Марк Твен - Похождения Тома Соуэра
— Томъ Соуеръ, это болѣе чѣмъ низко съ вашей стороны, шпіонить за другими и смотрѣть на то, что они смотрятъ!
— Почему мнѣ было знать, что вы здѣсь что-то смотрите?
— Стыдитесь, Томъ Соуеръ!.. Вы хотите донести на меня!.. О, я несчастная, что мнѣ дѣлать!.. Меня высѣкутъ, а я никогда еще не была бита въ школѣ!
Она топнула своей маленькой ножкой и продолжала:
— Будьте такъ подлы, если желаете!.. А я знаю, что еще прежде случится. Подождите и увидите!.. Противный, противный, противный!.. — она выскочила изъ комнаты и убѣжала, зарыдавъ снова.
Томъ стоялъ неподвижно, ошеломленный такой бурной выходкой. Онъ думалъ:
— Что за глупый народъ эти дѣвочки! Никогда ее не били въ школѣ! Невидаль какая битье!.. Извѣстно, бабы; кожа нѣжна и сердце, что у курицы. Я-то, разумѣется, не донесу старику Доббинсу на эту дурочку, потому что могу ей отплатить чѣмъ-нибудь другимъ, безъ такой низости, но, все-таки, что же выйдетъ? Старикъ Доббинсъ станетъ спрашивать, кто разорвалъ книгу? Всѣ промолчатъ. Тогда онъ примется своимъ обычнымъ путемъ спрашивать всѣхъ по-очереди; и когда дойдетъ до настоящей виноватой, то угадаетъ и безъ ея словъ. У дѣвочекъ всегда можно узнать по лицу. Онѣ не умѣютъ себя выгородить. Быть ей битой. Да, плохо приходится Бекки Татшеръ, не отвертѣться ей… — Онъ поразмыслилъ еще, потомъ прибавилъ:- Ну и подѣломъ. Она порадовалась бы, если бы я такъ попался, пусть же сама отвѣдаетъ!
Онъ присоединился къ толпѣ школьниковъ, зѣвавшихъ по сторонамъ на дворѣ, но скоро учитель явился и всѣ «засѣли». Томъ не чувствовалъ особаго призванія къ занятіямъ и все поглядывалъ въ сторону дѣвочекъ; личико Бекки смущало его. Судя по всему, ему нечего было жалѣть ее, но далѣе этого безчувствія онъ не могъ идти; онъ не чувствовалъ ни малѣйшаго торжества. Когда же открылось, что учебникъ Тома испорченъ, мальчику стало уже не до чужихъ дѣлъ. Бекки какъ бы очнулась при этомъ изъ своей мрачной задумчивости и выразила большое участіе къ тому, что происходило. Она была увѣрена, что Тому никакъ не удастся оправдаться, если онъ и станетъ клясться, что не проливалъ чернилъ на свою книгу. И она не ошибалась: запирательство только ухудшило дѣло. Бекки полагала, что это ее порадуетъ, до вышло какъ-то не такъ. Въ самую роковую минуту, она чуть не вскочила, чтобы разсказать про Альфреда Тэмпль, но сдѣлала надъ собою усиліе и промолчала, «потому, — говорила она себѣ, - что онъ же хочетъ донести на меня, скажетъ, что это я разорвала гравюру. Такъ не промолвлю я ни слова, будь то даже для спасенія его жизни!»
Томъ перенесъ наказаніе и воротился на свое мѣсто безъ особеннаго унынія, думая, что, можетъ быть, онъ въ самомъ дѣлѣ самъ опрокинулъ чернильницу на свою книгу, какъ-нибудь зазѣвавшись. Если онъ отпирался, то лишь по формѣ, для соблюденія обычая, и не поступился своимъ отрицаніемъ, такъ сказать, изъ принципа.
