Александра Анненская - Зимние вечера
— Ты напрасно нарядилась, Мима: я ведь сказала, что ты не поедешь.
— Нет, поеду!
— Вот она и все так! — вмешалась Ада. — Я ей говорю: «Мама не возьмет», а она говорит: «Нет, поеду!»
— Ты не можешь ехать, если я не позволяю, Мима! — строго сказала Анна Захаровна. — Иди и разденься.
— Нет, я поеду! — еще раз повторила глупенькая упрямица, топая ногами и стуча кулаками по столу.
Анна Захаровна велела горничной увести Миму в ее комнату. Тогда только девочка поверила своему несчастью: она вырвалась из рук горничной, бросилась на пол, принялась неистово колотить ногами и рвать на себе платье.
— Господи, какой ужасный ребенок! — проговорила Анна Захаровна с тоской. — Даша, пожалуйста, не отходите от нее, успокойте ее чем-нибудь!
И она поспешила уйти, чтобы не слышать капризного крика дочки. Остальные дети последовали за ней. Соня хотела подойти к Миме, но гувернантка остановила ее:
— Оставьте, mademoiselle: она скорее успокоится, когда останется одна.
Действительно, когда шум отъезжавшего экипажа замолк, когда вся надежда была потеряна, Мима перестала кричать, поднялась с полу, мимоходом ударила горничную Дашу, пытавшуюся увещевать ее, и прошла в гостиную. Там она уселась на диване, повернулась, по своему обыкновению, лицом к стене и заплакала тихими, горькими слезами. Даша попробовала было предложить поиграть с ней во что-нибудь, но она ответила сердитым мычаньем. Вдоволь наплакавшись и утомившись от слез, Мима сама не заметила, как уснула. Даша подложила ей подушку под голову и тихонько вышла из комнаты. Барышня успокоилась, — значит, можно с чистою совестью оставить ее одну и посидеть в кухне.
Мима проспала больше часа. В гостиной было совсем темно, когда она проснулась. Открыв глаза, она не сразу могла понять, где она и отчего так темно. Она стала звать Аду, гувернантку, горничную — никто не откликался. Все было тихо, и девочке стало жутко среди этой тишины и темноты. Она слезла с дивана и ощупью, натыкаясь на стулья и столы, стала пробираться к двери. Вдруг в углу комнаты что-то блеснуло: какие-то два огонька, то поднимаясь, то опускаясь, приближались к ней. Ужас охватил бедную Миму. Она хотела крикнуть — судорога сжала ей горло. Она закрыла лицо руками и стояла, как окаменелая. И вот что-то теплое, мохнатое, огромное, как ей показалось, вскочило ей на спину. Она крикнула и без чувств упала на пол. Когда через несколько минут Даша вошла в комнату с зажженной лампой в руках, она увидела, что Мима лежит на полу без движения, а около нее сидит и мурлычит большой черный кот. Перепуганная Даша снесла девочку на ее кровать и стала употреблять все известные ей средства для приведения ее в чувство. Долго усилия ее оставались напрасными; наконец, Мима полуоткрыла глаза и тихо простонала.
— Барышня, миленькая, что с вами? Вы ушиблись? Вам больно? Скажите словечко! — суетилась Даша.
Но Мима ничего не отвечала и только стонала.
Когда семья вернулась из театра, Мима лежала с ледяным компрессом на голове, а подле нее сидел доктор.
Можно себе представить, как испугалась Анна Захаровна! Она отослала Аду с гувернанткой спать в свою комнату. Соню попросила перейти к Нине, а сама решила остаться на всю ночь около больной девочки вместе с Дашей, которая чувствовала себя неправой и всячески старалась загладить свою вину.
К утру у Мимы сделался жар; она металась по постели, никого не узнавала и вскрикивала от страха, когда кто-нибудь дотрагивался до нее. Доктор сомнительно качал головой и на вопрос Егора Савельича отвечал, что считает болезнь очень опасной, и советовал бы для ухода за девочкой пригласить опытную сиделку. Анна Захаровна так утомилась и измучилась за одну ночь, что охотно приняла совет доктора. Часа через два в детской, из которой вынесли все лишние вещи, водворилась чужая женщина со спокойным, строгим лицом и тихим, беззвучным голосом. Мима была вполне сдана на ее попечение, и — странное дело — после этого все как будто успокоились. Егор Савельич совсем не входил к больной; Анна Захаровна заходила на минутку осведомляться, какова она, и, получая в ответ: «все так же», со вздохом уходила прочь. Митя и Нина занимались каждый своим делом, точно ничего особенного не случилось; звонкий смех Ады раздавался так же часто, как обыкновенно.
