Станислав Рудольф - Птицы меня не обгонят
— Подходяще, а? Ты так умеешь?
Я отрицательно мотнул головой и медленно ослабил смычок. Я был сражен насмерть. Это было пострашней, чем если бы с нами тут сидел Вотыпка. Я спрятал скрипку в футляр. Этот идиотский грохот все продолжался, и я заорал, что мне пора домой, что у меня нет времени, и дрыгнул ногами — раз и два, да так, что тапки залетели под диван. По-моему, Итка не заметила, что я ухожу.
Я шел по коридору, и у меня было такое чувство, будто кто-то треснул меня дубинкой по башке.
33
Я возвращался домой, и мне казалось, что я промок до костей. Я один за нас двоих строил воздушный замок с крепким фундаментом и неприступными воротами. «Tesoro mio»! Не слишком добрый совет дал мне учитель Женатый. Надо было выбрать что-нибудь модерновое, а не «Tesoro mio» в си-бемоль. Я злюсь на себя. Вполне мог скрипеть иначе.
У ворот встречаю пани Мотейлкову. На ней выходное платье и шляпа, в руке она держит черную сумочку. Я еще никогда не видел ее такой расфуфыренной. Наверное, идет на площадь, поглядеть, что осталось в киосках.
— Что такое, Гонзик? Что-нибудь случилось? — спросила она, внимательно глядя на меня.
— Нет… — ответил я. Наверное, я похож на мокрого цыпленка. Поскорей бы скрыться во двор. Она наверняка смотрит мне вслед и качает головой.
Справа, возле сарая, стоит одинокий шлифовальный станок. Два дня я к нему не прикасался. И сейчас не имею ни малейшего желания. Только погляжу, может.
Я остолбенел…
Пропала шестерня. Та самая, у которой отломаны два зуба. Кто-то стащил. Я оглядываю все вокруг и, конечно, ничего не нахожу. А сарай заперт. Еще вчера она здесь была. Я и не думал, что она может кому-нибудь понадобиться. В металлолом? Исключено. За нее и ломаного гроша не дадут. Обыкновенное воровство. Беспощадное, коварное, жестокое. Теперь уж мне такой шестерни не раздобыть. Ни за что. Такие станки уже давно не выпускают…
Мне хотелось разрыдаться. Но я понимаю, что это лишь еще одно звено в цепи моих разочарований. Я прижимаю к себе футляр со скрипкой и поднимаюсь наверх, потому что из моих глаз и вправду текут слезы. Во дворе меня могут увидеть. Дома я буду один. Совсем один.
34
Сначала послышались голоса. Я знал, что они вернулись, знал еще до того, как мама взялась за ручку двери. На всякий случай я подскочил к печке и засыпал золой обрывки Иткиной фотографии. Час назад я изорвал ее на мелкие кусочки. Не пощадил даже кляксу на месте ее братца… И обратно на диван.
Они вошли.
— Ты почему сидишь в темноте? — спросила мама вместо «здравствуй» и щелкнула выключателем.
Желтый свет мгновенно разогнал тоскливую темень, которая закралась в кухню.
— Привет, Гонзик! Ну, как ты провел день, упрямец ты эдакий? — кричала еще в дверях бабушка, раздеваясь на ходу.
— Ничего… — ответил я не слишком вежливо.
Мама подняла крышку кастрюли.
— Ты ел? — поинтересовалась она скорее для себя.
Ответ был не нужен. Пустая кастрюля убедила ее, что с голоду я не умираю.
— Надо было тебе с нами ехать. Ох, ты бы только поглядел, что у него за квартира! Куда нам до него, такая квартира в Стржибровицах не снилась даже аптекарю. Я только быстрой езды боялась… Послушай-ка, Милена, ты скажи ему: нельзя же так ездить! Мчится как сумасшедший… Ты знаешь, я бы чего-нибудь съела и пить тоже хочу. Странно, что в этом Кумбурке нету даже палатки с лимонадом… Мы, Гонза, и в Кумбурк съездили! В последний раз я была там лет тридцать назад, еще отец был жив… В первое мартовское воскресенье он и говорит: а не съездить ли нам в Кумбурк? У него был новый реглан, белая сорочка, очень ему все это шло; отец умел одеться.
— Ты будешь есть кнедлики? — перебила ее мама и, включив газ, положила на сковородку кусочек масла. Вскоре масло зашипело.
— С чем?
— С яйцом.
Бабушка предложение приняла, но свой монолог продолжила, словно боялась, что кто-то ее опередит.
— Почему ты не позвала его к нам? Целый день человек с нами возился, а ты…
— Разве ты не слышала, он через полчаса едет в Прагу. — Мама взглянула на часы. — Как бы не опоздал!..
— Он меня приятно удивил. На первый взгляд тюфяк тюфяком, а…
— Ну, мама… — укоризненно перебила ее моя мама. Она залила кнедлики яйцами и стала медленно размешивать желтую, аппетитно пахнущую массу.
