Ольга Русанова - Сестры
— А у нас тоже есть девочка!
— А у нас есть мальчик!
— А я вот что помню! — крикнула девочка, которую звали Вера Мороз. — Это когда у нас в Старобине фашисты были. Зимой. Я ночью проснулась. Чувствую, пахнет вкусно, как будто гусь…
Ребята засмеялись.
Анна Игнатьевна подняла руку. Когда все стихло, она сказала:
— Ничего, Вера, не смущайся.
— Мы ж голодали, — продолжала Вера, — и никакого гуся не было. Было только маленечко гусиного сала. А я спросонок думала, что это гусь… — Вера запнулась, а потом торопливо заговорила: — А это соседка с мамой гусиным салом какую-то девочку намазали, обмороженную. Девочка у соседки так и осталась. И все хворала. Звали ее Зина. А соседка не велела ее так звать. И мы ее звали Марусечка.
— Вера, а как звали вашу соседку? — спросила Журавлева.
— Тетя Паша.
— А по отчеству, по фамилии? Васильевна, да?
— Не знаю… — растерялась Вера. — Я была тогда еще маленькая. А потом фашисты всем велели в Германию ехать. И все наше Старобино в лес ушло. Соседка с той девочкой тоже ушла. И так и пропала.
Скоро Журавлева отпустила ребят, а вечером собрала комсомольцев. С ними Анна Игнатьевна тоже долго говорила. А возвращаясь в Минск, по пути завернула в Старобино.
Председатель колхоза, поглаживая свою черную бородку, охотно объяснил: в хате Татьяны Мороз (это уже когда фашисты пришли) жила дальняя родственница ее мужа — тетя Паша, Прасковья Петровна. Она дальняя, из волховских. Старая? Нет, лет тридцати, а то и меньше. Тихая тикая, скромная. Девочка была ли у нее? Как же, была. А своя или приемыш, кто ж ее знает! Говорила, будто своя. Татьяну Мороз фашисты расстреляли за связь с партизанами, и ее дочка Вера живет теперь в Залесье у чужой старушки.
— А что же случилось с тетей Пашей?
— Не знаю, — ответил председатель. — Ничего достоверного нет.
Тут вмешались колхозники:
— Слух прошел такой, будто тетю Пашу схватили фашисты в лесу вместе с девочкой и не то в Германию угнали, не то в лагерь смерти.
— А когда старобинцы ушли в лес? — спросила Журавлева.
Председатель вздохнул:
— Это у нас каждый всю жизнь помнить будет: пятнадцатого декабря сорок первого года.
Журавлева вместе с колхозниками зашла в хату Татьяны Мороз. Здесь теперь жили чужие люди, которые ничего не знали о прежних хозяевах.
На широкой лавке в расстегнутой косоворотке, без пояса сидел мужчина. Он неторопливо деревянной ложкой хлебал щи из солдатского котелка. Стена над столом, за которым он обедал, была густо увешана старыми, выцветшими фотографиями.
— Нет, от старых хозяев ничего не осталось, — проговорил он, выслушав Журавлеву.
— Вот же она, тетя Паша! — Один из колхозников ткнул морщинистым пальцем в карточку.
— Да, это, должно быть, ихние. — Мужчина аккуратно обтер ложку хлебом и отложил в сторону. — Это как у них висело, так и осталось. А кто снят, мы и сами не знаем.
Петя Острейко бережно снял карточку и передал Журавлевой. Анна Игнатьевна с волнением взяла снимок. Она долю смотрела на круглолицую чернобровую женщину с большими задумчивыми глазами.
— Берите, может она вам для дела пригодится, — сказал мужчина.
Когда они уже были в машине, Журавлева говорила лейтенанту:
— Вот, Петя, видишь, сколько у нас новых нитей появилось! А сколько у нас теперь будет помощников! И пионеры, и комсомольцы, и колхозники…
— Товарищ подполковник, а здорово вы с ребятами обходитесь! — С уважением сказал Петя.
— Так ведь я педагог. Педагогический институт кончила. И тебе советую — не теряй время, расти!
— А я тоже в педагогический иду. С первого сентября…
Возвращаясь в Москву, Анна Игнатьевна всю дорогу думала о новых, добытых ею сведениях, о трагической судьбе тети Паши и ее ребенка.
Да, все это надо проверить, уточнить.
Приехав в Москву, Анна Игнатьевна снова изучала документы. В специальном бюро она просматривала толстые папки со списками советских людей, замученных фашистами, снимки могил с фамилиями жертв, которые там похоронены. Случайно среди этих снимков она обнаружила кинопленку. Просмотрела ее в министерском кинозале.
А потом она сидела в темном зале, и перед ней на экране появился заснятый фашистами лагерь смерти, тот самый, о котором говорил председатель колхоза в деревне Старобино. Эту пленку наши солдаты обнаружили в гестапо.
Медленно, еле-еле движутся люди-призраки. Им нет конца… Их сотни… Что это? Знакомое лицо. Нет, не может быть! Анна Игнатьевна даже привстала с кресла.
