Михаил Самарский - На качелях между холмами
Врет, наверное. Не верю я этим мотоциклистам. Гоняют, как ракеты. Тот, который Ириса нашего задавил, даже не остановился. И этот Веня наверняка кого-то уже переехал. Любит он животных. Ясное дело, не нарочно же переезжать. Коты и собаки они сами прямо под колеса бросаются. Тут дело вовсе не в том, любишь ты животных или нет. Просто поаккуратнее нужно ездить и по сторонам смотреть. Видишь, на обочине котик сидит, притормози, проедь потише. Неизвестно, что в голову этому коту взбредет, возьмет и начнет перебегать дорогу перед самым носом, а ты летишь на всех парусах. А ехал бы помедленнее, глядишь, и спас бы глупого звереныша.
Третий — это тот мудрец, что открыл мне глаза на умных и мудрых. Василий Петрович. Умный мужик до ужаса. Вы не представляете, сколько он знает, даже без Интернета. И главное, все правильно говорит. Я уже несколько раз проверял. Спрошу какое-нибудь непонятное слово, он тут же — бах! — и отвечает. Я — в «сетку», точно. Он, наверное, уже не умный, а мудрый совсем. Тоже книги любит читать. Только они у него слишком заумные. Вот сейчас философа Николая Бердяева читает. Я недавно взял, думал, голова взорвется. Ни черта не понял. Но, говорят, крутой был философ. Нужно будет, как повзрослею, еще раз попробовать почитать, рано или поздно все равно разберусь, что там у него почем.
Четвертого в палате мы все (кроме лестничного падуна) называем шахматистом. Я даже его имени еще не знаю. А как узнаешь, если даже врач приходит и говорит:
— Ну, как наш шахматист поживает?
— Нормально, — говорит шахматист, а сам кривится.
— Небось, теперь шахматы забросите? — смеется врач.
— Наоборот, — кряхтит шахматист, — буду еще лучше играть.
Тут, наверное, нужно вам прояснить ситуацию с этим игроком. Дело в том, что он очень хорошо умеет играть в шахматы. Так он, во всяком случае, сам рассказывает. А жил шахматист в каком-то подвале. Его жена выгнала из дома (пил сильно), вот он и поселился в подвале. А там еще с ним несколько человек. И все пьющие. В общем, приволок шахматист на свою беду шахматы и устроил в подвале целый турнир. А призом у них была, вы не поверите, бутылка водки. Ну, наш шахматист всех обыграл и сидит водочку попивает, ни с кем не делится. Соседи, конечно, возмутились. Оказывается, на бутылку-то они сбрасывались все вместе, а пьет только гроссмейстер. Дурак он, нужно было все-таки угостить соседей. Но, видимо, пожадничал. В общем, как он говорит, напился до чертиков и уснул. И пока он спал, его одноподвальники раздобыли еще бутылку водки и тоже напились. Но они-то пили втроем, потому и не попадали замертво. Во какое дело. Ну, выпили, закусили, смотрят, а шахматист спит. И одному из побежденных вдруг стало так обидно, что он предложил своим собутыльникам связать шахматиста и наказать его. Те согласились. Шахматист, конечно, проснулся, но было уже поздно — лежит связанный. Говорит, долго думали, как проучить обидчика, а потом один вдруг предложил: «Если он такой умный, давайте ему голову отпилим!» Вы представляете, эти придурки притащили ножовку и давай живому человеку пилить шею. Ужас! Вот так шахматист попал к нам в палату. Лежит бедняга, а голова теперь задом наперед. Жалуется доктору, что неудобно пить и есть. А мотоциклист шутник. Услышал, как шахматист жалуется доктору, мол, очень неудобно, что голова назад смотрит. Доктор успокаивает больного:
— Потерпите, уважаемый. Голова это такое дело, знаете ли, не поторопишься. Постепенно все наладится и встанет на свои места.
— Просто неудобно ни есть, ни пить, все как-то задом наперед.
— Ну что поделаешь, — улыбается доктор. — Терпите, дорогой, терпите…
И вдруг мотоциклист громко говорит:
— А вы, товарищ доктор, лучше ноги ему выверните в обратную сторону.
— Язык себе выверни, придурок, — взревел шахматист.
И еще таких слов наговорил мотоциклисту Вене, что в сочинении и не напишешь. Доктор еле их успокоил. С тех пор шахматист и байкер стали врагами, не разговаривают, косятся друг на друга, хмурятся, сопят, хотя Веня, как мне показалось, хочет помириться.
Глава 21
15 июня — был отвратительный день. Мне хотелось, как говорит бабушка, выть белугой и лезть на стены. А все из-за того, что Сизокрылой тете Гале вздумалось именно в этот день ехать за обновками. Я еще спал, когда они уехали с Машкой.
