Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь
— «Сколько себя помню»… Сколько тебе годков, Леночка?
— Много. Скоро сорок стукнет. Ты, Галин, не отвлекай меня. Мы о логике говорили.
— Говорили…
— Так вот, вся эта моя триада — и интуиция, и опыт, и логика говорят мне, что Покровский — пусть и не бесталанный писатель, но как человек…
— Лена, остановись, — вдруг попросила Наташа, — чтобы не жалеть потом.
— … но как человек, — будто не слыша дочь, упрямо продолжала Ермолова, — это мелкий тщеславный тип. Видели бы вы его в библиотеке. Сидит, подписывает книги, к нему выстраивается очередь, на лице такое блаженство. А тут какая-то Ермолова, не проникнувшаяся торжеством момента. Вот его это и задело. А теперь про вчерашнее. Галина, ты по наивности подумала, что он с тобой на улице случайно повстречался? А был голый расчет.
— Почему голый?
— Ну, холодный. Оговорилась.
— Прости, Лена, но я пока в твоих словах не только правды, но и логики не слышу. Первой его окликнула я, он поднимался к нам в редакцию, потом помог…
— Знаю, знаю. Повторяю, расчет. Что ему в этой дыре делать? Все рассчитает праздный ум.
— Это из «Фауста» что ли? Я про ум.
— Не собьешь, Галя, и не надейся. Это из меня. Итак, восстановим картину. Через своих знакомых, того же Орлова, он узнает, что ты — моя соседка. Потом так все рассчитывает, что ваша встреча кажется со стороны совершенно случайной. Он уже с месяц живет в Энске, знает, когда у нас рыночный день, что Галя живет одиноко — прости, Галя…
— Так ты в моем одиночестве не виновата…
— … и кто ей купит еще продукты. Орлов, наверняка, про зарплату рассказал…
— Мама, ты никого не слышишь…
— Нет, дочка, это вы меня не слышите. Повторю, в изобретательности писателю земли русской не откажешь. Он приходит к Галине, затем вроде бы прощается…
— А потом из вашей квартиры, Лена, выбегает кричащий от страха за Наташу Тихон… Мальчика он тоже подговорил заранее?
— Счастливая случайность. И — вот теперь внимательно! — мой главный аргумент. Если хотите, козырь.
— Наконец-то! Козыряй.
— Спасибо, дорогая Галочка. По твоим же словам, этот человек так торопился в наш дом, что перепрыгнул через палисадник. Метровый, как минимум. А как же ножка?
— Какая ножка?
— Та самая, больная. Три дня назад ползал тут на карачках, а теперь запрыгал, как молодой козлик. Ну, что скажете?
Елена торжествующе обвела взглядом слушателей.
— Теперь опровергайте.
— Нога могла выздороветь… — неуверенно начала Галина.
— Не смеши, пожалуйста, мои старые кости, — сказала, как отрезала, Ермолова.
— Лена, а ты помнишь…
— Слушаю дочка, почему замолчала?
— Помнишь, года полтора назад мы жили на даче у Шеппи.
— Конечно, помню.
— Пошли мы с Джеммой гулять и тогда со мной… случилось. Прости, если делаю тебе больно.
— Наташенька, я помню каждый случай. Просто не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
— Этим — ничего. Я просто хочу, чтобы ты вспомнила, как подхватила меня на руки и понесла к дому. Мне тогда уж пятнадцать было, посмотрите, тетя Галя, ведь не совсем худышка. И на Лену посмотрите… Мама, как же ты меня эти сто метров пронесла?
Елена молчала. Потом устало улыбнулась.
— Не знаю. Наверное, на морально-волевых. А если честно, тогда я очень испугалась за тебя. Как представила, что потеряю.
— Лена, ну не надо, не плачь, пожалуйста. А то я тоже заплачу.
— Эй вы, белуги, прекратить, — начала было Галина, и вдруг ее словно осенило:
— Ленок, ты сказала, что правду говорить легко и приятно. Тебе скоро сорок, а я жду не дождусь, когда на пенсию выйду — год еще остался. Может, действительно, что не понимаю…
— О чем ты, Галка? Хочешь, чтобы я доказала, что правду говорить легко и приятно?
— Именно. Ну не верю, прости, не верю, что твоя вчерашняя реакция вызвана приходом сюда Покровского. Да пусть он хоть сутками под кустами в засаде сидит… Ты — добрая, понимающая… Нет, тут другое. Вот я и пытаюсь понять. Влюбилась?
— Боже тебя сохрани. Не мой вкус.
— Верно. Что остается?
— Интересно, интересно… Ты сейчас подключаешь интуицию или логику?
— Третье — женский опыт.
— И что же он тебе подсказал?
— Что есть очень серьезная причина твоих… твоего поведения в отношении Покровского.
— Мама, Галина права? — подняла глаза на Елену дочь.
