Вера Новицкая - Первые грезы
В пустующем классе в то же время разыгрывается следующее: Клеопатра Михайловна приоткрывает дверь:
- Ну, господа… - вдруг, пораженная, она останавливается. - Господи! Что же это? Где они? - от избытка чувств громко выражает она свое изумление. - Что же я, с ума, что ли, схожу? - Она возвращается в коридор.
- Андрей, вы не видели, первый Б не проходил тут? - обращается она к метущему залу швейцару.
- Никак нет, не видать было, разве, может, пока я тот конец прибирал.
Клеопатра опять входит в класс, - учениц не прибавилось: кроме трех невидимок соглядатаев, укрытых в дверной нише, - ни души.
- Но ведь не сквозь землю ж они, все-таки, провалились? - продолжает она свой монолог.
- Елена Васильевна, вы не видали моего класса, - атакует она проходящую мимо классную даму первого А.
- Да, видала. Сидят в физическом кабинете. A что?
- Неужели там?
- Ну, да.
- Непостижимо! Понимаете, стояла в двух шагах от закрытой двери, разговаривала с Ольгой Петровной, вот на этом самом месте, никто не открывал дверей, никто не выходил, a учениц в классе - ни одной. Прямо даже неприятно, точно наваждение какое-то.
- Полно, какое там наваждение, просто заболтались и не заметили.
Но «Клепка», все же смущенная странностью явления, вся в красных пятнах, точно муаровая, спускается вниз в физический кабинет.
- Скажите, пожалуйста, каким образом вы прошли? - допытывается она после урока.
- Как всегда, Клеопатра Михайловна.
- Как же я могла вас не заметить?
- Разве вы нас не видели? Вот странно! - удивляются все. - Еще мы на сей раз, против обыкновения, так шумели, я все шикала, - поясняет Ира.
Но душа Клеопатры Михайловны продолжает пребывать в полном смятении: прощальный бенефис произвел свое действие.
Вот настал и последний учебный день. Последний!.. Мне грустно произносить это слово… Было так хорошо!.. Может быть, и дальше жизнь потечет светло и ясно, но эта, здешняя, больше не возвратится; умерла, безвозвратно исчезла и Муся-гимназистка. Ведь мы уже почти не ученицы, нас распустили на пасхальные каникулы, a на Фоминой в понедельник первый письменный экзамен…
Торопятся сниматься, чтобы вовремя поспели фотографические карточки, обдумывают подарок Клеопатре Михайловне. Бедная! Она его вполне заслужила: сколько дергали, изводили мы ее, a ведь, в сущности, никогда ничего плохого не сделала нам эта добрая душа.
Страстная неделя, светлая, ясная, невзирая на раннее время, сравнительно теплая, прошла в говенье, в предпраздничных приготовлениях, в том радостном, мирном, умиленном, совсем особенном настроении, которое охватывает душу в эти дни. Будто все лучше становятся, и сам всех больше любишь; кажется, что в каждой душе притаилось, присмирело что-то, словно прислушивается и вот-вот радостно вырвется и вспорхнет при первом звуке пасхального благовеста. Как люблю я этот в душу проникающий звон колоколов! Скорбные, смиренные, полные глубокой тоски плачут они в печальные, великие дни Страстной недели, a потом торжествующие, восторженные, словно перебивая друг друга, спешат оповестить миру великую, светлую радость.
С особенным удовольствием и в необычайно хорошем настроении шла я в этом году к заутрене - прошлый раз я, к сожалению, прохворала ее. Этот залитой огнями величественный храм, эти светлые платья, светлые лица, - радостью и праздником, светлым праздником веет от всего этого. И голос батюшки звучит особенно, и серебристые ризы его блестящими искорками весело сверкают от падающих на них огненных язычков; нет ни одного темного уголка, - все горит и светится. В руках каждого зажигается свеча, и в душе тоже затепливается праздничный огонек; все светлее разгорается он под пение крестного хода и ярко вспыхивает при чудных звуках «Христос Воскресе!» Что-то сжимает горло, по спине проходит легкий холодок, блаженные слезы навертываются на глаза.
В эту великую, торжественную минуту я вдруг чувствую, точно еще что-то извне, помимо воли, завладевает мной. Бессознательно, но быстро поворачиваюсь я. В нескольких шагах от меня стоит Дмитрий Николаевич. Взоры наши встречаются; он безмолвным наклонением головы здоровается со мной. Боже, что за лицо!.. Пламя горящей свечи, зажженной в его руке, снизу бросает свет на него, золотит бородку, розоватой зорькой ложится на продолговатые щеки, отражается в зрачках глаз и кажется, что сами эти большие, влажные глаза освещены изнутри горячим блеском, будто мягкое сияние разливается от этого чудного, одухотворенного лица.