Прямо на нее смотрит пожилая женщина… нет, старуха. Худая, изможденная. Но глаза все те же — огромные, грустные, задумчивые. Мелькает надпись на немецком языке: «Tante Paseha, Praskowja Wolchowska. Sie kam zur Hilie den Partisanen»[1].
Анна Игнатьевна расстегнула ворот гимнастерки. Ей было душно. Ей слышались стопы замученных фашистами людей. Она видела кровь расстрелянной тети Паши. Она видела казнь…
Вспыхнул свет. Журавлева долго еще сидела с закрытыми глазами. Потом поднялась, стиснула пальцы: «Только не распускаться, держать себя в руках».
Все, что она узнала нового, подтверждало ее прежние предположения. Но опять все нити обрывались на одном и том же: Васильевна погибла. Куда же она спрятала ребенка? Где Зина?
В кадрах фашистской кинохроники, заснятой в феврале сорок второго года, Зины Максимовой не было.
Глава двадцать четвертая. Сестра
Все эти дни в детском доме столько говорили о подполковнике Журавлевой, об открытках и Жениной сестре Зине, что Тамаре Петровне пришлось вмешаться.
— Девочки, довольно об этом. Ведь Жене тяжелы эти разговоры, она тревожится, нервничает. Займитесь-ка чем-нибудь и ее займите. Пионерки, что у вас там по плану — игра, поход, спектакль?
Пионерки решили снова устроить «волшебный уголок», который всем так понравился. Только там будут не одни электрические, а всякие чудеса — химические, математические…
После обеда Лида, Майя и Аля с толстой тетрадкой «Журнал юных химиков» уселись на ступеньках веранды. Девочки выбирали опыты: как из «воды» получить кристаллы «золота», как «молоко» превратить в «воду», а «воду» в «молоко».
Аля то и дело приговаривала:
— Потрясающе!
И незаметно зевала. Они не состояла в кружке, но делала вид, будто интересуется им, потому что не каждый ведь может сказать: «Я люблю точные пауки!» Сама Тамара Петровна говорит, что химией увлекаются всегда самые серьезные девочки.
— Понимаете, даже мысли можно отгадывать, — шопотом проговорила Лида. — Я буду магом и скажу: «Шалды-балды, караван-сарай, рахат-лукум, халва-сабза-урюк и арык! О чем думает Женя?» И окуну блюдце в «воду»! На блюдце выступает большая зеленая цифра «пять». «Вот, товарищи, о чем думает Женя: сдать экзамены на пятерку». Аля, интересно?
Аля не слышала — она смотрела на Женю и думала: пойдет она на футбол или не пойдет? Ведь это сегодня «Чистые пруды» играют с «Воронцовым полем», лучшей школьной командой. А если Женя пойдет, она позовет и девочек.
Женя сидела на веранде за длинным столом и по придуманному ею способу в одно и то же время занималась чистописанием и грамматикой — переписывала прописи, которые Лида составила ей из грамматических правил: «Приставки из, воз, раз, без, низ, чрез пишутся, как слышатся…»
Возле Жени на маленькой табуретке Нина баюкала куклу.
«Пойдет! Она с самого утра все пишет. А весь день писать нельзя!» — решила Аля и повеселела. Она уже видела себя на стадионе.
— Аля, я тебя спрашиваю: интересно или неинтересно? — повторила Лида.
— Страшно интересно! — Аля уже представила себе, как ребята в красных майках загоняют в ворота мяч.
— Вот и я говорю — химия не может быть скучной! — подхватила Лида.
Но тут Аля вспомнила, что вчера, когда все пошли кататься на «чортовом колесе», Женя осталась учить грамматику. В Дом тюнеров она тоже не ходила, хотя там был утренник и жонглеры из цирка. Она даже отказалась от экскурсии в село Коломенское. «Нет, — вздохнула Аля, — никуда эта Женька сегодня не пойдет!»
А Женя написала в двадцатый раз: «…пишутся, как слышатся», и объявила:
— Девочки, пошли на футбол, а то опоздаем.
— На футбол? — Аля вскочила и подбежала к столу. — Я тоже хочу!
— Ну и пойдем! — Женя вытерла перо, закрыла чернильницу. — Витя всех звал.
— Пошли! — решила Шура. — Если только Тамара Петровна позволит.
Тамара Петровна отпустила Женю, Лиду, Шуру, Галю и Алю.
— А я? — жалобно пропищала Нина. — Я тоже хочу. Я с Женечкой.
Тамара Петровна улыбнулась:
— Что с тобой поделаешь! Только там, на футболе, сидеть смирно. Знаю я этих болельщиков! Как увлекутся… Идите, но чтобы мне не пришлось за вас краснеть.
Через четверть часа вся шестерка уже свернула в узкий переулок около Чистопрудного бульвара. Вот и школьный двор. Возле открытой калитки дежурил мальчик в голубой майке. Он увидел остановившихся в нерешительности девочек:
