному полу, подошёл к ребятам:
— Здравствуйте, молодёжь, почтенье! Это Ваньков, знаю. А это кто такой румяный?
— Это со мной, — сказал Владик, — из нашего класса… Петя Ерошин.
— А, Ерошин? Уж не Дуси ли Ерошиной сынок?
— Сынок! — обрадовался Петя. — А разве вы мою маму знаете?
— Как же, девочкой помню. Наша она, пресненская! — с гордостью сказал дедушка. — Зачем пожаловали?
Владик выступил вперёд:
— Помните, вы панораму в музее показывали? И вот я решил тоже сделать такую… для музея. Если только, конечно, вам понравится…
Дедушка вынул из кармана маленькую трубочку и стал её набивать табаком.
— Как? — сказал он, приминая желтоватым большим пальцем табак в трубочке. — Сам сделал?
— Да, вот с ним, — показал Владик на Петю. — Он, знаете, по электричеству прямо профессор.
— Так-так… Ну что ж, показывай, что вы там соорудили.
Владик нагнулся над узлом и принялся разматывать белые «уши». Они туго затянулись и никак не поддавались. Тогда Владик стал действовать зубами. Петя ему помогал. Наконец они кое-как сладили с непокорными углами простынки, размотали их и водрузили макет на стол.
— Можно выключить лампу?
— Отчего ж!
Дедушка потянул провод настольной лампы. Зелёный колпак погас. Красные отблески от печки заиграли на стене и на полу. Петя достал вилку макета и включил её, а Владик сдёрнул с ящика простынку и, запинаясь от волнения, сказал:
— Вот… Называется: «Баррикада на Пресне в пятом году».
Дедушка и Тата молча смотрели на панораму. Дедушка склонил немного голову набок (у него была такая привычка) и долго смотрел на панораму. Он видел баррикаду с красным знаменем, багровое небо, фигурки дружинников и казаков. Возможно, что ему сейчас вспомнился пятый год, свист нагаек, пение марсельезы: «Вставай, подымайся, рабочий народ…»
А Тата сложила руки лодочкой на груди и тихонько охнула:
— Ох, как красиво!
— Отличная работа! — подхватил дедушка.
— Правда? — обрадовался Владик и со счастливой улыбкой оглянулся на Петю. — Правда, ничего получилось?
— Молодцы, прямо художники! — говорил дедушка. — Смотри, Татьяна: и фигурки, и баррикада, и флажок, и лампочки… Видно, с душой сделано, с любовью.
— А лампочки — это Петя, — сказал Владик.
— Проводку — это я, верно, — ткнул себя пальцем в грудь Петя.
А Владик сказал:
— Вот, пожалуйста, если нравится, возьмите её себе, для музея… Пожалуйста!
— Не откажусь! Спасибо! — Дедушка стал разглядывать панораму, осторожно трогая стенки ящика, лампочки, фигурки. — А как бы нам её получше экспонировать, Татьяна? Как по-твоему?
— Давай, дедушка, мы её поставим в главный зал. Знаешь, там, возле витрины с оружием, — сказала Тата.
— Дело, внучка, дело! — Дедушка повернулся к Владику: — Спасибо! Хорошо бы, конечно, для порядка ещё табельки ваши посмотреть.
— Какие табельки? — удивился Владик.
— Обыкновенно какие — школьные, — объяснил дедушка.
— Зачем же? — с тревогой спросил Владик.
Дедушка внимательно посмотрел на Владика, задумался, потом неторопливо прошёлся по комнате и сказал:
— Так ведь люди в музее будут спрашивать: «Чья, мол, панорама? Что за Ваньков такой? За что ему такая честь?» А я скажу: «За то, мол, ему такая честь, что он отличник учёбы, хорошо учится». Вот какое дело. Впрочем, у вас, наверно, табельков-то и нет при себе?
— Нету, — тихо произнёс Владик.
А Петя громко подхватил:
— Нету! Нету при себе!
— Не беда, — решил дедушка. — Дело терпит. Завтра принесёте.
— А это обязательно табельки показывать? — осторожно спросил Владик.
— А почему же не показать? — отозвался дедушка. — Если отметки хорошие, стыдиться нечего. А если плохие…
