Неугомонные бездельники - Михасенко Геннадий Павлович
— Вон она, Пальма!.. Вон за подсолнухами!
— Где? — радостно встрепенулась девчонка.
— Пойдем покажу.
Я откинул калитку, схватил вдруг девчонку за руку и потянул за собой по лабиринту межгрядных тропок прямо к овчарке. Девчонка не сопротивлялась и, только увидев Пальму в двух шагах, рывком остановила меня.
— Я сама, а то еще цапнет.
Чтобы не наступить на грядку, она обняла меня за пояс, обошла, чиркнув бантом по моему носу, и, ласково поругивая собаку, прицепила ее к поводку.
Из огорода я выбрался первым и придержал калитку. Проходя, девчонка серьезно глянула на меня и сказала:
— Спасибо. Тебя как звать?
— Вовка.
— А меня Марийка.
Мы бы наверняка еще о чем-нибудь поговорили, но Пальма дернула и, как строгая мамаша, потянула Марийку за руку прочь от внезапного и, может быть, рискованного знакомства. Когда они скрылись за воротами, я сообразил, что на Марийке был сарафан с такими большими красно-белыми клетками, что хоть играй на нем в шахматы.
Со мной что-то случилось. Я забылся и не сразу понял, чего шумят и куда бегут пацаны. А это махали руками и весело созывали на помощь работавшие справа девчонки.
Через минуту мы обступили их, и Люська, показывая на здоровенный каменище, пояснила, что из земли торчало всего сантиметров пять, она начала копать и вот какую штуку выкопала. Вчетвером мы попробовали вытащить камень, но сил хватило только на то, чтобы поставить его на попа.
— Генк, ты об него запнулся? — спросил я.
— Когда?.. А-а, не помню. Может быть.
— Уж сотня коленок здесь точно разбита, — сказал Борька.
— И сотню еще разобьют. Надо убирать.
Генка наклонился и проговорил:
— А если углубить яму, и пусть себе лежит?
— А что, мудро, — сказал я. — Ну и баянист! У тебя, Генк, голова не только музыкальная, но и техническая.
Генка сиял.
Мы быстро углубили яму, опрокинули камень, засыпали землей и утрамбовали пятками. Сто коленок спасены!
— Отбой! — крикнул я. — Всем на отдых! В холодок.
Мы собрали инструменты и забились в Борькин подкрылечник.
— Что это за девчонка была? — шепотом спросила Мирка.
— Какая?
— С собакой.
Я вспыхнул и ответил:
— Марийка, из двора напротив.
— Вы знакомы?
— Только что познакомились.
— А-а, — протянула она. — А Томки нет.
Мне показалась тут подковырка, и я зло спросил:
— Ну и что?
— Как что?.. Ты комиссар или нет? — вспылила Мирка. — Наше первое дело, а ее нет!.. Наказать надо!
— Накажем, — вздохнул я, вдруг почувствовав какое-то равнодушие к тому, что Томки нет, что ее нужно наказать и что она вообще существует на белом свете.
А Томка — тут как тут, занырнула в дверь и, всплеснув ладонями, оправдалась:
— Не ругайтесь, меня мама в магазин посылала!
— Так и знал, — грустно проговорил я, глядя вниз.
— Хоть бы совесть имела! — бросила Мирка.
— Пожалуйста, я могу уйти, если я бессовестная, — заявила Томка, разводя руками.
Тут я поднял взгляд, чуть подался вперед и, охваченный внезапным жаром, чуть не крикнул, чтобы она уматывала на все четыре стороны, но Славка опередил меня.
— Поработай, — сказал он мягко, — потом уйдешь.
Томка в колебании и раздумье, а может быть ожидая моего приглашения — ха-ха! — постояла некоторое время, потом села на край доски рядом с Люськой.
— Слушайте, союзнички, мы ведь отдыхать сели, — сказал Борька, — так давайте хоть в суд сыграем, что ли.
— Давайте! — согласились все враз, и сразу стало проще.
Борька принес бумаги, карандаш, нарвал семь одинаковых полосок, на четырех написал «вор», «сыщик», «судья», «палач», скатал их трубочками и, встряхнув в горсти, высыпал на табуретку. Мы расхватали писульки. Последнюю нерешительно взяла Томка. Судье и палачу хорошо, они в любом случае наказывают или вора, или сыщика, если он ошибется.
— Я сыщик, — сказал Борька. — А вор… — Он повел подозрительным взглядом и едва дошел до Томки, она бросила бумажку и, засмеявшись, сунула лицо в ладони. — Томуся вор, — Борька развернул ее бумажку — «вор».