Прошелъ цѣлый часъ, учитель дремалъ, сидя на своемъ тронѣ, въ воздухѣ стояло усыпляющее гудѣнье; но мало по малу м-ръ Доббинсъ началъ потягиваться, зѣвнулъ, потомъ отперъ свой столъ, запустилъ въ него руку, но только долго, какъ бы не рѣшался, вынуть-ли книгу или нѣтъ? Ученики поглядывали на него безучастно, но были среди ихъ двое, которые зорко слѣдили за всѣми его движеніями. М-ръ Доббнисъ повертѣлъ разсѣянно свою «Анатомію»; наконецъ, вытащилъ ее и усѣлся читать.
Томъ бросилъ взглядъ на Бекки. Ему вспомнился беззащитный, загнанный зайчикъ, на котораго нацѣливалось ружье. Въ эту же минуту всякое воспоминаніе о разрывѣ съ Бекки исчезло изъ его головы. Надо было придумать что-нибудь, сейчасъ же, въ это мгновеніе! По самая настоятельность этого лишала его возможности собраться съ мыслями… Вотъ! Придумалъ! Надо броситься къ Доббину, вырвать у него книгу и убѣжать!.. Но онъ поколебался съ минуту, потому время было уже потеряно: учитель раскрылъ книгу. О, если бы можно было воротить случай назадъ! Нѣтъ, было уже поздно и всякій путь спасенія для Бекки былъ отрѣзанъ. Еще мгновеніе и м-ръ Доббинсъ обвелъ глазами всю школу…и передъ этимъ взглядомъ потупились всѣ ученики, потому что въ немъ было нѣчто, наполнявшее страхомъ и сердца невинныхъ. Натступило молчаніе, въ продолженіи котораго можно было счесть до десяти; учитель насыщалъ себя гнѣвомъ; потомъ онъ прогремѣлъ:
— Кто изорвалъ эту книгу?
Все замерло. Можно было бы разслышать паденіе иголки. Молчаніе длилось и тогда онъ началъ всматриваться въ каждое лицо, ища въ немъ улики.
— Бенджаминъ Роджерсъ, ты разорвалъ книгу?
Отрицаніе. Новое молчаніе.
— Джозефъ Гарперъ, ты?
Опять отрицаніе. Волненіе Тома росло подъ медленною пыткою этого розыска. Перебравъ ряды мальчиковъ, учитель подумалъ съ минуту, потомъ обратился къ дѣвочкамъ:
— Эми Лауренсъ?.
Она трясетъ головою.
— Грэси Миллеръ?..
Тотъ же знакъ.
— Сюзаннъ Гарперъ, вы разорвали книгу?
Снова отрицаніе. Слѣдующей ученицей была Бекки Татшеръ. Томъ дрожалъ съ головы до ногъ отъ ожиданія, сознавая безвыходность положенія…
— Ребекка Татшеръ… (Томъ взглянулъ ей въ лицо: оно было блѣдно отъ ужаса) вы изорвали… Нѣтъ, глядите мнѣ прямо въ глаза. (Она подняла руки съ мольбою). Вы изорвали эту книгу?..
Въ головѣ Тома пронеслось молніей вдохновеніе. Онъ вскочилъ на ноги и крикнулъ:
— Изорвалъ я!..
Вся школа оцѣпенѣла при такомъ безуміи. Томъ простоялъ съ минуту, стараясь придти въ себя, а потомъ, когда онъ выступилъ впередъ для перенесенія наказанія, то благодарность и обожаніе, которое онъ прочелъ въ глазахъ бѣдной Бекки, показались ему достаточнымъ вознагражденіемъ и за сотню «дранья». Вдохновляясь величіемъ своего собственнаго подвига, онъ вытерпѣлъ, безъ малѣйшаго крика, самую безпощадную изъ всѣхъ расправъ, къ которымъ когда-либо прибѣгалъ м-ръ Доббинсъ; выслушалъ съ равнодушіемъ и добавочный жестокій приказъ: оставаться еще два часа въ школѣ послѣ окончанія классовъ. Онъ зналъ, кто будетъ ждать у порога конца его «высидки» и не будетъ считать этого потерею времени!
Ложась спать въ этотъ вечеръ, Томъ обдумывалъ планъ отмщенія Альфреду Тэмпль, потому что Бекки съ стыдомъ и раскаяніемъ разсказала ему все, не утаивъ и своего собственнаго предательства. Но даже мстительныя мысли заслонились у Тома болѣе пріятными, и онъ заснулъ, какъ бы слыша надъ собою послѣднія слова Бекки:
— О, Томъ, какъ могъ ты быть великодушенъ до такой степени!
ГЛАВА XXI
Приближались каникулы. Учитель, всегда очень строгій, становился еще строже и придирчивѣе, потому что хотѣлъ, чтобы его школа отличилась въ день экзамена. Его линейка и розга рѣдко оставались теперь въ бездѣйствіи, — по крайней мѣрѣ, среди младшаго класса. Только самые взрослые ученики и молодыя особы, восемнадцати или девятнадцати лѣтъ, избѣгали «дранья». А дранье м-ра Доббинса было очень чувствительное, потому что, хотя подъ его парикомъ и скрывалась совершенно безволосая, блестящая лысина, но самъ онъ былъ человѣкъ средняго возраста, нисколько еще не утратившій своей мускульной силы. По мѣрѣ приближенія знаменательнаго дня, Доббинсъ обнаруживалъ всѣ свои тираническія наклонности, находя какое-то мстительное удовольствіе въ наложеніи наказаній за малѣйшія провинности. Слѣдствіемъ этого было то, что самые маленькіе ребята проводили дни въ страхѣ и мученіяхъ, а ночи въ изобрѣтеніи средствъ къ отплатѣ за это. Они не пропускали ни одного случая насолить учителю. Но онъ стоялъ за себя и возмездіе за каждую удавшуюся продѣлку было такъ чувствительно и грозно, что мальчики оказывались всегда побѣжденными въ битвѣ. Наконецъ, они составили общій заговоръ, выработали планъ, обѣщавшій блестящій успѣхъ, и привлекли къ участію въ немъ сына живописца, рисовавшаго вывѣски. Онъ обѣщалъ имъ съ большимъ удовольствіемъ свое содѣйствіе, потому что учитель, столовавшійся въ его семьѣ, успѣлъ внушить ему уже немало поводовъ къ злѣйшей ненависти. Жена учителя должна была уѣхать къ кому-то на дачу на-дняхъ, такъ что ничто не могло помѣшать выполненію плана. М-ръ Доббинсъ всегда «накачивался» передъ какими-нибудь торжественными случаями, и мальчикъ завѣрялъ, что успѣетъ «продѣлать штуку» вечеркомъ, наканунѣ экзаменовъ, когда его милость возведетъ себя до настоящей точки и задрыхнетъ у себя въ креслѣ. Потомъ онъ его разбудитъ, какъ разъ въ ту минуту, когда уже пора идти экзаменовать, а самъ убѣжитъ въ школу.
Многообѣщающій вечеръ наступилъ. Ровно въ восемь часовъ, школьное зданіе, украшенное цвѣточными вѣнками и гирляндами, роскошно засвѣтилось огнями. Учитель возсѣдалъ на своемъ тронѣ, поставленномъ на высокую эстраду, вмѣстѣ съ его чернымъ письменнымъ столикомъ. Онъ казался въ порядочномъ градусѣ. Прямо передъ эстрадою стояло шесть скамеекъ, по сторонамъ еще по три; на всѣхъ ихъ сидѣли почетные мѣстные жители и родственники учениковъ. Слѣва, за толпою обывателей, былъ воздвигнутый временный помостъ, на которомъ находились ученики, подлежавшіе публичному испытанію: кучка маленькихъ ребятъ, вымытыхъ и пріодѣтыхъ до нестерпимаго для нихъ благоприличія; за ними толкались неуклюжіе подростки и красовались, бѣлоснѣжными рядами, отроковицы и дѣвы въ батистовыхъ и кисейныхъ платьяхъ, замѣтно чванившіяся своими голыми руками въ старинныхъ бабушкиныхъ браслетахъ, розовыми и голубыми бантиками и цвѣтами, приколотыми къ ихъ волосамъ. Остальное пространство въ комнатѣ было занято учениками, не принимавшими участія въ состязаніи.