Соню удивляло такое равнодушие родных к бедной девочке: ей невольно вспоминалось, как год тому назад заболел тифом ее брат Миша, как она ухаживала за ним, сменяя мать, когда та после бессонных, тревожных ночей засыпала, обессиленная усталостью. Отец по целым часам носил мальчика на руках. Соня месяц не ходила в гимназию; мать предоставила ведение хозяйства ключнице; даже маленький Коля был сдан на руки няни, и о нем мало заботились. В доме ни о чем не говорили, не думали, кроме больного. И зато какая была радость, когда бедняжка очнулся из забытья, когда он узнал окружающих! Что будет, когда очнется Мима? Она увидит около себя чужое, незнакомое лицо; она, может быть, испугается этой неизвестной женщины!
На следующее утро доктор привез с собой своего товарища, специалиста по детским болезням; они долго исследовали больную, долго совещались между собой, прописали несколько новых лекарств, но не сказали ничего утешительного…
Сиделка ушла завтракать. Соня тихонько вошла в комнату больной и села около ее кровати. Мимочка не металась больше — она лежала неподвижно; личико ее было мертвенно-бледно, глазки неплотно закрыты; она дышала часто и неровно. Исхудалая ручка ее горела. Сердце Сони сжалось. Бедная крошка! Как немного радостей видела она в своей короткой жизни! И умрет она на руках чужой женщины, и никто не будет сильно тосковать о ней: она нелюбимое дитя в доме!
Соня тихонько ласкала худенькую ручку, и слезы текли из глаз ее. Она не слышала, как дверь осторожно отворилась: маленькая Ада прокралась в комнату и подошла к кровати. Увидев, что Мима лежит неподвижно, а Соня плачет, девочка смутилась; плутовато-торжествующее выражение, с каким она вошла в комнату, очевидно, улизнув от гувернантки, сменилось испуганным, и она робко спросила:
— Сонечка, что ты плачешь? Разве Мима умрет?
— По всей вероятности, умрет, — отвечала Соня, которую все эти дни раздражал беззаботный смех Ады.
Ада стояла несколько секунд молча, с жалобным видом глядя на больную.
— Соня, — проговорила она со слезами в голосе. — Мне жалко Мимы!.. Я не хочу, чтобы она умерла!
— А зачем ей жить? — заговорила Соня взволнованным голосом. — Чтобы опять мучиться? Помнишь, как ты всегда обижала ее? Ты здоровая, сильная девочка и нисколько не жалела ее, слабенькую, болезненную! Ты нарочно дразнила ее, а когда она сердилась, ты же бежала жаловаться на нее! Ты злая девочка… Бог видит это и отнимет у тебя сестрицу! Пусть ты растешь одна, и не с кем тебе будет играть, не с кем дружиться!
Ада побледнела и смотрела на Соню широко раскрытыми глазами. Никогда никто так не говорил с ней.
Слова Сони производили на нее сильное впечатление: она инстинктивно чувствовала, что в них сквозит искреннее чувство.
— Сонечка, — робко произнесла она после минутного молчания, — ты добрая, попроси Бога, чтобы Мимочка не умирала! Скажи ему, что я больше не буду обижать ее!
Соня была тронута.
— И ты тоже молись Богу, милая, — сказала она ласково, — и потом старайся не шуметь, не кричать в тех комнатах. Если ты испугаешь Мимочку, она, наверное, умрет. Поцелуй ее ручку, — видишь, какая маленькая, худенькая ручка! А теперь уйди отсюда.
Ада покорно сделала все, что говорила Соня; глаза ее были полны слез, а личико бледно и как-то необычно серьезно.
Жизнь и смерть вели упорную борьбу в хрупком тельце Мимочки. Наконец жизнь победила.
Утром, на третий день после описанной сцены, сиделка объявила, что больная спит спокойно и что у нее больше нет жара. Ада вскочила со стула и готовилась по обыкновению бурно выразить свою радость; но Соня удержала ее:
— Ты слышала, она спит! Если ты ее разбудишь, ей опять станет хуже, — сказала она.
Ада вдруг притихла и на цыпочках вышла из комнаты.
Выздоровление Мимы пошло очень медленно.
Пока она была так слаба, что не могла ни разговаривать, ни поднимать головы с подушки, она довольствовалась уходом сиделки. Но по мере того, как силы возвращались к ней, ей становилось скучно с этой чужой, молчаливой женщиной, которая не умела ни играть, ни рассказывать сказки. Егор Савельич выражал свое участие к больной тем, что покупал ей игрушки; Анна Захаровна раза три в день заходила в ее комнату, гладила ее по голове и говорила ей несколько ласковых слов; но сидеть около нее, забавлять ее — этого не могли ни отец, ни мать; это просто казалось лишним и им, и Нине, и Мите. Соня не разделяла этого мнения. Бледная, слабенькая Мимочка живо напоминала ей ее больного брата; она не забыла тех нежных забот, которыми окружали его выздоровление, и по сравнению с ним Мимочка представлялась ей каким-то заброшенным ребенком. Она не могла равнодушно видеть ее унылого личика, слышать жалобный голосок, каким она говорила: «Мне очень скучно!» и старалась как можно больше времени проводить с нею.