— Я сужу, — сказал я.
— А я палач, — сказала Мирка, потирая руки.
Я глянул на Томку. Она все еще улыбалась сквозь навернувшиеся от смеха слезы, уверенная, что ничего страшного я ей не присужу. И остальные выжидательно улыбались. Улыбнулся и я и холодно изрек:
— Пять горячих!
Это было высшее наказание.
Томка взвизгнула и хотела выскочить, но Борька поймал ее и усадил. Ойкая и прикрыв одной рукой глаза, она протянула вторую палачу. Мирка растерла ей запястье и честно врезала двумя пальцами пять горячих. Мотая кистью и пища, Томка под общий смех вылетела из подкрылечника.
Отдых кончился.
Через полчаса перед домами, точно какие-то земные нарывы, вздулись вороха мусора. Я подошел к девчонкам. Томка бродила вдоль забора с лопатой, Люська выколачивала решетку для ног, забитую грязью.
— Мир, готовь тележку, — сказал я.
— Пойдем вместе.
— К Анечке-то? Ни за что! Мы с ней враги.
— Враги!.. Ты комиссар, у тебя не должно быть врагов!
— Ух ты какая! Да у меня, если хочешь знать, есть такие враги, которые до смерти!
— Не Анечка же!
— Нет, конечно.
— Ну вот и пошли!
Мирка потянула меня за руку. Руку я отвоевал, но пошел. Мы поднялись на крыльцо и, постучавшись, шагнули за порог. В комнате было душно и чадно. Топилась плита, на которой Анечка сразу на двух сковородах пекла блины.
— Тетя Ань, нам надо тележку, — сказала Мирка. — Мусор вывезти. Мы двор подмели.
— Да уж поняла зачем, — ответила Жемякина, опрокидывая сковородку с блином на стопку уже испеченных. — Видела — Чупрыгин метлой ширикает. Уф!.. Что это вас на мусор потянуло? — на миг замерев и глянув на меня, спросила она.
Я растерялся и сказал:
— А что, и это нельзя?
— Ишь ты — отвечает! — коротко бросила Анечка и опять заметалась туда-сюда.
Мирка дернула меня за штанину и сказала:
— Мы ее на место затащим, тележку.
— Я разве не дала? — спросила Жемякина, наливая в сковородку блинной жижи той самой, наверно, поварешкой, которой стукнула Юрку. — Возьмите, возьмите, ради бога! Вон он, ключ, на косяке. В сарайке колеса. А-а! — крякнула она, как под душем, хватая вторую сковородку.
Анечкина сараюшка, величиной с нашу дезкамеру, вминалась в огород. Неспешно и важно я открыл ту самую калитку, в которую недавно врывался с воровским испугом и стремительностью, и даже хозяйски огляделся, хотя оглядывать было нечего — огород так и пустовал, лишь на двух грядках кое-где торчала переросшая редиска. С тыла, где было пониже, я взобрался на сарайку, засвистел и замахал руками, созывая братву на подмогу. Жестяной кузов тележки оказался легким, и я один пододвинул ее к переднему краю. Там Славка с Борькой сперва поддержали ее досками, а потом приняли на руки. Девчонки тут же выкатили колеса, и через пять минут тележка была на ходу.
Погрузив в нее лопаты и две метлы, мы с громом и криком покатили в наш край. Славка тут все с мохом повыскреб. В его куче было не столько мусора, сколько земли. Ах-ах — отзывался жестяной кузов! У крыльца тети Шуры-парикмахерши темнело длинное влажное пятно — ночами она всегда выплескивала остирки, иногда пенные лужи стояли до утра.
— Клумбу поливайте своей мыльной водой, а не двор! — крикнул я в открытое окно, когда мы провозили мимо тележку, но мне никто не ответил.
— На работе, — сказал Славка, впряженный в оглобли.
— Борька, жми к Лазорскому, — сказал я. — Спроси, куда мусор сваливать.
— А почему я? — недовольно дернулся Борька.
— Потому что приказ.
— А-а, забыл.
— То-то. Не только приказывать забывают, но и подчиняться. Жми. А то, скажи, у крыльца высыпем.
Потянулись из магазинов хозяйки с сумками и сетками. Они недоуменно останавливались, смотрели под ноги, озирались, словно не туда попали, и потом еще недоуменнее косились на нас. Бабка Перминова видела, как мы подметали, но когда стали собирать всю нечисть, подошла и заглянула в тележку, точно картофельные очистки, шлак и стекла могли превратиться в золото.