Молчание было долгим.
— Есть, — чуть слышно произнесла наконец Ермолова, — только я не могу… пока… рассказать. Пожалуйста, простите: мне надо побыть одной.
Сказав это, Елена вскочила и побежала по крутой лестнице на второй этаж. Навстречу ей спускался всеми забытый Тихон. В одной руке у него была книга, в другой пустой стакан. Спустившись вниз, он подошел к столу и поставил стакан почти на самый край.
— Тихон, убери стакан от греха подальше, — почти на автомате сделала ему замечание Галина, думая о другом.
Мальчик понял, о чем идет речь и подвинул стакан ближе к середине.
— Теть Галь, я убрал стакан, посмотри, он до греха не достает?
* * *— Фу, а я думал, что опоздал! — фотограф местной газеты Саша Ремизов вошел, вернее, ворвался в редакцию, как это мог делать только он: кепка набекрень, куртка застегнута не на те пуговицы, кофр расстегнут. И, словно бегущая впереди своего хозяина — улыбка. Широкая, как у чеширского кота, правда, у Саши, в отличие от него, ощущался явный дефицит зубов. Но, как видно, Ремизова это ничуть не смущало. Вот и сейчас он одарил ею собравшихся на традиционную редакционную летучку коллег.
— В пятницу же зарплата была, неужто забыл? — меланхолично отозвался сидевший в самом дальнем углу Орлов.
— Точно, Олегович, забыл. Интересно, с какой прической сегодня твой тезка придет?
— Мария Михайловна, — наклонилась к уху своей соседки молодая и очень симпатичная девушка, — о какой прическе идет речь?
— Вы уже три месяца работаете у нас, Ксюшенька. Журналист обязан быть наблюдательным. Это его хлеб.
— Вот всегда так: хочешь спросить, а тебе в ответ нотацию….
— Не обижайтесь, Ксения Леонидовна, да и не нотация это, а скорее совет.
— Еще скажите, что дружеский.
— Вы сомневаетесь?
— После той летучки, когда вы от меня живого места не оставили, да.
— Вот оно что…
Слышавший разговор женщин Орлов, отложил газету, поднялся и подошел к ним, несколько демонстративно не вынимая рук из карманов брюк.
— Если я не ошибаюсь, вы по образованию учитель начальных классов?
— Не ошибаетесь, Владимир Олегович. Мэтр будет упрекать дилетанта?
— Не будет. Вообще-то журналистике нельзя научиться. Либо ты родился журналистом, либо нет. Вот Мария Михайловна по образованию ветеринар, если я не ошибаюсь, но лучшего зав отдела писем я не видел, честное слово. Наш редактор, Владимир Николаевич, педагогический заканчивал, как и Лариса Ивановна. Тут с журналистскими дипломами только я да Антонина Сергеевна…
Невысокая худенькая темноволосая женщина, услышав свое имя, улыбнулась:
— Володя, а что же ты Галю забыл?
— Вот ее то он забыть не может, — не дав ему ответить мгновенно среагировала девушка, которую называли Ксенией Леонидовной, — а меня простить…
— Глупости изволите говорить, барышня. Не скрою, мне действительно обидно за Галю — она прекрасный журналист, но блат — вечен, как этот мир. Не будь вас, нашелся бы кто-нибудь другой. Все дело в самом Князеве. Посмотрите, сколько нас, журналюг. А вот где он такого корректора в Энске найдет?
— Тогда почему вы ко мне придираетесь? И вы, и Мария Михайловна. Даже этот Ремизов вечно подкалывает. Потому что мой отец сам Тяпкин.
В комнате раздался смех.
— Как вы сказали, барышня? Сам Тяпкин? Это надо записать.
— Володя, помолчи, дай я попробую убедить Ксению Леонидовну, что никто к ней и не собирался придираться.
— Попробуй, Михайловна.
— Спасибо. Ксения Леонидовна, извините за высокопарность, но дело, которому служишь, надо любить. Тогда оно полюбит тебя.
— Хотите сказать…
— Не хочу, а скажу, ибо давно наблюдаю за вами. Вам здесь скучно, вы словно повинность отбываете… А то, что пишите, без слез читать невозможно. Но если нужен совет — спросите. Любой из нас поможет вам…
— А вот Владимир Николаевич меня хвалит…
На этот раз улыбнулась даже обычно невозмутимая Лариса Ивановна. Остальные просто веселились от души.
— Ксения Леонидовна, милая, да неужто вы не понимаете, что если даже напишите полную лабуду, Князев будет вас хвалить? Вы же любимая дочь самого Леонида Павловича Тяпкина, друга и помощника всесильного главы энского района Абакумова.
— Я не понимаю…
— Ой, Ксения Леонидовна, только вот этого не надо!
— Михайловна, а может барышня и впрямь не понимает.