«Христос Воскресе!» - растроганно и ласково несется приветствие батюшки, и радостное «воистину!» звучит в ответ. Душу приподнимает, захлестывает светлым потоком, в ушах звучит дивное пение хора, мелодичные переливы колоколов, в глазах неотступно стоит фантастично освещенное милое лицо, это ясное, лучистое, совсем особенное, никогда еще невиданное лицо…
Я уж давно улеглась; в комнате совсем темно, но уснуть я не могу. Впечатление пережитого так ярко, так сильно. Опять раздается пение хора, опять блестящей праздничной вереницей направляется к выходу крестный ход. Сколько людей! Все приливают новые и новые толпы их, блаженной улыбкой сияют их лица, ласково приветствуют они друг друга, маняще и призывно улыбаются и кивают они мне, точно приглашая меня следовать за ними. На этот раз и я иду, присоединяюсь к праздничной толпе, выхожу с ней из дверей храма. Теплый воздух касается моих щек. Со всех сторон несется тонкое благоухание; запах ладана смешивается с нежным ароматом цветов. Боже! Сколько их в том громаднейшем саду, по которому идем мы. Теплая весенняя ночь. Деревья в полном цвету; бледно розовые гигантские гвоздики и громадные белые колокольчики нежно выделяются на темной изумрудной листве.
Ярко светятся зажженные на могучих ветках дерев восковые свечи; огоньки их бросают перламутровые отливы на розоватые гвоздички, серебрят матово-белые колокольчики, отражаются в искрящейся, словно парчовой, снежной пелене, разостланной y подножья цветущих, горящих тысячами огней великанов. Вдруг где-то далеко-далеко прозвучало «Христос Воскресе!» В то же мгновение заколыхались на своих стебельках матово-белые колокольчики; радостными переливами зазвенели они, сливаясь с хором удаляющихся людских голосов. Словно серебристая рябь всколыхнула, спокойно дремавший раньше, глубокий небесный океан; зароились в воздухе, как алмазные сверкающие пчелки, яркие звезды, то радостно кружась и собираясь в хороводы, то снова блестящими брызгами рассыпаясь по темной сапфирной выси. Пение хора все удалялось, только колокольчики, нежно звеня, продолжали напевать радостный пасхальный гимн. Я стояла, словно завороженная лучезарной, необычайной красотой окружающего. Вдруг опять, как сейчас там, в церкви, почувствовала я, что кто-то стоит за мной. С радостно бьющимся сердцем от предчувствия чего-то большого, хорошего, повернувшись, остановилась я. Он, конечно, он! Я знала, чувствовала, что он придет сказать мне «Христос Воскресе!» - без этого праздник не был бы праздником для меня. Он идет мне навстречу с тем же чудным, озаренным внутренним сиянием, лицом, с протянутыми руками. Я протягиваю свои, он берет их обе накрест, как делают на катке, и мы тихо, безмолвно бредем по волшебному саду, порой он нагибается и глубоко-глубоко заглядывает мне в глаза своим чудным, лучистым взором. Вдали все звучит и звучит великое «Христос Воскресе»; радостными переливами заливаются серебристые колокольчики; громко, восторженно вторит им душа моя, и вливается в нее теплота упоительной ночи, глубоко проникает в нее горячий, ласковый взор, и она растет, растет, кажется, тесно ей, хочется рвануться наружу из ставшей вдруг узкой груди…
Я просыпаюсь… Как радостно бьется сердце! Что за чудный, дивный сон! Это именно сон в Светлую ночь…
Все праздники хожу я под обаянием виденного, и не могу уговорить себя, что этого не было в действительности, - так сильно, глубоко прочувствовала, переживая его. Хочется верить, что это была правда, и минутами верится…
Но ведь это был только сон!..
Глава XVI
Выпускные экзамены. - Бал. - Опять «Болыпой человек».
Яркой, радостной вереницей промелькнули и уже стали там позади, в милом прошлом, эти полтора месяца, что длились экзамены. Бодрое, приподнятое настроение, способность головы легко и свободно поглощать громаднейшие, не поглотимые в нормальное время, количества страниц, постоянное ожидание чего-то; каждое новое 12, которое всякий раз является как бы неожиданным, будто никогда-никогда раньше не получаемым, чем-то совсем новым, полным особой прелести, особого значения. Вместе с тем, после каждого сданного экзамена что-то тихо щемит в сердце: «Сегодня последний раз отвечала по физике. Последний!..» И жалко-жалко этого еще лишнего звена, отпадающего от милой, легкой, блестящей цепи, связывающей нас с дорогой гимназией. Вот оборвалось и последнее звено… Только там, в душе никогда не замрут, не заглохнут светлые чувства и воспоминания, которые вынесены из этих радушных, ласковых стен.