Случись это неделей-двумя раньше, я бы и думать об этом не стал. Подумаешь, поехала на рынок, прихватила с собой дочку. И что с того? Пусть себе едут. Ничего там хорошего нет. Ненавижу по рынкам ходить. Не завидую Машке. Приедет, как выжатый апельсин. Все эти примерки, раздевания, одевания. Кошмар. Моя мама уже давно не берет меня с собой. И чего мне там делать? Тетя Галя взяла, уволокла Машку. Да померь ты ей рост, ногу, талию и покупай себе на здоровье хоть полрынка. Но самое главное, что я заметил, нет никакого смысла ехать на рынок с родителями. Пустое занятие. Они для вида спросят:
— Тебе это нравится?
— Нет, — говорю.
— Ну, как же так? — возмущаются. — Посмотри, какая очаровательная маечка, какие удобные шорты, какие стильные кроссовки.
— А мне не нравится, — настаиваю я.
— Ничего ты в этом не понимаешь, — отвечают и покупают.
Нет, ну это не издевательство? Зачем же тогда у меня спрашивать? Я говорю, что мне не нравится. А они все равно покупают, а потом мне все это носить. Конечно, ношу, куда денешься. К некоторым вещам даже постепенно привыкаю. А вот вам второе издевательство:
— Смотри, — тыкаю пальцем, — эта майка мне нравится.
— С ума сошел, — говорит мама, — как эту гадость можно на себя надеть? Что это за чудовище нарисовано?
— Это монстр, мама! — говорю.
— Не-нет-нет! — машет она руками. — Только не это. Никаких монстров.
— Так ведь мне же нравится, я же буду носить, не вы с папой. — А что, я не прав?
— Нет, этого я тебе не куплю. Даже не проси.
— Но почему? — возмущаюсь я. — Почему ты не покупаешь то, что нравится мне?
— Потому что ты будешь носить, а думать будут обо мне. Скажут, чокнутые какие-то родители, купили ребенку такую гадость.
Как же мне после этого с ними на рынок ехать? Нет, товарищи родители, измерили меня с ног до головы, и поезжайте сами на свою дурацкую ярмарку. Больше вы туда меня и на веревке не затащите. Бедная Машка. Сегодня ей предстоит пройти такую же пытку. Вы думаете, ее мама лучше? Куда там. Машка рассказывала, точно такая же история. То юбочка слишком короткая, то блузочка слишком прозрачная, то джинсы слишком вызывающие. Им все не так. Честное слово, все, что нам, их детям, нравится, им не подходит. Им! Не умора ли? Покупают нам, а не подходит им.
Я помню, как Лилька поехала за шмотками с бабушкой. И что вы думаете? Приехали с пустыми руками и с кислыми лицами. Оказывается, бабушка запретила Лильке покупать джинсы, которые приглянулись моей сестре. Я даже не знаю, и как это сейчас Лилия Степановна мирится с тем, что у Лильки из-под джинсов трусы выглядывают. Наверное, привыкла. А когда первый раз увидела, чуть в обморок не упала.
— Внученька, — запричитала она, — да что ж это у тебя за штаны такие, вся задница снаружи?
— Хорошие штаны, — смеется Лилька, а бабушка за сердце хватается.
— Господи боже мой! — Лилия Степановна крестится. — Прости их, господи. Не ведают они, что творят. Стыдоба, стыдоба…
— Баба, — отвечает Лилька, — сейчас мода такая. Чего тут стыдного?
— Да что ж это за мода такая, Лилечка, милая моя, когда трусы выглядывают и пупок торчит из-под майки? Разве так можно?
— Такое впечатление, бабушка, — дерзит Лилька, — что ты на улицу не выходишь. Пойди, посмотри, сейчас все девчонки так ходят.
— Да мало ли дур на свете, — не унимается бабулька, — что ж теперь, с них пример со всех брать?
— Все, баба, отстань. Я не хочу тебя больше слушать, — заканчивает разговор Лилька.
Но, по правде говоря, я знаю, почему бабуля в конце концов смирилась. Прошло какое-то время, и примерно такие же джинсы и майка появились у мамы. Бабушка, правда, тут была посдержаннее. Просто косилась на обновку, качала головой, что-то бормотала про себя, но на рожон не лезла. С мамой ведь сильно не поспоришь, да и папа молчит, не обращает внимания на диковинные штаны и короткую майку. В общем, бабушка поняла, что народ все равно не прислушается к ее советам, потому и затихла.
А между тем мне становилось все тоскливее и тоскливее. Машки все не было. Так тоскливо у меня на душе, словно пять двоек в один день получил. У меня, конечно, такого никогда не было, но представить могу, что было бы, если бы я вдруг их столько притащил домой. Я долго смотрел в окно.
Мимо нашего дома проехал медленно автобус, из окна которого выглядывали венки. Тоска моя от этого только усилилась. Вы знаете, я больше боюсь не покойников, а именно венков. Не знаю, почему. Но как-то были на похоронах (умер дедушкин товарищ), я на мертвеца смотрел без всякого волнения, а венки меня почему-то напугали. Может, из-за того, что на них тоже мертвые цветы? Один дядька, проходя мимо, зацепил меня венком, я думал тут и кончусь. Все внутри похолодело, я оцепенел, еле с места сдвинулся. Вот такой ужас. Мертвые цветы — ничего нет страшнее.
