Другая осень - Валерий Михайлович Воскобойников

А после уроков к нам заглянула старшая пионервожатая.

— Носов, — сказала она, — собери мне совет отряда.

«Ну вот, — подумал я, — будут меня исключать».

Я шёл из школы, и людей на улице было мало, потому что начался дождь. Я шёл под дождём не прячась и думал грустные мысли.

* * *

Около Марининой больницы я оказался случайно. Шёл по улице, и вдруг меня кто-то позвал:

— Саша!

Я стал оглядываться, но никого не заметил. Никто меня не звал, просто послышалось.

Потом посмотрел на дом, а там написано: «Детская больница».

И я решил зайти. Всё равно в этой школе я учусь уже последние дни и Марину больше уж не увижу.

— В каком отделении моя сестра, Коробицына, лежит? — спросил я в справочном окошке.

— В хирургическом.

И я написал на листке из тетради записку. Всё равно скоро уедем и в новой школе будет новая тетрадь.

«Здравствуй, Марина!

Марина, я тогда на улице стоял нечаянно и кидаться не хотел. То есть я не совсем нечаянно. И я прошу у тебя прощения. А с Чистяковым и Четвериковым я теперь не разговариваю. Марина, я скоро уезжаю, мой папа говорит, что Коробицын — фамилия ему знакомая. Когда ты выпишешься? До свидания.

Саша Карамзин»

Я перечитал записку и вычеркнул про Чистякова и Четверикова. А внизу дописал: «Скорей выписывайся».

Потом я решил, что к записке обязательно надо купить конфеты.

Напротив был магазин, и я купил там сто граммов конфет «Ну-ка отними!».

Но в справочном окошке мне сказали:

— Передачи не берём сегодня, мальчик. Только записки. Хорошо, что я про конфеты в записке не написал.

Из больницы я пошёл прямо в гостиницу. И съел все конфеты по дороге.

* * *

Папа ещё давно говорил, что нас собираются вызвать в Москву и послать на гастроли в Монголию.

За эти дни я совсем забыл и о Москве, и о Монголии.

Со мной никто не разговаривал в классе. Я приходил, сидел за партой один, в перемены молча уходил, ел в буфете завтрак. Снова сидел на уроке.

На третий день после того случая в коридоре повесили «Молнию». «Вчера ученик Феофанов затеял драку…» — вот что было там написано. Хотя драка была не вчера, а позавчера. И ещё большими чёрными буквами: «Позор классу!» Все эту молнию читали, а некоторые смотрели в мою сторону, хотя про меня ничего там написано не было.

Папа несколько раз спрашивал, что у меня случилось. Но я говорил, что ничего, и показывал в дневнике пятёрки.

Из пионеров решили меня не исключать. То есть об этом вообще ничего не решали. А на том совете отряда говорили о субботнике, чтобы перейти пионерский перевал.

Иногда я ходил один по улицам. Однажды я встретил Чистякова и Четверикова. Мы прошли навстречу друг другу отвернувшись.

Все эти дни на улице шёл дождь. Брызги стучали по окну и влетали в открытую форточку. И асфальт, и стены домов, и машины, и прохожие — всё было мокрым. Поэтому я сидел больше в номере один и читал стихи Пушкина.

* * *

Сегодня я шёл в эту школу в последний раз.

Ночью похолодало. Замёрзли лужи. Тяжёлые лохматые снежинки летели мне навстречу. Они сразу таяли на лице. А некоторые снежинки влетали в рот и падали на язык.

Деревья около школы стояли совсем голые.

Скоро я буду в новой школе…

Меня спросят:

— Ты пионер?

— Пионер, — скажу я.

Даже и спрашивать не будут. Сразу увидят галстук.

В классе, как и во все эти дни, я сел за парту, ни с кем не разговаривая. Стал листать учебник.

Вдруг ко мне подошёл Помещиков.

— Ладно, — сказал он, — ты ведь нечаянно. Ты у нас новый.

Я молчал.

— Уезжаешь? — спросил он. — Скоро?

Он спросил так, будто ничего не случилось, будто я не опозорил честь их класса.

— Послезавтра, — ответил я. — А откуда ты знаешь?

— На афишах-то написано.

Оказывается, он всё про меня знал. И весь класс, наверно, тоже знал про меня.

— Куда поедете? — спросил Помещиков.

— В Москву, а потом в Монголию.

— Повезло, — сказал он и отошёл.

После него все со мной стали разговаривать, как когда-то раньше.

— Пошли в буфет сосиски есть горячие, — сказали мне Чистяков и Четвериков.

— Слушай, а ты чего врал, что в Америке не был? Ты ведь был в Америке? — спросил Чистяков в буфете.

— Был.

— Миллионеров видел?

Я хотел сказать, что почти ничего я не видел, потому что простудился и, пока папа и все ездили на гастроли, я лежал в номере и сосал лимоны.

Но Чистякову сказал:

— Конечно, видел.

На последней перемене ко мне подошёл Носов.

— Слышишь, ты пиши. Передай привет монгольским школьникам. Только пиши, ладно? — повторил он.

И я решил, что обязательно напишу. Конечно же, напишу им прямо в школу. Так и напишу на конверте: «Всему классу».

* * *

А потом я увидел Марину. Сначала я подумал, что обознался. Я сидел у окна и увидел, что она идёт вдоль гостиницы. Она дошла до угла и повернула назад.

Она несла кочан капусты в сетке.

Я не стал надевать пальто, а прямо выбежал из гостиницы.

Марина шла мне навстречу и улыбалась.

И я тоже улыбнулся. Так мы постояли несколько минут, ничего не говорили, а только улыбались.

Мимо прошла бабка с большой сумкой и толкнула этой сумкой нас обоих.

— Улыбаются посреди дороги, — сказала она.

— Давай я капусту подержу, — сказал я.

— А мне мороженое можно есть, — сказала Марина, — и холодный квас пить можно.

А я вдруг подумал: откуда это она знает, что мы живём в гостинице?

Но она вдруг перебила меня:

— Приходите к нам завтра. Папа вас давно ждёт. И вашу маму и тётю Розалию.

— А меня в пионеры приняли, — сказал я, — видишь галстук?

Я говорил что-то совсем не то.

— Да, я знаю, — отвечала Марина. — Я всё про тебя давно знаю. — Тут Марина взглянула на часы у гостиницы. — Ой, как я опаздываю! Опять я опаздываю!

И она побежала по улице. Я хотел вернуться в гостиницу, потому что дул ветер и я вдруг почувствовал, как я замёрз, пока стоял здесь без пальто. Но у двери я почему-то остановился и стал смотреть, как Марина уходит. Люди задевали меня своими портфелями, я отодвигался и продолжал смотреть. Один раз Марина оглянулась и помахала мне рукой. Или мне показалось. Я всё-таки тоже помахал