Елена Шолохова - Звезда
Двадцать третьего мая мне исполнилось восемнадцать. Впервые за всё время, не считая, конечно, младенческих лет, я отмечал день рождения без друзей, вдвоём с матерью. И то – наесться до отвала пиццей и выпить по бокалу шампанского – разве это отмечать? Настроение было хуже некуда. И не только потому, что никто больше не пришёл, не поздравил, хотя и это изрядно омрачало день. Но, главное, мне казалось, что жизнь моя почти закончилась. Что ничего хорошего впереди у меня нет и не будет. Всё осталось позади. Единственный плюс – после того случая в гардеробе как-то сразу наладились отношения с матерью. Она не цеплялась ко мне больше, не читала нотаций, да и вообще разговаривала со мной как с равным. Ну а в остальном – никакого просвета.
За несколько дней до экзамена мама усиленно пичкала меня шоколадом. Она свято верила, что шоколад стимулирует активность мозга. А утром двадцать седьмого вообще убила неслыханной щедростью – наготовила мне на завтрак бутербродов с красной икрой и, опять же, дала шоколадку. Всучила паспорт, пропуск на ЕГЭ и целых три гелевых ручки, на всякий случай. Глядя, как она волнуется, как глотает успокоительное в неимоверных дозах, я сам занервничал пуще прежнего.
– Постарайся, Олежек, – взмолилась она. – Ты же понимаешь, у тебя второго шанса не будет. Тебе уже восемнадцать. Провалишь ЕГЭ, сразу же в армию загребут. А за год забудешь даже то, что сейчас знаешь. Так и останешься неучем.
Успокоила, называется!
Ещё больше меня взвинтило, когда на подходе к школе увидел, сколько полицейских там дежурило. На двух ближайших перекрёстках стояли гаишники, ограничивая проезд. На входе тоже толпились менты с металлоискателями.
Я сбавил шаг – времени до десяти ещё оставалось немало. Так что решил перекурить во дворике, унять нервы. И тут мне пришла эсэмэска. Отправлена с неизвестного номера.
Говорила же мне мать оставить сотовый дома, всё равно пользоваться им нельзя. Но нет! Как же! Зато им можно пользоваться целых десять минут до и после экзамена!
Открыл: «В подвале школы насилуют Дубинину». Всё.
Я чуть сотовый не выронил, даже думать ни о чём не мог. Себя не помнил. Начал метаться по сторонам. Где вход в этот чёртов подвал? Наткнулся на Доту. Подлетел к нему:
– Ты знаешь, где у нас подвал?
Дота ошарашенно моргнул раз, другой. Потом закивал.
– Да, конечно. Все знают. Вон там, – ткнул он пальцем в сторону. – С торца вход. А тебе зачем?
Но я уже мчался туда, не замечая рези в колене. Дверь в подвал и правда оказалась в торце, была прикрыта, но не заперта. Теперь-то я понимаю, что поступил как полный идиот. Мог бы перезвонить Дубининой. Мог бы подозвать ментов. Да что угодно. Но в тот момент эмоции совершенно захлестнули меня, я потерял способность здраво мыслить. Казалось, нельзя медлить ни секунды.
Я спустился вниз. Заглянул внутрь. Ни звука не услышал, ни шороха. Но подвал был длинный да со всякими закутками. Так что я и не насторожился. Короткими перебежками обошёл весь подвал, начисто забыв об этом чёртовом ЕГЭ. Пожалуй, даже когда я осмотрел каждый угол и не нашёл никого, так и не понял, что это развод. Испугался, дурак, что это не тот подвал. Попробовал позвонить тому, кто отправил эсэмэску, но увидел, что сотовый не ловит. Я направился к выходу, но дверь оказалась запертой снаружи. Только тогда до меня дошло, что меня попросту заманили, чтобы здесь закрыть. Кое-кто решил отомстить. Устроить так, что-бы я якобы прогулял ЕГЭ. И надо же, в этот момент я испытал не злость, не досаду, что так лоханулся, а облегчение. Почти радость. Правда, недолгую. Только меня отпустило, как стал обдумывать ситуацию, в которую так бездарно попал. И ведь не скажешь потом, что меня закрыли в подвале. Сомневаюсь, что это сочтут уважительной причиной, а то, что обсмеют и опозорят, – сто пудов. Между тем время близилось к одиннадцати утра. Я снова обошёл подвал в надежде словить хоть одну антенну. Карабкался на склизкие трубы. Бесполезно. Глухо как в танке. Да и кому звонить? Наши все отключены уже. Кто меня отсюда выпустит? Когда экзамен уже час как идёт, а я изгваздался весь в подвальной пыли и ржавчине. Пытался выбить дверь. Но правая нога разболелась после пробежки. Ни опоры, ни удара с неё. А плечом – дверь не поддавалась, только поскрипывала. Тут меня осенило, что, пока я носился по подвалу, мельком видел окошко. Маленькое. Под самым потолком, ещё и сеткой закрыто. Я придвинул какие-то ящики, один раз сильно навернулся с них, пытаясь вырвать сетку. Но всё же вырвал. Высадил стекло, по трубам вскарабкался до окна, а там уж на брюхе выполз наружу и оказался на заднем дворе школы. Оглядел себя: драный, грязный – бич бичом. Времени – полдвенадцатого. Я примерно представлял, чьих рук это дело. Кто знал мой номер. Кто знал, из-за чего я могу потерять голову и кинуться в какой-то подвал. Кто подослал Доту, предполагая, что я могу не найти подвал сам. Теперь они пишут тест и посмеиваются, глядя на моё пустующее место. Ловко провели дурака. Ничего не скажешь. Отомстили разом за всё. И такая ярость во мне закипела!