— А я что? Я ничего! Просто говорю, что он умеет себя вести… Мне надо сегодня хорошенько попарить ноги, куда мне! Я для таких путешествий уже не гожусь. Завтра не разогнусь… Гонза, ставь на стол три тарелки!
Я молча исполнил приказ. Мама разделила кнедлики на три части. Мы сели к столу. Бабушка открыла пиво и налила себе в бокал.
— Тебе налить? — спросила она меня, еще не дотронувшись губами до белой пены.
Я покачал головой. Мама коснулась моей руки:
— Что с тобой?
— Ничего…
— Ты какой-то странный…
Я молчу. Не стану же я рассказывать ей про этот никудышный, окончательно испорченный день. Она меня не поймет. Все, что бы она ни сказала, до меня не дойдет. Что она знает? У нее был счастливый, яркий день. Еще и сейчас в ней бурлит радость.
И вдруг она вспомнила:
— Завтра, в половине пятого, пойдешь на вокзал. Владимир нам кое-что должен передать. Слышишь? — спросила она, считая, что я не проявляю достаточного восторга.
Я кивнул головой в знак согласия. До конца ужина она уже больше не приставала ко мне. Я вымыл руки, взял тетрадь по математике и залез в спальню повторять уравнения с одним неизвестным. Шикола завтра обязательно будет вызывать. Он любит выкидывать такие номера сразу после каникул и после зимних праздников. Почему он станет отказывать себе в удовольствии сделать это после стржибровицкой ярмарки?
Я открыл тетрадку и уставился на страницу, исписанную столбиками цифр. Но думал я совсем о другом.
35
Урок географии мы проводим в другом классе, на первом этаже. Нам велят строиться парами, но никто этого не делает, и мы тащимся по коридору кому как взбредет в голову. Воржишек со своим огромным портфелем, конечно, вышагивает рядом со мной.
— У меня мировая идея, Гонза! — сообщает он мне и оглядывается на Гамерника, не подслушивает ли тот. Но замечает, что Гамерник крутит ручку передатчика, который он несколько дней назад купил у Колачка.
Гамерник тщетно пытается соединиться со своей мамой, чтобы попросить ее подсказать ему левые притоки Эльбы. Воржишек успокаивается и шепотом продолжает:
— Лабиринт! У нас такого еще не было…
Я не понимаю. Он пытается объяснить:
— Мы сажаем на площади деревья, понимаешь, вроде бы живую изгородь. Только не изгородь, а густые заросли. А на следующий год прорубаем в них лабиринт. Ты понимаешь, какой это будет аттракцион? Такого нет еще ни в одном городе. Стржибровице будут первыми. Туристы — валом валят! И школьники ездят на экскурсию. Кусты можно подстригать в форме сказочных героев. Скажем, Длинный, Широкий и Зоркий…
— Сам придумал?
— Абсолютно! Здорово, да?
— Не говори! Интересно, а как насчет Яна Гуса? Куда ты денешь памятник?
Воржишек обдумал и это.
— Вокруг Гуса сделаем клумбы. Гус не помешает. Слышь-ка, Гонза, как ты думаешь, могу я пойти к Трояну?
Троян у нас председатель ГНК[2]. Зачем мне Воржишека заранее разочаровывать? Я посоветовал идти, и как можно быстрее. Он таял от счастья, как сало в горшке, стоящем в горячей печи. Воржишек неисправим. Он не угомонится, пока не прославится. А это не так-то просто.
Мы вошли в класс. Ребята искали на карте истоки Эльбы. У окна стояла стайка наших девчонок. Они разглядывали какие-то картинки. Когда я проходил к своей парте, я сообразил, что это Иткины фотографии. Новые, те самые, которые она пошлет в Прагу. «Лирический тип»! Ха! Скорее, дурацкий тип. Я стараюсь не глядеть в ее сторону.
Я раскладываю на карте тетрадку, учебник, атлас. Открываю карту нашей республики. Мой предшественник украсил ее смелыми изображениями зверей, живущих большей частью в экваториальной Африке. Я тоже пытаюсь найти истоки Эльбы.
Вдруг кто-то положил на атлас руку. На среднем пальце серебряный перстенек с синим камешком. Я поднимаю глаза. Около моей парты стоит Моника Кракорцова. Улыбается во весь рот, как реклама зубной пасты «Тимолин».
— Ты что?.. — ворчу я и отталкиваю ее пальцы, закрывшие Градец Кралове, Старую Болеслав, Ичин и часть железнодорожных путей до Жилины.
— Ты вчера играл Итке на скрипочке? Правда?
— Ну и что из этого?..
— Каприччо или что-то в этом роде. Итка говорит, что ты шпаришь что надо. И модерновую тоже. И что ты был у нее чуть не весь день, играл не переставая все подряд — настоящий джаз… Я тоже два года училась на фортепьяно, а потом надоело… Тебе нравится скрипка?