Тогда эта идея показалась мне блестящей. Я попросту решил, что раз я не пишу тест, то никто его писать не будет. Идиот, конечно, – можно было хотя бы всё обставить поумнее, меры предосторожности хоть какие-нибудь принять.
Но в спешке я ни о чём таком не подумал. Просто набрал ноль-два и сообщил, что в сорок восьмой школе заложено взрывное устройство. Только нажал отбой, позвонил Чибис.
– Почему тебя нет? – зашептал он торопливо и взволнованно.
– Не смог прийти, – ответил я.
– Что же теперь будет?
– Не волнуйся, Макс. Всё будет хорошо, – пообещал я и выключил сотовый.
Я убрался подальше, в соседний двор, залез на детскую горку и наблюдал издалека. Минут через десять к школе подъехали спецслужбы. Здание оцепили и вскоре всех вывели. Экзамен накрылся медным тазом. Что, собственно, и требовалось. Почти довольный, я поплёлся домой. А вечером за мной пришли.
Мать убивалась, рыдала. Твердила, что это ошибка.
– Что теперь будет? – спросила она сквозь рыдания.
Опер пожал плечами:
– Как суд решит. Но вообще до трёх лет светит. Так что прощайся с мамкой.
Однако выпустили меня из СИЗО уже на другой день, под подписку. И лишь спустя пару дней от Толика Болдина я узнал, что Макс Чибисов явился в полицию с повинной и заявил, что это он – телефонный террорист. А звонил с моего сотового, который, мол, позаимствовал у меня ещё до экзамена. А во время теста вышел в уборную и позвонил в полицию. Зачем? Чтобы отменить экзамен, на который я не смог прийти. А он таким образом обо мне побеспокоился. Его версия, конечно, была шита белыми нитками, но Макс упёрся рогом и ни в какую не отступался. Что поразительно, он и правда выходил в уборную минут на десять. И как раз в то время, когда я «минировал» школу. Ну да, точно, он же тогда мне и звонил!
Макса вообще держать в СИЗО не стали, он ведь несовершеннолетний и не рецидивист, как я, по словам Ирины Борисовны. А может, учли «явку с повинной». Однако трепали допросами и грозили штрафом в двести штук.
Сначала хотел позвонить ему, но решил поговорить лично. Подгадал, когда его родители на работе. Макс провёл меня к себе. Я устроился на продавленном диванчике. Макс присел на стул напротив меня.
Я не думал, что так трудно будет начать этот разговор. Он тоже, казалось, нервничал. Или, может быть, смущался, не знаю. Покраснел весь.
– Зачем ты это сделал? – наконец выдавил я.
Не глядя на меня, Макс пробормотал:
– Тебя посадить могут. А мне ничего не будет. Ну, вот только штраф…
– Всё равно. Не надо было.
Он молчал, и я замолк. Повисла тягостная пауза. Я решительно не знал, что сказать. Ко всему прочему вся эта ситуация с Максом буквально раздирала душу. Я его столько раз предавал, ноги об него вытирал, лохом считал, стыдился… Вон тайну сердечную разболтал, а он… В груди встал ком.
– Макс, ты прости меня.
– За что? – он поднял глаза. А в них – чистейшее изумление.
– Ну за всё…
Мне вовсе не хотелось перечислять свои грехи, и без того чувствовал себя паскудно. Он молчал. Я поднялся, направился к двери, но на пороге снова оглянулся:
– Ну всё-таки, скажи – почему ты это сделал? Я ведь обидел тебя, я знаю…
Макс пожал плечами:
– Ты был моим единственным другом.
Я усмехнулся:
– Не был, Макс, а есть, если ты, конечно, не против.
Макс протянул мне руку, и я пожал её, что называется, с чувством.
Макс улыбнулся и вдруг спросил:
– А можно я тебе как друг дам совет?
– Ну?
Он вздохнул, не решаясь заговорить, и наконец выпалил:
– Слушай, помирись с Алёнкой.
– Ты, конечно, классный друг. Но давай я с Дубининой как-нибудь сам разберусь.
– Да я вижу, как вы разбираетесь. Друг на друга как враги смотрите, а сами любите…
– Кто кого любит? Ты что?
– Да друг друга вы любите, как будто не видно.
